Разумеется, подозрительные шевеления саннинов незамеченными не остались. Маскировкой они озаботились, но сам факт, что почти распавшаяся команда снова начала взаимодействовать, настораживал. И пусть серьёзную игру против знаменитой троицы начинать было рано: даже Орочимару ещё не приобрёл достаточно жуткой репутации в глазах простых шиноби, зато подвиги саннинов были слишком недавно, чтобы эффект от них сгладился в памяти, — это не мешало проблемную троицу слишком сильных шиноби банально развести. Орочимару и так днями пропадал в своей лаборатории, Джирайю услали на миссию — благо только установленный мир был слишком зыбким и забот было чуть ли не больше, чем во время прямых боевых действий. Провокации, трения между странами, попытки слишком горячих голов самостоятельно отомстить за погибшего друга или родственника… А ведь необходимо было восстановить нормальную систему получения и выполнения миссий, восстановить истощённые ресурсы, не уронить престижа Деревни, но при этом и не потерять оставшихся в строю бойцов…
Тсунаде напомнили о госпитале. Пусть наиболее критичные раненые были вылечены или же уже умерли — но хватало и тех, чьи травмы не были смертельны, однако закрывали возможность быть шиноби. И чем больше проходило времени, тем меньше было шансов когда-нибудь вернуть их в строй. Химе никто не гнал в операционную — но пояснили, что даже руководство такого опытного медика может быть бесценным… Разумеется, Сенджу взбеленилась и ринулась лечить сама. Прихватив с собой десяток наиболее талантливых ирьёнинов, чтобы запоминали и учились. Благо выносливости внучке Шодай Хокаге было не занимать и она вполне могла измотать всех своих ассистентов до полного нестояния, а сама продолжать оперировать.
Если бы не одно «но». Тсунаде взбеленилась всё же не настолько, чтобы забыть об их маленьком заговоре. И так просто выкладывать, что с фобией крови успешно покончено, химе вовсе не хотелось. Крохотный, но всё же плюс, а в бою именно такие крохотные упущения в информации могут привести к гибели.
Только бросить раненых и покалеченных без медицинской помощи в угоду политическим играм Тсунаде тоже не могла.
Вот и приходилось выкручиваться, то показательно зеленея, то выскакивая в коридор «прийти в себя», как только заканчивалась очередная фаза операции, а то и вовсе втихую прося наложить на себя гендзюцу. А ещё был временами сбивающийся поток чакры, слишком отрывистые команды, подрагивающие кончики пальцев и слишком крупные капли пота на висках. Любой, присмотревшийся чуть внимательнее, подтвердил бы, что держится Тсунаде больше на гордости.
Но выматывала такая игра страшно. Настолько, что вечером Тсунаде завалилась в первый попавшийся бар и почти без перерыва выхлестала несколько бутылок сакэ.
Как же она всё запустила… Взять хотя бы подготовку ирьёнинов: по объёму чакры с ней не мог тягаться никто, но ведь полно же способов компенсировать это более тонкой работой, а контроль наработать вполне реально! Так почему многие операции, не связанные даже с повреждением чакроканалов — просто сложные и кропотливые — может провести только она?
Орочимару понимал, что такие посиделки хороши для маскировки, но его оскорбляло, что Тсунаде предпочитает пить подозрительные жидкости во всяких мутных барах, вместо того чтобы пойти к нему. У него и что выпить найдётся, и получше этой дряни, от которой у Сенджу могла быть только головная боль, но никакого опьянения.
Ему тоже приходилось несладко: опасный переходный период, нестабильность, много любопытствующих, которых некому заткнуть. Приходилось откладывать некоторые эксперименты, а ещё оборудование решило повыпендриваться… В целом, общее состояние было умеренно злобным. А те, кто мог это исправить, не показывались на его пороге. И если Джирайя… Если у него были ещё более-менее уважительные причины, то пьянствующая в одиночку Тсунаде оправданий не имела.
— И когда ты собиралась меня навестить? — спросил он негромко, выйдя из тени на тихой улочке.
Недетское время мало кого смущало, но вот нервная Тсунаде… То ли пьяная, то ли недовольная трезвостью.
— Не знаю, — предельно честно ответила химе. — Завтра с утра снова… А сейчас… Я бы весь вечер только жаловалась, — Тсунаде устало прислонилась к стене. — И сакэ дрянь. Раньше вроде бы хоть чуть-чуть пробирало.
