***
Гермионе было больно улыбаться или, тем более, смеяться, поэтому она только потешно морщилась, глядя на несколько сумок, доверху набитых контейнерами с едой. В больничной палате уже и без того прочно пахло луковым супом и свежими булочками, но сидящая напротив Джинни вот уже третий день подряд приносила необъятные баулы с домашними кулинарными изысками Молли Уизли. — Ты же знаешь маму, — хихикала Джинни, — она спать спокойно не сможет, если не накормит пол-Хогвартса. И ты попадаешь в эту счастливую половину, подруга. Гермиона знала. Конечно, она знала, что сердобольная Молли, считающая Гермиону своей второй дочерью, безумно переживала, узнав, что девушка так неудачно попала в больницу. Несмотря ни на что, несмотря на их расставание с Роном, Молли не изменила своего к ней отношения — и Гермиона была благодарна ей. — Джин, если я все это съем, то к концу недели вам придется меня вытаскивать отсюда на грузовой метле, — пошутила она, ощущая, как в груди разливается тепло. И это тепло — не результат лечебных зелий и микстур, которыми врачи педантично опаивали ее два раза в день. Это была самая обычная радость оттого, что ее друзья, ее настоящие друзья, были рядом в тяжелое и болезненное для нее время. Последнее, что она помнила до того, как очнуться от безжалостного галогенового света больничных ламп, — резкий удар, от которого перед глазами заплясали разноцветные круги. Вокруг суетливо сновали магловские доктора, но слов их было не разобрать — мешал настойчивый звон в ушах, перекрывающий все звуки. Единственным, что Гермиона уловила, стала короткая фраза санитарки, что ее сбила машина. Черт, как же прозаично — Гермиону Грейнджер, умнейшую ведьму своего времени, Героиню войны, сбила магловская машина. А потом появился Гарри, Мерлин знает каким образом узнавший о случившемся, и всеми правдами и неправдами добился того, чтобы забрать подругу из обычного госпиталя. Гермиона готова была поверить, что Гарри наложил на медиков Империус, если бы не было так сложно заподозрить законопослушного мистера Поттера в использовании непростительных заклинаний. Так или иначе, она оказалась в больнице Святого Мунго, и теперь уже не в качестве посетителя, а пациента. К счастью, сильно она не пострадала, лишь трещина ребра и множественные ушибы. И лицо. В зеркало Гермиона до сих пор боялась смотреть, потому что каждое движение мимики отдавалось тупой болью. На ее вопрос, настолько ли все плохо, Джинни виновато поджала губы и принялась заверять, что «та очень вонючая мазь просто волшебная и, несомненно, действенная». Гермиона на это лишь усмехнулась, прикидывая, сколько еще процедур с действительно дурно пахнущим концентратом из желчи книззла придется выдержать. Но, несмотря ни на что, Гермиона не унывала и изо всех сил старалась не выдать своей тревоги и напряжения. И ей это удавалось. Ровно до того момента, пока маленький болтливый ураган по имени Джинни Поттер не исчезал из поля зрения, забирая с собой напускную бодрость и веселость Гермионы Грейнджер. Стоило только подруге, триста раз попрощавшись и вытребовав обещание поправляться скорей, скрыться за дверью, как на Гермиону нападала апатия. Давящая, удушающая. В палате будто бы тускнел свет, и даже множество ламп не помогали избавиться от ощущения некой клаустрофобии. Едва Гермиона оставалась одна, со всех сторон к ней сползались ее собственные страхи, пугливые мысли, глупые переживания и размышления. В светлой комнате словно сгущались тучи, превращая ее в каземат, из темных углов которого на Грейнджер смотрели самые потаенные ее кошмары, которые не хотели отпускать девушку не только во сне, но и наяву. А во сне она бежала куда-то, не разбирая дороги, не видя ничего вокруг в сгущающейся плотной тьме. Нечто неосязаемое колючими ветками хлестало ее по щекам, заставляя захлебываться собственным сбивчивым дыханием, кашлять, словно в попытке выплюнуть огнем горящие внутренности. Но куда бы она ни стремилась, пункт назначения оказывался неизменным — и, не в силах проснуться, Гермиона слепо шарила ладонями по сырому шершавому дереву, тщетно надеясь найти ржавую дверную ручку. Так или иначе, когда дверь все-таки распахивалась, девушка вновь и вновь закрывала лицо ладонями — в глаза бил настолько безжалостно яркий свет, что казалось, он выжигал все на своем пути и только ее маленькое худое тело мешало ему оставить вокруг пустое серое пепелище. И смех. Громкий женский смех вперемешку со всхлипами эхом бил по ушам, заставляя зажмуриться еще сильней. Гермиона уже не знала, что причиняет ей большую боль — режущий скальпелем свет или вгрызающийся в мозг истеричный хохот. И только когда от безысходности Грейнджер переставала сдерживать рвущиеся слезы, кошмар дарил ей свободу. Девушка распахивала глаза, и единственным звуком, пульсирующим в голове, оставался стук сердца. Она молча, боясь вздохнуть, следила за отблесками света на больничном потолке, сжимала в ладонях скомканные простыни, будто пробуя на прочность застиранную жесткую ткань. Гермиона почти физически больно ощущала, как ей не хватает надежных и сильных рук, заботливо обнимающих её плечи, не хватает знакомого свежего запаха парфюма, прочно въевшегося в подушку. В ее подушку, забытую на оставленной впопыхах квартире… И лишь когда соленые дорожки на ее щеках начинали высыхать, решалась пошевелиться, откидывая со лба мокрые волосы. В эту минуту липкий, словно паутина, сон отпускал ее, разрешая отрывисто вдыхать холодный спасительный воздух. Но страх еще долго сжимал сердце Гермионы Грейнджер своими тонкими паучьими лапками, не желая расставаться со своей добычей.***
