Клуб самоубийц

Наше общество бесконечно жестоко. Я знал это практически с самого рождение. Существует огромное количество различных ограничений и правил, совершенно ко всему были придуманы стандарты и тебе очень не повезло, если ты по разным причинам не соответствуешь им. Самое интересное, что причины то обществу особо не интересны: был ли это твой осознанный выбор отличаться от большинства или неподвластная нашему контролю генетическая подстава. Важен ли факт того, что ты отличаешься и почему-то одно только это негласно позволяет всем остальным, вписывающимся в стандарты, относиться к тебе как к существу низшего сорта. Большинству из нас повезло хотя бы в раннем детстве не испытывать всей тяжести социального суда, но какая же ждет судьба тех несчастных, которым не посчастливилось с самого рождения оказаться в маленьком обществе, стандартом которого ты не соответствуешь с первого своего дыхания? Одной из самых больших загадок в клубе в прямом и переносном смысле для меня был наш молчаливый, добродушный Микки. Его редко можно было застать одного и настоящим испытанием становились попытки вытащить из него хотя бы пару слов. По какой-то причине парень был всегда напуган, трясся и старался скрыть свое присутствие. Подобное поведение интересовало меня не только с клинической точки зрения, но и конечно же как неравнодушного и взволнованного друга. Я долго продумывал план, как же все-таки подступиться к явно избегающему близкого общества Микки, но в итоге, как обычно, все произошло само собой без каких-либо усилий с моей стороны. Однажды днем, вечером или ночью, когда Рамона упорхнула на очередное собрание мертвых пекарей или слегка разложившихся флористов, Эва с Матиасом отправились слоняться по городу, а Юнатан притворился мертвым и слился с интерьером, так случилось, что мы с Микки остались единственными более-менее «живыми» обитателями клубной квартиры. Толстяк как обычно сидел, сжавшись в углу дивана и рассматривал свои руки, а я, сидя рядом в кресле, работал над рукописью. Не знаю почему, но мне не казался этот момент идеальным, чтобы попробовать разговорить Микки. Возможно, причина была в том, что я был слишком увлечен редактированием своих записей или мыслями о чем-нибудь высоком, но мой американский друг к огромному моему удивлению взял дело в свои руки и напомнил о своем присутствии. — Эдрю, а какой была твоя семья? — чуть слышно, как обычно заикаясь, спросил Микки. Я от неожиданности даже рукопись выронил. Собрав все разлетевшееся, я внимательно осмотрел парня с подозрением, что мне вполне могло показаться. Но хоть он и не отрывал взгляда от собственных рук, что-то мне подсказывало, что он терпеливо ждет ответа. — Моя семья? — я переспросил, чтобы все-таки убедиться, задавал ли Микки вопрос на самом деле. Он чуть заметно кивнул, отметая мои сомнения. — Не знаю, наверное, самая обычная. Мама не работала, следила за хозяйством и воспитывала детей. Отец работал судьей. У меня было двое сестер и брат, все очень дружные. Да, самая простая семья с обыкновенными семейными традициями: совместные праздники дома, семейные ужины каждый день, походы, пикники и все такое. — Наверное здорово было расти в такой семье. Мне очень жаль, что ты так рано умер и ушел от них, — еще тише произнес парень, заставляя очень внимательно прислушиваться к каждому слову. Обдумывая его слова, я тяжело вздохнул и скрепя сердце также тихо согласился. — Микки, ты так внезапно спросил о моей семье. Что-то произошло, сегодня какой-то особенный день? — стремясь перевести тему и заодно узнать что-то о прошлом американца, я задал свой профессиональный вопрос. — Сегодня день рождения моей мамы, наверное. Я давно спутал все даты, так что скорее всего не сегодня, но какая разница. Поздравить ее все равно не получится, — первая