Mensonge and Betrayal

Как бы Мэтью ни любил своё место работы, сколько бы ни лелеял такую весомую профессию, как хирург, но ранние — часов в четыре-пять утра — врачебные обходы навевали на него невероятную скуку и уныние. Это время в больнице всегда было священным периодом отдыха для всего персонала: слишком рано для утренних процедур, слишком поздно для ночных вызовов на места происшествий (ведь жители города тоже не дураки: создавать аварии или устраивать поножовщину в квартире предпочитают, лишь хорошо отоспавшись или хорошо напившись после работы. Но не в пять часов поутру, когда надо видеть десятый сон). Это было время относительного спокойствия и расслабления, когда сквозь храп и посапывание пациентов доносились приглушенные взрывы смеха в комнатах отдыха, звон посуды и шипение открываемых банок пива. Ну, и ещё тихое шарканье по кафелю обуви тех неудачников, которым выпал жребий нести вахту на врачебных обходах. Уильямс совсем не удивился, когда увидел свою фамилию именно в этой графе в расписании. Лишь с каким-то мазохистским удовольствием перечитал эту строчку ещё раз. Какой-то особо умный человек поставил его на это время сразу на всю следующую неделю, за что ему большой земной поклон. Видимо, теперь спать Уильямс должен только во время походов в туалет и за обедом. На самом деле, по большому счёту, эти обходы вовсе не должны входить в должностную инструкцию молодого хирурга — они все больше для медсестер и врачей общего направления, но кого это могло особо волновать? Он являлся простым студентом, чье место в иерархии клинического персонала болтается где-то между старым, больным артритом охранником и иммигранткой-уборщицей из Мексики, так что мнение Мэтью по поводу его рабочего расписания не беспокоило примерно никого. Дают хотя бы время посещать учёбу — будь благодарен и за это. Вяло поприветствовав сонливую медсестру на ресепшене, читавшую какую-то статью в Космополитене, Мэтью прошёл в кабинет номер 567, который в быту предназначался для основного места обитания врачей хирургического отделения, повесил на стойку верхнюю одежду и через силу натянул на себя светло-зелёный халат. Спать хотелось просто ужасно. Франциск говорил ему (и не раз), что нужно прекращать зубрить по ночам, иначе это закончится очень плачевно — как и в институте, так и на работе. Мэтью и сам прекрасно понимал, что концентрации внимания на последующих дежурствах бессонные ночи ему явно не прибавляют. Возможно, однажды он заснёт прямо во время ассистирования операции и по рассеянности зашьёт в пациенте какой-нибудь предмет. Ну. Бывает. «Приходите, в нашей больнице акция — совершенно бесплатно вынимаем посеянные нерадивыми студентами скальпели из вашего желудка и дарим пятидесятипроцентную скидку в Уол-Марте», — кисло подумал Мэтт и умылся холодной водой из раковины. В кармане запищал новый мобильный, который подарил ему Франциск вчера вечером. В знак примирения. Мэтью добрел до дивана и устало на него плюхнулся, доставая телефон. Потыкав с непривычки по паре ненужных клавиш (и с пробежавшимся по спине холодком осознав, что чуть не набрал своего ректора), он наконец открыл пришедшее sms от своего однокурсника («Ну хоть кто-то не спит так же, как и я»). Однокурсник сообщил, что зачёт по анатомии перенесли, причём на ближайшие дни, точнее — на послезавтра. Мыло и верёвку раздают на входе. Мэтью откинул голову назад и застонал сквозь зубы. Просто великолепно... Мельком глянув на время, Уильямс, поморщившись, всё-таки поднялся и проследовал на выход. Его рабочий день уже начался, а просиживать штаны у него времени не было. Взгляд скользнул по светло-бежевым стенам и остановился на висевшем ближе к дверям портрете главного хирурга их окружной больницы. Водянистые глаза смотрели строго и с неким затаённым упреком, поэтому Уильямс даже внутренне подтянулся, не желая расклеиваться в такой компании. Этого старого и умудрённого опытом мужчину Мэтью крайне уважал. Его завораживал его умный взгляд, ему нравился его профессионализм, нравилась его манера общения, которая иногда скатывалась в дежурный чёрный юморок по поводу того, что хирург — просто недобитый патологоанатом. В общем и целом, господин Халлек был тем человеком, который восхищал Уильямса и был для него образцом ясности ума и спокойствия в любой, самой сложной ситуации. Поэтому сложно представить то душевное замешательство, которое испытал Мэтью, когда, выйдя из кабинета, он увидел практически бегущего по коридору мистера Халлека. Белый халат хирурга развевался, словно плащ, оголяя откровенно домашнюю сорочку и штаны в длинную полоску — видимо, врача в срочном порядке вызвали в больницу прямо из кровати. Оставался один вопрос, от которого зависело очень многое. Зачем? Мэтью замер посреди коридора. Плохое, склизкое предчувствие где-то в районе солнечного сплетения заворочалось и прошлось мурашками по затылку. — Мистер Уильямс! Просто замечательно, что вы на месте! — хирург подошел к стоящему столбом парню и указал пальцем в сторону крыла хирургического отделения. — Сейчас же переодевайтесь! Мне нужен ассистент! — Зачем? — подняв глаза на врача, тупо спросил Мэтью и уже по взгляду понял, что мистер Халлек готовит в ответ такому идиотскому вопросу что-то ну очень язвительное. Дальние двери парадного входа распахнулись настежь, с привычным в таких ситуациях, но не менее оглушительным грохотом. Несколько санитаров спешно ввезли на каталке мужчину и сразу же двинулись по коридору в сторону Халлека, который махнул им, коротко отдав распоряжения подскочившей к нему медсестре. Следом за каталкой, нервно печатая шаг, шёл еще один человек в чёрной куртке. На грубом, почти зверином лице застыла смесь страха и ярости, двух чувств, которых он доселе никогда не испытывал так сильно. Санитары и человек, крепко державший за запястье лежащего на каталке несчастного, уже были близко, и Мэтью с растущим ужасом мгновенно и безошибочно узнал Гилберта Байльшмидта, который крепко держал своего младшего брата, Людвига. Гилберт двигал челюстью из стороны в сторону, словно всё хотел что-то произнести, но вместо этого лишь скрипел