Нарцисса осторожно запустила тонкие пальцы в волосы спящего сына, нежно перебирая светлые шелковистые пряди. Драко спал, свернувшись прямо на маленьком диванчике в библиотеке, поджав под себя длинные ноги. Она уже и не помнила, когда последний раз видела сына спящим, пусть и не в своей постели, а вот так — неудобно скорчившегося на крохотной оттоманке, забывшего даже разуться. Ослабленный галстук сбился набок, светлая рубашка расстегнулась, обнажая грудь, покрытую тонкими розовыми рубцами. Нарцисса вздохнула — бесполезно было спрашивать взрослого сына о том, о чем он не желал рассказывать. Леди Малфой готова была часами сидеть так, ласково гладя волосы своего рано повзрослевшего ребенка. Несмотря на то, что он был так похож на своего отца — те же надменные серые глаза, светлые, до прозрачности, волосы, упрямая линия губ, — в чем-то, Нарцисса надеялась, он был совсем такой же, как и она сама. Женщина верила, что он умеет любить, хоть немного, но умеет. Защищать то, что ему дорого. Бороться за то, чего он хочет. Хранить то, что ему важно. И тогда, возможно, она сумеет убедить себя, что эти шрамы — просто результат того, что в нем есть частички живой души, способной броситься в омут с головой ради того, что действительно значимо. Драко вздохнул во сне, даже не пытаясь пошевелиться. Нарцисса чувствовала его напряжение, словно он дышал им. Ее маленький Драко. Только он, и только ее. Непрошенные воспоминания нахлынули, заставляя слезы горячими каплями выступить на глазах. Память услужливо подсунула картинки, словно черно-белое кино, возвращая леди Малфой на два десятка лет назад. …Нарцисса изможденно устроилась на подушках, глядя, как семейный доктор, мистер Олтон, бережно передает в руки молодого Люциуса Малфоя сверток с младенцем, уютно сопящим своим крохотным носиком. Новоявленный отец с гордостью всматривается в лицо малютки, не в силах вымолвить и слова. Вокруг деловито снуют озабоченные домовики, не смея раздавать советы, но очень умело справляющиеся с подготовкой всего необходимого. На груди самой Нарциссы пускает пузыри второй мальчик — только что их семья, семья Малфоев, пополнилась на двух маленьких человечков. Сегодня, пятого июня, Нарцисса произвела на свет двух здоровых крепких мальчишек, и ничто, казалось бы, не могло омрачить ее горделивой радости. Ничто, кроме… — Нарци… Едва эльфы скрылись за дверями спальни, лицо Люциуса посерьезнело. Он жестом попросил доктора Олтона удалиться, оставив их наедине. Молчаливый старик понимающе кивнул и, подхватив свой чемоданчик, трансгрессировал. Действие напоминало замедленную съемку, и ее напряжение током ударило по молодой матери. — Нарци, я не могу его отдать, — шепотом произнес Люциус, нежно прижимая к себе головку сына. Старшего сына. Женщина похолодела, чувствуя, как страх и что-то еще, необъяснимое, сжало ее душу цепкими пальцами — что-то, не позволяющее дышать, заставляющее волосы на голове шевелиться. Младенец в ее руках, словно ощущая ужас матери, беспокойно завозился в кружевных пеленках. — Может быть, он позволит… — почти беззвучно проговорила она, поглаживая малыша, чтобы он успокоился. Но он только недовольно закряхтел, приоткрыв маленький ротик, собираясь закричать. Люциус горько опустил голову, так, что светлые растрепанные пряди почти скрыли его лицо. — Ты же знаешь, что нет. Но у нас есть несколько лет, чтобы придумать хоть что-то. Придумать хоть что-то… Не было и дня, чтобы Нарцисса Малфой не вспоминала о том, что у нее есть еще один сын. Всю свою любовь, которой бы хватило и на десяток детей, она подарила единственному, кто у нее остался. Но, в то же время, она молила всех богов, которые только ей представлялись, чтобы ее старший, имени которого она теперь даже не знала, прожил счастливую жизнь, не виня своих родителей, не сумевших уберечь его хрупкого мира. Его настоящего мира. Также она всегда знала, что Люциус, ее любимый, но такой слабый Люциус, так и не смог пережить потерю старшего сына. Именно это превратило его, как сказал сегодня Драко, в боггарта. В боггарта Драко Малфоя. Нарцисса осознавала, что он, в детстве боготворивший отца, позже практически возненавидел его. За разрушенное детство. За годы страха, контроля, постоянных упреков. За все ту же Черную метку, в шестнадцать лет изуродовавшую его предплечье. За погибших друзей. За нее, Нарциссу, за ее разбитое сердце. И пусть Драко не знал истинной причины материнской боли, он так же, как и в самом крохотном своем детстве, чувствовал все, что ее тревожило. Дни складывались в месяцы, месяцы — в годы. Позади — змееподобный Лорд, Черные метки, оставшиеся уродливыми напоминаниями, кровавая война, репрессии. Люциус гнил в могиле, бросив ее одну, наедине с тяжелым бременем. Даже Драко, не сумевший ничем ей помочь, на какое-то время похоронил ее рядом со своим отцом. Мудрая леди Малфой не обижалась — ей казалось, что Мерлин дал ей крохотный шанс на спасение, спасение в самой себе. И именно тогда, в одну из одиноких молчаливых ночей, Нарцисса поняла, что ее главное, единственное желание — любым способом найти и вернуть сына, много лет назад названного мертвым для всех, кроме нее и Люциуса.