— Пошли, — мотнул головой Орочимару и двинулся в сторону своей лаборатории. — У меня нормальный спирт есть.
Сенджу чуть слышно вздохнула, а потом в три шага догнала сокомандника и легко, едва-едва, но всё же притёрлась к нему плечом. Сейчас ей как никогда хотелось наплевать на любую маскировку и просто позволить себе поверить и почувствовать, что она не одна. Что до неё действительно есть дело.
Орочимару тихонько хмыкнул, в очередной раз радуясь, что ему так легко отдали сокомандников, но злодейски потирать ручки не стал: не та ситуация. Молча дошли до лаборатории. Так же молча устроились в комнате отдыха. Змей сходил, притащил несколько кувшинов с настойками.
— Пить ещё не передумала? — уточнил он, расставляя пиалы.
Тсунаде вздохнула:
— Наливай. Не выход, конечно, но госпиталь… Такое чувство, что грамотных ирьёнинов не осталось. Не сильных, не талантливых, а тех, кто знает, что делать. А ведь это моя территория… Всегда была моей.
Орочимару прищурился, оценивая состояние, кивнул, выбрал один из кувшинов. Настойка на травах, обладает успокаивающим и расслабляющим действием. Сам он её редко использовал, обычно предпочитая что-нибудь менее крепкое, для концентрации, но Сенджу от его доз даже не почешется.
— А разве в этом есть что-то удивительное? Ты сдала, госпиталь — тоже. Возможно, не стоило делать его настолько зависимым от тебя? Ты всё-таки не бессмертна.
Тсунаде отпила маленький глоточек, задержала настойку во рту, определяя крепость и ингредиенты. Кивнула сама себе, остальное допила залпом.
— Самое обидное, Орочи, что я и не хотела, чтобы госпиталь был от меня зависим. Я же натаскивала их! Программы составляла! В секрете ничего не держала, кроме работы с чакроканалами, потому что для этого нужен запредельный контроль. Потянет мало кто, а напортачить — раз плюнуть. А они… — химе расстроено махнула рукой и опрокинула в рот вторую рюмку. — Как суслики перед удавом. Смотрят и кивают.
— М-м-м… Ну, обычная проблема, — пожал плечами Орочимару, отпивая своей настойки. — Подчинённые уверены, что это ТЫ бессмертна, всегда поможешь и всегда найдёшь выход. Скажи им, что уходишь скоро. Что больше не можешь быть медиком и всё такое. Только на момент кризиса стараешься, а дальше им самим справляться придётся. Хм… Хотя надо ещё как-то усилить впечатление, что они утырки, ни на что неспособные, чтоб точно слушали. Печенье будешь?
— У тебя есть печенье? — слегка удивилась Тсунаде.
Настойка у Змея оказалась забористой, и химе уже «вело», пусть и не сильно. Справиться с опьянением можно было, и даже достаточно легко, но разве не этого она и добивалась? И… Если уж бояться показаться на глаза Орочи нетрезвой, о каком доверии можно говорить?
— Есть, конечно, есть… Иногда бывает полезно перехватить беспроблемные углеводы, — Орочимару открыл спрятанную за кувшинчиками коробочку. — А мыши мне ещё нужны для экспериментов… Буянить будешь?
Тсунаде подперла голову рукой:
— Не буду. Буду разводить сопли и лезть обниматься.
Сенджу замолчала, задумчиво хмурясь, словно потеряла мысль. На самом деле никакой мысли и не было, хотелось просто сидеть, уютно молчать… Ну, ещё к Орочи прислониться для полного счастья. Но, наверное, что-то сказать всё-таки надо?
Тот хмыкнул. Оборудование для «разбуянивания» Тсу у него было готово, но использовать его не хотелось бы, всё-таки оно одноразовое.
— Мне нравится твой план, — проговорил Орочимару, распахивая руки. — Хотя без соплей он был бы ещё лучше. Иди ко мне?
Сенджу шмыгнула носом, скользнула под бок. Прижалась. Прикрыла глаза. Пить больше не хотелось, делать глупости — тоже.
— Спасибо, Орочи, — Тсунаде обняла Змея за талию, прижалась крепче. — Именно это мне и было нужно… А вовсе не сакэ.
— Я просто не мог смотреть, как ты пьёшь ту херню, — закатил глаза он, нежно баюкая. — Когда у меня есть такие прекрасные настоечки. Не выдержала душа учёного. Мне очень тебя не хватало. К хорошему быстро привыкаешь.