зубами, не сводя тяжёлого взгляда с побелевшего лица брата, и сохранял молчание. Несмотря на кровь, Мэтью узнал и охранную форму, в которую был одет Людвиг, ведь он был владельцем почти монопольного охранного предприятия, услугами которого пользовались все крупные фирмы города, в том числе и компания Франциска. Грудь Людвига была наспех стянута бинтами, уже пропитавшимися кровью. Бронежилет, невредимый, висел на перекладине каталки. — Вы врач? — сразу же спросил у старого мужчины Гилберт, едва они приблизились. — Быстрее! — Мы все понимаем, мистер Байльшмидт, прошу успокоиться. Уильямс, сейчас же переодевайтесь, — на удивление терпеливо повторил Халлек, положив морщинистую руку на край каталки, на которой лежал Людвиг. — Да, сэр, — усилием воли заставив голос остаться твёрдым, Мэтью спешно развернулся на каблуках и быстро скрылся за дверью кабинета. — Почему его будет оперировать какой-то стажёр? — агрессивно выплюнул Гил. — Наши перестановки в кадрах никоим образом не должны заставлять вас переживать, мистер Байльшмидт, — ответил Халлек, указав на одну из операционных. Весь коллектив, включая присоединившихся двух медсестер и одного медработника, несущего несколько пакетов с кровью, спешно двинулся туда. — Два пулевых ранения навылет, большая потеря крови, сердце и лёгкие не задеты, уровень повреждения остальных внутренних органов неизвестен, — скороговоркой произнёс один из санитаров, глянув исподлобья на хирурга. — Если честно, я поражен, что вы всё ещё в сознании, — нервно хмыкнул врач, быстро шагая рядом. — Немцы — потрясающе выносливая нация. Бледный как смерть Людвиг даже поднял руку, словно показывая, что вся эта возня вокруг него не стоит всего этого. Из двух аккуратных пулевых отверстий на вздымающейся груди густо стекала кровь, заливая всю тёмно-синюю униформу и дорожкой бордовых капель падая на пол, под ноги санитарам. Голубые глаза подёрнуло мутной поволокой, взгляд потерял осознанность — чувствовалось, что, несмотря на всё, сознание Людвига притуплялось и проваливалось в темноту. Из горла вырвался короткий кашель. Он болезненно прикрыл глаза. — Не совершайте лишних телодвижений, пожалуйста, — молодой парень-санитар подхватил руку мужчины и уложил обратно на простынь. — Мистер Байльшмидт, мне придется попросить вас остаться, — предупредил хирург Гилберта. — Операцию буду проводить я. А за мистера Уильямса я могу ручаться лично. Поэтому, прошу вас, всё дальнейшее оставьте врачам. Вы уже сделали для вашего брата всё, что могли. — Всё, что мог... — тихо в пустоту повторил Гилберт, оставшись в одиночестве в коридоре. *** «На часах десять утра и с вами снова неподражаемые и неповторимые радиоведущие главного голоса Нью-Йорка! Доброе утро, Нью-Йорк! Доброе утро, Америка!» — Доброе, доброе, — сонно зевая, пробормотал Альфред, входя в кухню. Радиоприёмник, стоящий у кофеварки, продолжил бодро вещать сопутствующую лёгкому завтраку ерунду. В самый раз для утра среднестатистического американца, подумал Джонс. Каждый американец заслуживает утренний тост с арахисовым маслом и стакан апельсинового сока под последние новости в "большом мире". Куда бы его ни забрасывало в Штатах, Альфред всегда включал главную станцию Нью-Йорка, немного ностальгируя по родным краям. «Хорошее зябкое утречко, не правда ли, Том?» «В самый раз для грядущей осени, Джерри. Хотя, если наши старики-маразматики из Сената таки утвердят повышение налогов в Коннектикуте, в Вашингтоне у Белого Дома точно станет жарковато от коктейлей Молотова» «Парламенту срочно нужна какая-нибудь маленькая война на соседнем континенте, чтобы в очередной раз отвлечь американцев от повседневных проблем» Альфред отчаянно зевнул, до хруста сведя челюсть, и кинул ровные белые квадраты хлеба в тостер. Открыв холодильник, на дверце которого им самим вчера были прикреплены разноцветные короткие записки, типа: «Проверь карбюратор!», «Магазин комиксов — Уоллис стрит, 24» и «Бюро занятости зла — Марисс сквер, 58» (Альфред всегда был за кристальную честность), он достал баллон апельсинового сока и поставил его на стол. Пододвинув стул, он уселся, разворачивая местную газету, подброшенную им с утра каким-то нервным пацаном-почтальоном. «Кстати, говоря о новостях не столь приближённых — до меня дошли слухи о грядущем ежегодном крупном концерте «RedFraction», который каждый раз экзотически выбирает для выступлений города поменьше. Чуть ли не деревеньки» — Я тебе дам деревеньки, — обиделся Джонс, уже воспринимая этот город как что-то личное. «Чем они думают?» — из колонок раздался смех ведущего. «Это лишает их конкуренции, Джерри. Пока крупные города наводнены различными шоу как на подбор, которые отчаянно пытаются переманить к себе зрителя, «RedFraction» заставляет зрителя ехать к себе! И на этот раз повезло жителям окрестностей Бостона, где и будет в этом году проходить концерт! Самые яркие звезды, самые знаменитые продюсеры, и не где-нибудь в гротескном Голливуде, а среди нас, простых смертных! Уже представляю давку в кассах, на такие события билеты сметают просто в мгновение!» Джонс кисло подумал, что это правда. Даже если он накопит деньги на билет, то мест, вполне возможно, уже просто может не быть. Градус настроения уверенно пополз вниз. Открутив громкость радио на минимум, Альфред подошёл к небольшому телевизору у окна и включил его, решив узнать хоть немного больше о новом городе, в котором им теперь предстояло жить. Местный канал как раз удачно показывал новости. На экране появилось молодое лицо ведущей. Плюхнувшись обратно за стол, Джонс открутил крышку и отхлебнул приличную порцию сока. —...