зацепка была получена, голос толстяка изменился, когда он заговорил про маму. Было заметно, что он глубоко тоскует, но также меня заинтересовало, что он почти перестал заикаться. — Ты до сих пор считаешь ее дни рождения. Ты должно быть сильно скучаешь? — Не знаю. Я бы не хотел вернуться туда, но, когда думаю о ней, мне очень жаль. Все мои хорошие воспоминания связаны с ней. Она была моей семьей. — А твой отец не вызывает у тебя таких чувств? — Папа… — он тихо выдохнул это слово и замолчал. Я уже сильно пожалел, что задал этот вопрос, но Микки продолжил: — Он воспитывал меня. Он всегда говорил об этом. Он хотел, чтобы я перестал быть мямлей, хотел, чтобы я стал настоящим мужчиной. Но у меня никогда не получалось, я всегда был плаксой и трусом. Я приложил все свои усилия, чтобы не выдать глубочайшее разочарование в самом себе. У меня в голове не укладывалось, как я мог не понять этого сразу. Микки был типичнейшим примером жертвы семейного насилия. — Микки, каким было твое детство? — Детство? Я не помню. Помню только, что я много плакал, а папа кричал. Мама тоже кричала и много плакала. Это все было из-за меня. — А почему твой отец кричал на тебя? — парень демонстрировал себя с самой разговорчивой стороны, но этого не хватало, чтобы понять ситуацию. С Рамоной было, конечно, в разы легче. Она была буквально создана для психотерапии, выдавая на духу все свои мысли и воспоминания. Но Микки делал все что было в его силах и прекрасно справлялся. — По разным причинам. Я плакса и трус. Толстяк. У меня никогда не было друзей, я не мог попасть в спортивную команду, плохо учился и молиться правильно никогда не умел. Строгий, консервативный и глубоко религиозный. Я даже тяжело выдохнул от так ярко всплывшего у меня в голове образа. Храни Господь своих ярых последователей. — Микки, а твой родители ругались сами по себе? — Не часто. Мама с папой любили друг друга, пока не появился я. Она пыталась меня защищать, но папа только сильнее злился. Они кричали друг на друга, а я всегда убегал. Я всегда хотел спрятаться. Я оставлял маму, и папа ее бил. — Ты говорил, что у тебя никогда не было друзей. Почему так получилось? — тема семьи для меня была более-менее раскрыта, и мне захотелось пойти дальше и заглянуть в его отношения с другими людьми, хотя уже было очевидно, что подобная обстановка в семье не могла не оставить своего отпечатка на остальных социальных процессах. — Когда я ходил в садик, другие дети называли меня толстым, а я плакал и они меня толкали. Папа говорил, что я плакса и заслужил это. Так было и в школе. Папа всегда был прав, — бедного парня уже потряхивало от болезненных воспоминаний. Я не знал, сделаю ли этим лучше Микки или же ему станет только хуже, но мне надо было прояснить для себя кое-что. — Микки, как ты себя чувствовал, когда это происходило? Тебе не было обидно или может ты злился? — Нет. Они всегда были правы. Они говорили тоже, что и папа. Мне было страшно. Мне всегда было страшно рядом с папой, и они все выглядели как он и говорили так же. Я не хотел ходить в школу, я всегда боялся, что они будут бить меня. Мне всегда было страшно. Каждую секунду моей жизни. Я просто хотел спрятаться и больше никогда не видеть папу и таких людей как он. Я просто хотел перестать чувствовать этот страх, — это была последняя капля. Парень разрыдался, дрожа всем своим массивным телом. Мне стало так невыносимо жаль этого по сути ребенка, который, наверное, в первые за всю жизнь и смерть рассказал кому-то о своих чувствах. Я нерешительно приблизился к нему, с неуверенностью, позволит ли он мне к себе прикоснуться. Но он не был против. Я обнял содрогающегося в рыданиях Микки, с ужасом осознавая, что последствия его пропитанной страхом жизни капают мне на руки теплой вязкой жидкостью из пробитой пулей головы.