Химе неразборчиво пискнула. Всё она прекрасно поняла и услышала. И скрытую за показной грубоватостью уязвимость — тоже. За это Орочимару хотелось обнять крепко-крепко, до хруста рёбер и сдавленного вздоха, но Тсунаде побоялась перестараться.
— Знаешь, а мне никогда таких чудесных комплиментов не говорили, — вдруг призналась она. — Дан… Для него я была скорее соратницей. Верным другом, который прикроет спину. С которым можно сражаться плечом к плечу… Сейчас я это хорошо понимаю. А тогда… Было так здорово встретить того, кто действительно понимает, идёт той же дорогой. Интересно, у деда так же с Мадарой было? — Тсунаде тряхнула головой, коснулась губами подбородка Орочимару. — Не обращай внимания, это всё твоя настойка.
— Милая маленькая Тсу, — тихонько, нежно прошептал он. — Настойки не создают мысли, а только поднимают их на поверхность. Да и о каких комплиментах ты говоришь? Я ничего такого не припомню.
Тсунаде покачала головой:
— Зато язык она развязывает знатно… Мне обычно говорят о сиськах. Или о том, что я медик… А вот чтобы просто так — не хватало… — Сенджу вздохнула и обняла Орочимару крепче.
— Стоит признать, что и сиськи у тебя шикарные, — тихонько засмеялся Орочи, прекрасно чувствуя, как упомянутая часть тела прижимается к нему. — Но мало ли шикарных сисек в мире? А Тсунаде Сенджу — одна.
«Какая ирония, — невольно подумалось ему. — Предполагается, что это у сокомандников один путь. Но нет, мы разошлись кто куда…»
— Выболтаешь мне ещё секретов? — злодейски усмехнулся он прямо в губы.
— Может быть, позже, — ответная улыбка Тсунаде вышла по-женски лукавой. — Я тоже… Соскучилась… — голос стал ниже, а объятие — более провокационным.
Ну, тут бы и столб не устоял. У Орочимару, конечно, выдержка была получше, чем у столба, зато и заинтересованности больше. И, главное, было осознание: можно. Он подался вперёд, касаясь губами мягких припухших губ, целуя сразу глубоко и очень нежно. Тсунаде отвечала порывисто, жарко, то почти замирая, то вцепляясь до синяков. Не потому, что не доверяла, просто натура у неё была такая… Темпераментная. Сенджу вообще только казались степенными и спокойными — хотя, возможно, всё дело было в какой-то поистине мистической способности оказывать на окружающих успокоительное действие. Когда Тсунаде была спокойна, или сосредоточенна, или радостна — словом, пока она не злилась, было крайне сложно связать её образ с той фурией, которая в погоне за Джирайей могла полдеревни разнести только потому, что та подвернулась под руку.
— Не отпущу, — прошептал Орочимару в перерывах между поцелуями.
Хотя, конечно, это ещё вопрос был, кто кого «не отпускать» должен, потому что Тсунаде действовала с таким напором, что кто другой мог бы начать чувствовать себя насилуемым. А Змей отвечал мягко, подставлялся и задавался вопросом, почему ему никогда в голову не приходило экстраполировать её увлечённость во время драки на секс. Если она так дерётся, то как же она…
А Джи-то наверняка это сразу просёк! Потому и улыбался каждый раз, как дебил, будучи побитым.
Тсунаде честно пыталась хоть немного держать себя в руках, не так жадничать, не пугать Орочи своим напором — но то ли настойка влияла, то ли она слишком долго отказывала себе в праве быть искренней… Так и хотелось разложить Змея на кровати и зацеловывать всего-всего, приговаривая: «Мой, весь мой». И вообще… А почему бы и нет? В конце концов, в лабораториях Орочимару не водится случайных прохожих, которые могли бы удивиться, куда это химе тащит сокомандника, да ещё и чуть ли не перекинув через плечо.
Орочимару тихо засмеялся.
— Не сдерживайся… Но если что, лечить меня придётся тебе.
Он сам был змеюкой холоднокровной и всеми этими вещами интересовался только в порядке общего образования. И он вполне справедливо опасался энтузиазма куноичи, славящейся своей выносливостью.