данным, полученным от полицейских, сегодня ночью была совершена попытка ограбления известного издательства «Marque Liberté». Ал подавился и закашлялся, чуть не расплескав весь сок. — Артур! Эй, Артур, ты на это глянь! — громко крикнул Альфред Артуру, который должен был уже отскрестись от постели, несмотря на очередную бессонную ночь в обнимку с черновиками книги. В данный момент тот брился в ванной и, вздрогнув от вопля, порезался от неожиданности. Выругавшись, Артур вытер лицо полотенцем и мрачно посмотрел на пересекавшую подбородок длинную свежую полосу, оставленную лезвием (безопасная бритва Альфреда лежала на полке ниже, но Керкланд всё равно предпочитал обычное лезвие, по старинке. Однажды им попытался воспользоваться Альфред и чуть не довёл до инфаркта Артура, выйдя из ванной с залитой кровью футболкой). Переведя взгляд на своё осунувшееся от нехватки сна лицо в отражении, англичанин бросил полотенце в корзину и вышел из ванны, запахивая тёмный халат. — Что у тебя случилось? — откликнулся Артур, проходя мимо старых часов и забирая с комода свежую газету. Черча нигде не виделось, что было странно — тот если где и любил ночевать, то или у камина, или на кровати своего хозяина. Ну, или на любой возвышающейся части храпящего Альфреда — будь то грудь, голова или задница, в зависимости от положения сна последнего. Этой ночью Артур остался дома. Убедив себя, что любая слежка, пусть и за нерадивым соседом, — идея скверная и как минимум тянет на статью, Артур поднялся наверх и добросовестно лег спать рядом с уже сопящим Альфредом, считая, что тем самым лишает себя огромного количества лишних проблем. И этим решением он был крайне доволен. Керкланд уже давно миновал подростковый возраст, когда ему хотелось влезать во всевозможные неприятности и драки, всюду совать нос и испытывать нервы окружающих и ближайшего к дому полицейского участка. Сейчас он подходил к возрасту взрослого мужчины, который прекрасно умел разграничивать личное и чужое. Бунтарский подросток в нём уступал место степенному джентльмену, а кривая дорожка, по которой он весело катился к нищете и наркозависимости, наконец выпрямилась и пошла в гору. Стоило ли рисковать всем этим, не имея никаких оснований подозревать Бонфуа и его "дружков" — кем бы они ни были — в чём-то неправомерном? Разумеется, нет. Именно поэтому он вчера и не повёлся на заманчивую, но крайне нездоровую идею слежки за собственным соседом-французом. Но сейчас, стоя на пороге кухни и широко распахнутыми глазами смотря в экран телевизора, Керкланд вдруг почувствовал себя полным дураком, которого обвели вокруг пальца. — ...В результате нападения был тяжело ранен Людвиг Байльшмидт, глава охранного представительства, нанятого издательством для охраны главного штаба. В данный момент он находится в больнице, где врачи делают всё возможное. — Вот тебе и мирный маленький городок, — присвистнул Альфред, когда Артур появился на кухне. — Ты представляешь? Ну прям разборки банд в Нью-Йорке. Переехали куда потише, называется. Артур медленно покачал головой, вслушиваясь в голос ведущей, продолжавшей пересказывать подробности произошедшего. Густые брови того сдвинулись к переносице, а взгляд стал каким-то беспокойным и немного потерянным, — он просто не мог поверить в то, что слышал. Ведь не бывает таких совпадений, верно? — Нам не удалось получить комментарии от главы компании, мистера Аруэ, но его заместитель, мисс Шамильяр, согласилась дать интервью. На экране появилось лицо молодой — не больше двадцати двух-двадцати четырёх лет — девушки в строгом костюме и очках-половинках. Через хрупкие плечи была переброшена толстая золотая коса с вплетёнными в неё красными лентами. — Руководство «Marque Liberté» уже в курсе всего произошедшего и активно сотрудничает с полицией для скорейшей поимки нападавших. Месье Аруэ глубоко возмущён подобной вопиющей наглостью и пообещал лично оплатить лечение и реабилитацию мистера Байльшмидта младшего, который послужил единственной преградой на пути преступников. — Мисс Шамильяр, что успели похитить воры? Какова была их цель? — воскликнула темноволосая журналистка, влезая в камеру и протягивая Мишель микрофон. — Они на неё набросились, как шакалы, — прокомментировал Альфред, доедая тост. — Видимо, у них в городе и правда такое — редкий случай, раз они раздувают из этого такую большую историю. — Мы не в курсе, — сообщила та. Губы её дрогнули. — Но могу сообщить, что наши люди до сих пор не обнаружили никаких потерь. Имущество компании не пострадало. Вероятно, преступники просто не успели ничего взять. Прошу прощения, но на этом всё. Раздался синхронный вопль журналистов, которые бросились наперебой задавать новые вопросы, но мисс Шамильяр уже развернулась, скрываясь в стеклянных дверях какого-то здания. Два швейцара преградили путь, не пуская журналистов и операторов внутрь. — А где Черчилль? — прикончив завтрак, бодро поинтересовался Альфред, оглядываясь по сторонам. — Не видел его сегодня всё утро. — Просто насыпь ему еду, завтрак он не пропустит, — пробормотал Артур, не сводя взгляда с экрана, куда вернулось серьёзное лицо ведущей. — В том-то и дело, что насыпал ещё минут пятнадцать назад, а Его Высочество так и не явилось, — Джонс бросил недовольный взгляд на сиротливо стоящую у стенки миску с кошачьей едой. — Небось забился под какой-нибудь диван или залез в подвал, а мне потом опять шваброй его доставать... — Количество преступников пока не установлено, — сообщила ведущая. — Предположительно, их было трое. Артур закусил губу. Трое. Их было трое. Верно, Черч? *** — ...мотивы преступников неизвестны. По несчастному стечению обстоятельств именно эта ночь была выбрана руководством компании для смены охранников, в связи с чем на дежурстве находился неукомплектованный штат персонала. — Бонфуа, ты что, чёрт возьми, делаешь? — Родерих медленно убрал ото рта чашку и поставил её на блюдце, что держал в руке. Минуту назад ему звонил его клерк, в некоем замешательстве предложив герру Эдельштайну включить один из новостных каналов. Родериху хватило и начала речи ведущей, чтобы сложить в уме всю картину произошедшего и прийти к абсурдному, нелогичному, выбивающемуся из всех его планов выводу — Франциск Бонфуа отказался пойти по пути наименьшего сопротивления. — Преступникам удалось скрыться, однако, по последним сведениям, ничто из ценных образцов работ и личного имущества «Marque Liberté» не было украдено. «Вы так считаете?..» — мрачно подумал Родерих, предположив, что, если и было украдено нечто ценное, это не будет озвучено прессе. Опершись локтями на стол, Родерих соединил кончики пальцев, смотря перед собой. Он усердно думал. Элизе, которая обладала информацией гораздо меньшей, оставалось лишь хмуриться. Уставшая после перелётов и изнуренная общим своим положением, девушка лишь укуталась плотнее в шаль и стала внимательно изучать лицо супруга из кресла напротив. — Ты полагаешь, что это дело рук мистера Аруэ? — наконец, произнесла она. Рассчитывать на прямой ответ особо не приходилось в силу нелюбви Родериха совмещать личные дела с рабочими. Вполне возможно, он посчитает это не заботой Элизабет. Вполне возможно, ее мать была бы в гневе от того, что она, исключая все правила этикета и манер, лезет с расспросами к мужу. Ее всегда раздражала и матушка, и созданные высшим обществом условия общения. Поэтому Элизабет испытала искреннюю благодарность, когда Родерих ответил. — Вполне. Я не ожидал этого так скоро, конечно... — рассеянно произнес он, потирая висок. Элизабет знала этот жест напряжённых раздумий, потому что видела его тысячу раз за время их брака. Прошло не так много времени после их свадьбы, когда Элизабет поняла, что Родерих в личном общении и Родерих в обществе — две совершенно разные вещи. Когда они оставались одни, привычная маска отчужденности и надменности ссыпалась, показывая настоящее лицо супруга — и тогда сердце Элизы сжималось от боли. Перед ней был замученный жизненными обстоятельствами человек, уставший и изнурённый, желающий только отдыха и покоя, а вовсе не очередного потока деловых поездок и встреч, на которых было необходимо принимать важнейшие и порой судьбоносные для тысяч человек решения. После смерти главы семейства, крайне серьёзного и даже отчасти жестокого человека, видевшего своими глазами всю подноготную Второй Мировой, все семейные дела перешли к его сыну Родериху и крупная, неповоротливая машина бизнеса семьи Эдельштайна, протянувшая свои щупальца по всей Европе, теперь держалась на его плечах. Родерих протянул появившейся служанке недопитый кофе и дождался, когда та покинет зал. — Если я правильно предсказываю ход мыслей Бонфуа — что не так приятно и просто, учитывая импульсивную и порой истеричную натуру французов, — и если мои предположения по поводу произошедшего верны... То господин Аруэ решил серьёзно рискнуть. Родерих не стал уточнять причины своих волнений, хотя ответ уже вертелся у него на языке. У Франциска, как официального хозяина издательства, хранились ценнейшие документы компании. И если он действительно организовал их похищение и озаботился замести свои следы... Поймать за хвост его будет крайне затруднительно. Да и кому придет в голову ловить человека на краже документов у самого себя? Телефон, стоявший на столике у кресла Эдельштайна, резко зазвонил. Остановив коротким жестом прислугу, Родерих ответил на звонок сам. Поднимая трубку, он, в принципе, уже знал, кого услышит. — Доброе утро, мистер Эджкум. — Взаимно, мистер Эдельштайн. Глава акционеров «Marque Liberté», мистер Мартэн Эджкум. Человек, от слова которого зависело большинство решений в их крупном бизнесе. Чех по отцу, он, к сожалению, был ещё и наполовину французом по матери, что играло на руку Бонфуа, в котором мистер Эджкум порой неподобающе часто души не чаял. Именно он, а вовсе не француз, был главной проблемой для Эдельштайна в его нехитром плане. — Совершенно неожиданно я оказался наслышан об этой истории в нашем офисе под Бостоном... Вы, полагаю, тоже уже в курсе. — Несомненно. Абсолютная халатность со стороны Бонфуа. — Ну, чёрная реклама — тоже реклама, — философски протянул Мартэн; голос его скрипел, как несмазанная дверь. Эджкум входил в тот возраст, когда мужчины дряхлели, но ещё не начали терять хватку. — Мне уже позвонили три агентства масс-медиа, хотят заняться нашим продвижением на фоне этой шумихи... Ну, это мелочи, — он посерьезнел. — Так или иначе, мистер Эдельштайн, я успел поговорить с Франциском. «С "Франциском", не с "мистером Бонфуа"», — мысленно отметил Родерих. — Он сообщил мне о неприятнейшем известии. Конечно же, он поступил верно, не осветив это в СМИ... Как сказать... Вот что бы сделали вы, господин Эдельштайн, если бы я сообщил, что ваши партнёры позволили украсть ключевые договоры с суммами, которые неловко называть вслух? — В тот же момент перестал бы иметь с ними дела, разумеется, — без тени сомнения честно ответил Родерих, — и определенно озаботился бы, чтобы мои коллеги по бизнесу тоже не попали впросак с такой некомпетентной фирмой. — Вот именно. Мне не хочется думать, как низко упали бы наши акции на рынке, озвучь мы во всеуслышание о пропаже сразу нескольких важнейших документов компании. «Значит, всё именно так, как я и предположил» На том конце провода послышался шорох и вздох. — Я думаю... — ...нам необходимо будет повременить с советом директоров, — коротко закончил фразу за Эджкума Родерих. Чуть повернув голову, он заметил ставший изумленным взгляд Эржебет, сидящей на краю кресла и нервно теребящей край белого платья. Его жена была уже на третьем месяце, и врачи настоятельно рекомендовали следить, чтобы она не подвергала себя лишним стрессам. «Бонфуа еще об этом пожалеет», — крепко сжав трубку, мысленно пообещал Эдельштайн. — Полагаю, нам стоит перенести дату встречи, пока мы не разрешим все наши внутренние проблемы холдинга. И пока Бонфуа не сможет представить полный отчет кабинету директоров, как полагается. — Вы буквально сняли мои слова с языка! — Эджкум казался удивлённым и одновременно жутко довольным, что Эдельштайн сам предложил такой ход. Меньше хлопот с упрямым австрийским семейством — и каждый чех будет счастлив. — Я рад, что мы быстро пришли к консенсусу, несмотря на... некоторые ваши личные разногласия с месье Бонфуа в прошлом. — Держать обиды не деловой подход, мистер Эджкум, — криво улыбнулся Эдельштайн. После пары вежливых, но сухих прощаний австриец наконец положил трубку и прикрыл глаза рукой. И вздрогнул, когда почувствовал прикосновение руки к своему плечу. — Почему ты сам попросил отложить совет директоров? Разве он для тебя не важен, Родерих? Элизабет встревожено поджимала губы, но сдержать удивление в голосе не могла. Особенно когда её муж вдруг