Тсунаде прыснула в ответ, всё-таки подхватила Орочимару на руки — и потащила в уже знакомую комнату отдыха. Ту самую, где они в прошлый раз били сервизы, надеясь, что осколков чашек там не осталось, а вот тот самый безымянный материал, на котором так удобно лежать — да. В самом деле, не Орочи пугать её силой. Сколько раз она вытаскивала что его, что Джирайю из боя? Джи, конечно, чаще, но война есть война. Как бы ни был изворотлив Змей, ему тоже доставалось. Конечно, шрамов сейчас не найти — и она постаралась, и сам Орочимару со своим организмом что только ни творил. Но Тсунаде помнила.
Вот тут, на боку — вскользь прошедшаяся катана. Повезло, что удар задел Орочи на излёте, но и так хватило, чтобы внутренности чуть ли не вываливались под ноги.
Третье ребро снизу — точечная техника Дотона, буквально раздробившая кость. Не так сложно было залечить, как выбрать все мелкие осколки.
Левое бедро — сильный ожог от близкого взрыва.
И ещё множество следов, оставшихся, по счастью, лишь в памяти. Но каждый отсутствующий шрам стоил того, чтобы прижаться губами, огладить, заласкать… Снова и снова убедиться, что Орочи не только жив и цел, но и полностью активен.
— Тсу… — тихонько позвал Орочимару, со второй попытки просёкший логику распределения ласки. — Неужели для того, чтобы получить твой поцелуй, мне нужно получить рану?
Сенджу вскинулась, мотнула головой. Снова прикоснулась губами к бледной коже.
— Нет… Конечно же, нет… — она потерлась щекой о живот. — Просто… — химе замялась, подбирая слова. — Раньше оно всё не так было. А ты здесь, живой и целый, — Тсунаде улыбнулась тихой и какой-то счастливой улыбкой. — Это так… Важно, оказывается. И так… Правильно. Когда можно любить.
— Тсу… — растерянно проговорил он.
Они, конечно, видели друг друга в разных видах, но… Неприятно скользнуло осознание, что смотреть раньше можно было только внимательно, пристально, следя из засады, чтобы никто идущему впереди не навредил. Смотреть можно было только отчаянно — на рану или в её поисках. Касаться — только чтобы вылечить… Или ударить. Что же с ними сделали, что прикосновения оказались всегда неразрывно связаны с болью?..
И что же они сделали, что даже это — не помеха? Насколько отчаялись?..
— Ну, раз можно… Тогда не сдерживайся, что ли…
Черты лица Тсунаде заострились, губы сжались. Она медленно качнула головой:
— Нет. Не хочу так, будто урывая у кого-то. Ты мой… — руки скользнули по телу. — И я никому тебя не отдам. Но… Я буду верить. Что всё не в последний раз, — куноичи наклонилась, целуя Орочимару. Жарко, глубоко, уверенно. Вжимаясь всем телом.
Тот ответил, старательно уверяя, что да, будет ещё, будет всегда, как она захочет, уж он-то постарается. А уж это проявление собственничества… Всё его воспитание, весь разум говорил, что нужно возмутиться, воспротивиться: он ничей, он свой собственный. Но пробило такими жаркими мурашками удовольствия, что Орочимару не смог бы обмануть самого умного человека в Конохе в том, что ему это не нравится.
Не смог бы убедить в этом себя.
Он зарылся руками в светлые волосы, целуя, опрокидывая. Красивая, нежная, мягкая… Крепкая, сильная, благородная Тсу заявляла на него свои права. Как он мог не показать, что это взаимно?
Тсунаде с силой втянула воздух, на миг прикрыла глаза: слишком ослепительно всё это было, чтобы сохранить самообладание. Притянула Орочимару к себе, куснула за губы:
— А ведь всё имеет вторую сторону, Орочи…
Обняла, растеклась-расслабилась, опутала руками и ногами. Нежно зализала место укуса.
— Когда ты чей-то, значит, и этот кто-то — твой…
Тсунаде приподнялась на локтях, почти прижалась губами к уху, будто собираясь поделиться самым большим секретом на свете.
— Со всеми потрохами, Орочи.
Даже холоднокровные рептилии не устоят, когда их
так соблазняют. Орочимару рыкнул, толкаясь вперёд, в разнеженное, расслабленное тело. Вряд ли химический эффект опьянения у неё длился настолько долго, но психологическому удалось продержаться дольше, позволяя сконцентрироваться на чём-то одном и не распылять своё сознание на все проблемы мира.