собственноручно смахивал со стола все козыри. — Не имеет значения, кто поднял бы этот вопрос, — Родерих выпрямился в кресле, разведя руками. — Если бы этого не сказал я, это бы произнес сам Эджкум. Он никогда не беспокоит меня для праздного интереса, Эржебет. Эта идея определенно была втравлена Эджкуму Бонфуа, и она уже слишком глубоко пустила свои ядовитые корни, чтобы можно было её срубить. Совет отошёл бы в неопределённое будущее при любом исходе, — сдержав раздосадованный вздох, он поднялся. — В этот раз мне ничего не остаётся, кроме как отступить в этом вопросе. Но, — Родерих рассеянно коснулся губами лба Элизабет и отступил, направляясь к дверям, — если Бонфуа собирается играть нечестно, я тоже не буду следовать правилам. *** — Да, мистер Эджкум, безусловно. Да, я всё понимаю. Мне искренне жаль, что вам пришлось обеспокоиться переносом совета акционеров... Похоже, у нас из-за этой маленькой проблемы не остаётся выбора... По крайней мере, пока мы не уйдём от этой шумихи и не разберёмся с пропавшими документами, — Франциск погладил толстую чёрную папку с логотипом фирмы. Он старался придать голосу точно выверенную долю беспечности и обеспокоенности, именно того, чего мог ожидать глава акционеров от такой личности, как он. Но на самом деле внутри него сейчас с облегчением медленно развязывался крепкий узел судорожного беспокойства. Всё получилось. Получилось. Совет акционеров, на котором должен был брать слово Эдельштайн, переносится, а учитывая общую занятость всех акционеров, его не стоит ждать раньше, чем по весне. Почти на полгода вперёд. Он вытащил из-под носа у Родериха целых полгода отсрочки собственной казни и был этим почти с садистским чувством доволен. Теперь у него есть возможность хоть что-то предпринять до момента, когда удавка на его шее вновь начнёт со смертельной скоростью затягиваться. — Если мы их вообще найдем, — мрачно сказал тем временем мистер Эджкум, выдёргивая подчиненного из собственных мыслей. — Да, если найдем, — эхом ответил Франциск, встрепенувшись. На том конце провода раздался замученный каркающий смех. Бонфуа, имевший неплохое воображение сына художника-импрессиониста, живо смог представить, как его начальник сейчас, сгорбившись над столом, измученно прикрывает глаза и трёт лоб, устав от всех и вся. «Прошу вас, возьмите отпуск, месье Эджкум. Вашему телу он необходим», — мысленно предложил Франциск. — Если это поработал кто-то из наших конкурентов, то, вполне возможно, документы уже горят в баках где-нибудь на окраине Роксбери, — после паузы проворчал Эджкум, определённо вспоминая какие-то неприятные моменты из собственной жизни. — В этом случае у компании будет полноценный — безусловно, такой нам сейчас необходимый — аврал с восстановлением договоров... — Мартэн снова умолк, шумно вдохнув воздух у трубки. — Вы справитесь со всем, мистер Бонфуа? Франциск слышал на фоне монотонный стук — это глава акционеров стучал ручкой по своему деревянному столу. Это успокаивало — подобная привычка выработалась у Эджкума в случае, когда он приближал свои проблемы к их логическому решению. Это означало, что он доверяет Франциску разобраться с проблемами «Marque Liberté» самому. Ну, или взваливает всё это дело на него одного, так как впросак попал именно он, как генеральный директор, — это с какой стороны посмотреть на ситуацию. Но Франциск, в принципе, был доволен именно таким исходом. — О, любите же вы забивать голову ненужными деталями... — участливо откликнулся Бонфуа, закручивая на палец выбившуюся из хвоста прядь и заправляя её обратно за ухо. — Вот увидите, до марта всё так или иначе разрешится. Незачем беспокоить остальных акционеров ради такой мелочи. — Очень хорошо, — оценил Мартэн, и его голос смягчился. — Увидимся после Рождества, Франциск. Губы Бонфуа дрогнули в болезненной улыбке. Никакого удовольствия в обмане этого человека он не мог испытывать физически. — О, и не забудьте! — спохватился старик, зашуршав бумагами. — У нас же рождественская встреча с писателями! Возьмите за меня автограф у Стайнера. Его "Переправа" превосходна... — Oui, он от меня не уйдет. Приятного вам дня, мистер Эджкум. Франциск наконец нажал на кнопку завершения вызова, и рука безвольно упала на колено. С этой — стоит заметить, самой важной — проблемой он смог разобраться, теперь можно было заняться и другими делами, не менее "приятными". Например, заметанием лишних следов. А наследили они просто великолепно... Немного посверлив взглядом стенку в весёленькую розовую расцветку с ажурными контурами у потолка, Франциск вдруг пришёл к выводу, что не хочет в данную секунду от жизни ничего более травмирующего, чем просто лечь спать. Он даже был готов сделать это прямо здесь, у Тони, на кровати которого он и сидел всё время, пока переговаривался с Эджкумом. После всего, что случилось, идеальным решением было временно перебазироваться в квартиру Антонио, хотя бы за счёт того, что из-за соседа снизу, безумного продавца греческих украшений и по совместительству владельца десятков кошек, сюда обычно никто никогда без лишнего дела не наведывался. Меньше всего сейчас всем троим хотелось лишнего внимания, пока они наконец не решили, как и что им предстоит делать после такой весёлой осечки, как раненый Людвиг. Потерев болящие от недосыпа глаза, Бонфуа развернулся, чтобы посмотреть на сидящего в кресле напротив Антонио, молчащего уже как час, что настораживало, если не сказать, пугало. Тони выглядел болезненно бледным и смотрел куда-то в пространство за спиной француза, что вызывало совсем уж нехорошие чувства. — Всё сработало, — счёл нужным сообщить Франциск. Антонио рассеянно кивнул, и в комнате вновь воцарилась неловкая тишина. Смотря на него, Франциск почувствовал болезненный укол совести, хотя знал, что Тони будет винить в произошедшем его в последнюю очередь. В обычной ситуации Фернандес бы был несомненно в восторге их удачно провёрнутой маленькой аферы и они с Гилбертом уже бы намечали планы похода в ближайший бар, но новые неприятности, в которые они так неосмотрительно вляпались, определенно только начались. Можно сказать, что цена, которую Бонфуа заплатил за отсрочку собственного приговора, оказалась почти непозволительно высока даже для него самого. Что уж говорить о Тони с Гилом. Беззвучно вздохнув, Франциск убрал мобильник во внутренний карман и поднялся с помятой кровати Карьедо, оставив документы лежать на скомканном покрывале. Сцепив руки за спиной, он подошёл к приоткрытому окну, обходя раскиданные в какой-то хаотичной последовательности по комнате вещи. Из неплотно сдвинутых жалюзи в полутёмное помещение пробивался дневной свет, разрезая воздух на ровные ряды пыли. Будь сейчас ситуация немного иная, француз бы обязательно ввязался в спор с испанцем относительно содержания собственного жилища. Дверь распахнулась резко, словно в неё рвался спецназ, а не один Гилберт. Тот был прямиком из больницы, о чём свидетельствовал взъерошенный и осунувшийся вид, хотя сейчас ни один из них не был в лучшей своей форме после бессонной ночи. С нечитаемым лицом Байльшмидт молча шагнул в комнату и толкнул дверь, закрывая. В коридоре мелькнула кошачья мордочка и исчезла за захлопнувшейся дверью. Гилберт развернулся и вот теперь все его эмоции для обоих его друзей стали понятны враз. — Ты. Поди-ка сюда, — с угрожающими нотками потребовал Байльшмидт, ткнув пальцем в Антонио и шагнув в его сторону. Почти застывшая до этого атмосфера в квартире сразу же лопнула — Тони, до этого сидевший недвижимо в кресле, резко встал, а Гилберт оказался рядом с ним, с каким-то зверством схватив того за ворот рубашки. — Жильбер, подожди, не горячись, — поспешно вмешался Франциск, схватив немца за плечи и попытавшись отцепить от Карьедо, — всё можно спокойно обсудить. — Он выстрелил в моего брата, а ты предлагаешь мне сесть и об этом ещё поболтать?! — рявкнул Гилберт и перевёл налившийся кровью бешеный взгляд на апатично стоящего Антонио, который так и не предпринял никаких попыток к сопротивлению. Франциск оттолкнул того подальше от Гилберта, и Карьедо послушно сделал несколько шагов назад. — Ты прекрасно знаешь, что это был несчастный случай! — тоже повысил голос Бонфуа, загораживая Антонио и ткнув пальцем в грудь немца. — Ты был там и всё сам видел! — Да! — заорал Гилберт, крепко сжимая кулаки, и Франциск не вовремя вспомнил, насколько немец сильнее его физически. — Я прекрасно видел, как этот урод выстрелил в спину моему брату! — Какие Силы должны были нам подсказать, что на нём не будет бронежилета?! — эмоционально взмахнул рукой Франциск. Гилберт на мгновение замер, и по его лицу прошлась судорога ярости. — Ты, — глухо рыкнул Гил, и Франциску вновь пришлось вцепиться в руки немца, только уже из-за того, что тот сжал воротник Бонфуа. — Гилберт, спокойно, — холодно потребовал Франциск. — Ты, твою мать. Ты должен был знать это! Ты обещал, что в здании не будет никакой охраны! Ты говорил, что у тебя всё продумано! — Я всё и продумал! — сцепив зубы, возмутился тот. — Кто знал, что твой брат настолько помешан на ответственности, что выйдет на дежурство в одиночку, когда я распустил весь штаб? У меня в мыслях не было, что когда мы будем уходить, нам навстречу выйдет Людвиг! Нам просто повезло, что Антонио задержался на втором этаже и твой брат его просто не заметил до этого! Это был действительно несчастный случай, думал Бонфуа. — Стоять! - крик был жёстким и приказным, таким тоном кинологи тренируют собак, а не люди разговаривают друг с другом. Такого голоса от Людвига Франциск никогда не слышал, поэтому замер у чёрного выхода из здания как вкопанный, едва не выронив из рук чёрную папку, не дойдя до приоткрытой двери всего пары метров. Будь так — ещё был бы шанс попытаться скрыться в узких переулках в промышленной зоне. Гилберт, стоящий у лифтов, за секунду до этого рассказывающий какую-то анекдотичную ситуацию, которую Франциск бы даже под угрозой смерти уже не вспомнил, застыл, уставившись на младшего брата, который целился прямо ему в грудь. Не сводя взгляда с направленного на него пистолета, он шумно вздохнул, пытаясь прочистить горло. Пожалуй, в тот момент Бонфуа благодарил всех богов за то, что у Гилберта отнялся язык в самый нужный момент. Их лица закрывали маски, но если бы Байльшмидт-старший открыл рот, Людвиг узнал бы его мгновенно. А сейчас, похоже, охранник был сам ошарашен собственной находкой — он нёс дежурство в одиночку из-за смены штата и никак не ожидал, что зайдя проверить служебный выход, он внезапно наткнется на двух воров, которые, похоже, уже пытались скрыться. Главный вопрос, который в тот момент возник в резко охладевшем и действующем с чёткостью идеального механизма сознании Людвига — почему же сигнализация смолчала, словно убитая. Ключ-карты в руках ближнего к выходу вора он пока не заметил. — Опустить оружие на пол, — приказал он. Оружия у них не было, впрочем, — ...и поднять руки так, чтобы я их видел. Лишнее движение — и я буду стрелять. Людвиг не шутил, это Бонфуа знал отлично — ещё при найме на работу, опытным путем он выяснил, что Байльшмидт-младший вообще шутить не умеет, что уж говорить о той ситуации, в которую они попали. Пока Франциск и Гилберт в панике лихорадочно соображали, произошла новая катастрофа: Антонио, про которого все забыли и у которого ещё оставался призрачный шанс сбежать отсюда незамеченным, беззаботно возник за спиной Людвига, насвистывая какую-то мелодию. Для него, как и для Гила, их миссия носила скорее экскурсионный и развлекательный характер, чем что-то серьезное. — А что тут у вас... оу, — Тони заткнулся сразу по двум причинам: потому, что Людвиг развернулся к нему, и потому, что Франциск в панике зажестикулировал, требуя, чтобы тот умолк. Понимание судорогой прошлось по его лицу, и он замер с поднятыми руками точно так же, как и Гилберт, который в любой другой подобной ситуации был бы чертовски полезным, если бы дело не касалось его собственного брата. «Это конец», — чувствуя, как к горлу подбирается холодящий ужас, Бонфуа покачнулся и оперся о дверь. — «Mon Dieu, даже если мы попытаемся на него напасать, он выстрелит и, если не убьет, покалечит, а попадись ему кто-то один, остальных вычислить не составит труда. Это конец, это точно конец...» Но тут произошло сразу несколько событий, которых никто совсем не ожидал — железная дверь, на которую Франциск оперся, оглушительно заскрипела, открываясь. Тот испуганно отдёрнул руку, а Людвиг вздрогнул, резко развернувшись к источнику шума и отвернувшись от Фернандеса. И едва он это сделал, произошло то, что до сих пор никак не укладывалось в голове Бонфуа, который считал, что знает Тони очень хорошо. Который считал, что вообще о нём знает хоть что-то. Антонио, совершенно спокойно, без колебаний, завёл руки за спину, вынимая из-за пояса пистолет, и выстрелил охраннику в спину, несколько раз методично нажав на курок. Людвига дёрнуло вперёд. Отрешённо смотря перед собой, он сделал шаг, два, и его ноги словно подкосились. Тяжело полувсхлипнув-полувздохнув, он упал на колени, хватаясь за грудь. Пистолет с грохотом откатился в сторону, а по голубой выглаженной рубашке начало расползаться чёрное пятно, пачкая руку в крови. На удивление, Франциск ожил первым. Сознание того буквально завопило, понимая, что это могло быть их последним шансом. — Уходим! Сейчас! — крикнул Бонфуа Тони, подскочив к — ох, слава Богу — ещё не до конца осознавшему произошедшее Гилберту. Схватив того за шиворот, он грубо потащил его к выходу, вслед за быстро выскочившим на улицу Карьедо. На выходе он как следует пнул сапогом неприметную белую коробочку у стены. Раздался заунывный вой сирены. Когда Франциск впихивал Байльшмидта на заднее сидение машины, он уже в красках представлял себе, что с ними сделает последний, когда оцепенение у того всё же пройдет. Гилберт ещё раз с яростью сжал белый ворот Бонфуа и отпустил, внезапно остудив пыл. Он с какой-то изнеможённостью отошёл от друга и упал в кресло, в котором до этого сидел Тони. — Людвиг жив, — как можно более спокойно сообщил Франциск. — И если бы Тони не сделал того, что сделал, мы бы сейчас втроем были посажены твоим же братом за решётку. Вполне возможно, это был единственный выход. Гилберт сцепил руки перед лицом, опёршись на подлокотники, и мрачно потёр костяшки пальцев. Он, конечно же, всё понимал, но признавать это не собирался. Вместо этого он посмотрел исподлобья на избегающего взгляда Карьедо. Сейчас и сказать нельзя было, что он способен хоть муху пришибить. А казалось бы... — ...Нам стоит пока не предпринимать каких-то необдуманных шагов, пока эта ситуация не уляжется... — что-то без остановки бормотал Бонфуа, лишь бы заполнить собой вязкую и многозначительную тишину. — Откуда у тебя оружие, Карьедо? — перебил француза Гилберт, не сводя взгляда с испанца. Франциск умолк и тоже посмотрел на ожившего Антонио. — У нас, к примеру, пушек вообще не было. Я не дурак, оружие с работы на дело не тащу, легче сразу на себя плакат с точным адресом места проживания повесить. А у тебя-то вообще откуда ему взяться? — Это имеет значение? — как можно небрежнее пожал плечами тот. — Ой, ты представить себе не можешь, как, — так же небрежно ответил Байльшмидт и протянул руку. — Не дашь поглядеть? Тони бросил на него взгляд и покачал головой, скрещивая руки на груди, явно решив взять оборонную позицию. — Антуа, — мягко прошелестел Франциск, заходя к другу с другой стороны, — сейчас не самое лучшее время для проявления твоего упорного испанского характера, знаешь ли, дорогой. Карьедо смотрел на Бонфуа очень долго, словно ведя с ним какой-то безмолвный разговор. Франциск уговаривал — Антонио не хотел уступать, лишь сильнее хмуря брови и крепче сжимая челюсть. Но всё же молчаливый уговор возымел успех — Тони наконец сдался, тяжело выдохнув и размыкая руки. Ещё раз бросив недовольный взгляд на Франца, он прошёл к комоду и дёрнул нижний ящик, зарывшись в одежду. Через пару секунд в руках Гилберта лежал тот самый злополучный пистолет, из которого не повезло его брату быть подстреленным. Перехватив оружие поудобнее, он молча провёл большим пальцем по чёрной потёртой рукояти. Дуло в нескольких местах было поцарапано, словно пользовались оружием часто и без особой жалости. Палец остановился на месте, где был выбит серийный номер. Точнее, должен был быть выбит. — Стёрто, — сообщил Гилберт, рассматривая стёсанный бок, затем поднял пистолет, показывая его сгорбившемуся на кровати хозяину. — Тони, тут нет даже ни намека на изготовителя. Чёрт тебя дери, Фернандес, я уже не спрашиваю, откуда у тебя нелегальное оружие, лучше ответь мне, как ты смог его достать? Антонио поморщился, так, словно Байльшмидт завёл самый из наихудших вариантов разговора. И отвечать он так же явно не спешил. — Тони, — теряя терпение, с раздражением повторил Гилберт. — Может быть, ты закончишь этот грёбаный спектакль для нас? "Стёсанный" пистолет — это не то, на что можно просто закрыть глаза и спать спокойно. Это не та вещь, которую продают на каждом углу — здесь нужно иметь связи. И это, чёрт возьми, дорого. Слишком дорого, чтобы ты, и так далеко не шикующий, мог себе позволить. А самое дерьмовое, парень, это уголовщина — не лучше случайно подстреленного охранника. Гилберт грохнул об стол пистолетом, выкладывая его перед Карьедо. Похоже, не только они в этом городе любят нарушать уголовный кодекс. — Тони, — осторожно вступил Франциск, — ты же понимаешь, что сейчас речь идёт о том, насколько удобна будет твоя койка в тюремной камере? Сейчас совсем не повод сохранять молчание или сдерживать какие-либо обещания, данные по любви. Глаза Антонио удивленно расширились, и француз вдруг понял, что попал в точку. После этого плечи Фернандеса обреченно опустились и он наконец выдавил: — Ловино. — Я знал! — громко и неподобающе радостно заорал Гилберт, щёлкнув пальцами, отчего Франциск и Антонио вздрогнули. — Эти Варгасы, я знал, что они не чисты на руку! И церковь, что они содержат, зуб даю, им нужна, только чтобы покрывать их делишки! — Подожди с суждениями, — Франциск прервал Гилберта, одной рукой останавливая собравшегося уже вступить в дискуссию Антонио. — Мистер Варгас, их дед, очень уважаемый человек. И малыш Феличиано... мне не верится, уж извини. Речь же пока идёт только о Ловино. — А, ну да... в семье не без урода, — подумав, принял такую версию Гилберт. — Вот кто бы говорил, — поднял руки Тони, и Гилберт цокнул языком, явно собираясь вступить в новые разборки. Желание задеть Антонио сейчас было в нём очень сильно, как и временно подавленный гнев за раненого Людвига. — Я сказал, прекратите, — новому витку ссоры помешал встрявший Франциск, махнувший перед ними поднятым пистолетом, показывая, что у них есть дела куда важнее этих разборок. Друзья замерли, восприняв его жест немного по-другому. — Значит, это его оружие? — Да, — мрачно согласился Антонио, ещё раз посмотрев на пистолет и отведя взгляд. — Но я обещал никому не пробалтываться. — Он говорил тебе, откуда взял его? — Нет, я и не интересовался. — Очень на тебя похоже, — фыркнул Гилберт и увернулся от жизнеутверждающего подзатыльника от француза. «Не будет удивительно, если именно это качество Ловино в тебе и оценил. Редкий дар — нежелание задавать лишних вопросов. А мальчик и так не в ладах с правильным выражением эмоций», — подумал Франциск. И вспомнил о Мэтью, который однажды признался, что в людях ценит в первую очередь искренность. Искренность. Тогда они с Мэтью только познакомились и Бонфуа действительно был с ним кристально честен. — Одно, блин, хорошо в этой Божественной комедии, — Гилберт распластался в кресле и заложил руки за голову, смотря в затянутый тонкой паутиной трещин побелённый потолок. — Если пушка "стёсанная", значит, и пули тоже немеченые. Такое дело окружные копы не раскроют, только если не начнут обивать пороги детективных отделений в Бостоне или Бруклайне, а для этого нужно иметь шило в заднице и очень большое желание. А его у них не будет, верно? — Не будет, — подтвердил Франциск. Уж о том, чтобы их маленькое дело как можно скорее замяли, он позаботится. — Значит, не докопаются, — пришел к выводу Байльшмидт. — Но от пушки, Франц, надо избавиться и как можно быстрее. — Тогда нет выхода, — тяжело вздохнув, Франциск убрал пистолет во внутренний карман и запахнул поплотнее светлое пальто. Гилберт в это время забрал со стола злосчастную папку. — В воскресенье утренняя служба... Я смогу выкроить время после, для разговора с Ловино. Извини, мой дорогой, но придётся тебя выдать. Тони как-то обречённо кивнул, бродя взглядом по раскиданным вещам в комнате. На выходе Франциск внезапно остановился, с удивлением оглянувшись к окну. Ветер начал задувать в комнату, развевая занавески. За окном послышались шуршание и хлопанье крыльев перепуганных голубей. — Чего? — мрачно проворчал топчущийся за Бонфуа Гилберт, когда пауза перестала быть культурной. — Нет... ничего, — с заминкой ответил тот, растерянно развернувшись обратно к двери. — На секунду показалось, что я увидел кота. — Их здесь полно. — Определённого кота… — Бонфуа толкнул дверь и, попрощавшись с Карьедо, вышел на лестничную клетку. — Керкланд мне уже везде мерещится, не иначе... *** — Напьется, не иначе, — предрёк Байльшмидт, когда они спускались по узкой и обшарпанной, но отдающей какой-то многолетней степенностью, лестнице вниз. Губы идущего рядом Франциска дрогнули, и он потёр лоб, словно ему доставляли боль собственные мысли. — Пытаешься понять, откуда он стрелять научился? — слишком легко понял Гилберт. — Я знаю Антуа уже много лет... — пробормотал Франциск. — Не верю... — Судя по его реакции, он сам не верит в то, что сделал, — морщины на лице Гилберта разгладились, а лицо стало острее, серьёзнее. — Только поэтому я оставляю это так. Он себя сам накажет, мне добавить ему нечего... Твою же налево! Немец оступился, едва не навернувшись со ступеней, и не упал лишь потому, что успел мёртвой хваткой вцепиться в испуганно прижатого к стене Бонфуа. Под их ногами, распушив белый хвост, сиганула вниз белая кошка, скрываясь в проёме открытого нараспашку входа в магазин, который служил одновременно и выходом в общий жилой блок. — Эти грёбаные кошки! Они везде! Я угроблюсь быстрее, чем к этому привыкну! В небольшом магазине, сплошь заставленном различными статуэтками, фигурками животных, украшениями, камнями странной формы, ну и прочими сувенирами, пахло оливковым маслом и какими-то благовониями, которые Франциск находил приятными и утончёнными, а Гилберт — пахучими и действующими на нервы. За стойкой никого не было, не считая восседавшей (или охраняющей) на кассе чёрной кошки и небольшой таблички: «Перерыв. Если хотите что-нибудь купить, положите деньги на стойку. В случае необходимости сдачи, попросите Каллиопу открыть кассу». — До чего техника дошла, — выходя, хмыкнул Гил, провожаемый пристальным взглядом чёрной Каллиопы, — полное самообслуживание. Когда двое наконец покинули магазин, из-под огромного напольного земного шара, стоящего в дальнем углу магазина, поспешно выскочил, царапая пол когтями, кремово-бежевый кот и бросился вдогонку. Однако едва он успел выпрыгнуть за порог магазина, как его неожиданно подхватили на руки. — Странно, я тебя не знаю, — задумчиво произнёс загорелый мужчина, выпрямляясь и держа в руках упирающегося кота. — Не помню в городе такой кошки... Кто-то новый приехал в город... Геракл успокаивающе погладил кота и повертел в руках край синего ошейника. Метки никакой не было. Видимо, хозяева даже не успели вписать свой новый адрес на ошейник питомца. ------- Примечания и пояснения: • Нью-йоркские радиоведущие Том и Джерри из «Clap Hands» передают всем привет) • Уол-Март (Wal-Mart) — очень популярная в мире, и в Северной Америке в частности, розничная сеть дисконтных товаров. Доходит до того, что иногда в городе, где появляется Уол-Март, полностью вымирает остальная частная торговля. • Джордж Стайнер — американский писатель, литературный критик и теоретик культуры. Ему принадлежит повесть о событиях Холокоста под названием «Переправа А.Г. в Сан-Кристобаль». • Каллиопа — муза эпической поэзии, науки и философии в древнегреческой мифологии. • Фамилии Халлек и Эджкум являются отсылками к героям С.Кинга. Фамилия Халлек не несет в себе никакого сюжетного смысла, поэтому на него не стоит обращать внимания. С Эджкумом — героем романа «Зеленая миля» — немного другая история, но отсылка слишком тонка и спойлерна, чтобы морочить этим головы читателей.