— Моя, — подтвердил Орочи, мягко изгибаясь. — Никому не отдам. Разве только Джи, но он тоже мой. И твой.
Тсунаде кивнула — медленно, почти торжественно. Поцеловала, словно печать поставила.
А потом они больше не заключали никаких соглашений.
Только — чувствовали.
И просто — любили.
* * *
Джирайя в Коноху дошёл чуть ли не на силе воли. Нет, ничего смертельного или даже особо опасного — но миссия оказалось выматывающей и крайне косячной. На каждом шагу вылезали несуразности, информация оказывалась неточной, маршруты вероятного противника — гораздо обширнее, чем предполагалось. Где-то на полпути саннину жгуче хотелось отловить тех, кто заведует нынче разведкой, и вытрясти из них душу. Ладно он, достаточно живучий и опытный, чтобы разобраться со всем этим дерьмом, не обеспечив с десяток новых поводов для войны, а если бы эта миссия досталась кому помоложе?
Или же персонально для него выбирали самую гнусную?
Как бы то ни было, к моменту, когда на горизонте показались ворота Конохи, Джирайя еле ноги переставлял: сказались растраты чакры и то, что добираться обратно пришлось как самому обычному человеку. Сил не хватало даже на передвижение по верхнему уровню. В таком состоянии ни о каком вытряхивании или, наоборот, втряхивании чего бы то ни было в чью-нибудь голову и речи не шло. Максимум, на что бы его хватило, это постучать в дверь и заискивающе улыбнуться хозяину.
По-хорошему, стоило бы доползти до госпиталя, но попадать в цепкие руки ирьёнинов Джи не хотелось. Тсунаде же обреталась в клановом квартале, и хоть охрана там была куда как менее строгой, чем у тех же Хьюга — чисто в силу большей открытости клана и малочисленности его оставшихся представителей, — но добираться к её двери пришлось бы через пол-Конохи.
Поэтому поскрёбся Джирайя в дверь к Орочимару, смутно надеясь, что тот в достаточно хорошем настроении. Но аргумент для повышения оного был припасён, оставалось только не помять его во время вручения.
— М-ма… — оценил его видок Орочимару, открыв дверь. — Не то чтобы я не рад тебя видеть… Но, может, тебе лучше в госпиталь?
Джирайя помотал головой:
— Всё равно только отлежаться, не хочу стимуляторы жрать… Впустишь?
— Ну, а куда деваться? — пожал плечами Орочимару. — Проходи. Может, тебя сначала ополоснуть и накормить? Или просто показать заветную мягкую горизонтальную поверхность?
— Можно даже не мягкую…
Джирайя подождал, пока Змей захлопнет дверь, постоял, мучительно сосредотачиваясь. Распечатал спрятанный в свиток от греха подальше букет. Сверился со шпаргалкой — вообще-то, букетов было два, и даже разных, но Джи не поручился бы, что в таком состоянии не вручит Орочимару тот, который отбирал для Тсунаде. Со шпаргалкой-записочкой, да.
Но повезло, распечатался именно тот, который был нужен. Джирайя с облегчением протянул его Змею, придерживаясь второй рукой за стену:
— Вот, это тебе. Извини, стихи и пылкие посвящения в следующий раз.
Орочимару буквально охренел. Нет, он помнил прошлый разговор про свою маленькую глупую мечту. И не сомневался, что Джи её всё-таки исполнит, раз не засмеялся, но… На миссии? Когда сам едва живой приполз? Не забыл про цветы?! И потратил крохи чакры на их распечатывание, хотя прекрасно мог подождать до завтра?
Для этого точно надо быть Джирайей.
Орочимару трепетно прижал к груди пряно пахнущие белоснежные цветы. Запах у них был неуловимо знакомый… А привязанный к ленточке апельсин как бы намекал: да, это именно они, цветы апельсинового дерева.
Змей всё же смог сосредоточиться, подставить сокоманднику плечо и дотащить его до комнаты отдыха, где уже пора было делать нормальную постель. Уложил на своё синтетическое облако. Присел рядом. Зарылся носом в цветы.
Улыбнулся.
Джирайя с чувством выполненного долга рухнул на вожделенную горизонталь, но заснуть сразу просто не смог. Слишком уж удивительным зрелищем был улыбающийся Орочимару. Не кривящий губы в пренебрежительной усмешке, не ухмыляющийся с чувством превосходства… Ради такого Орочи хотелось делать глупости и совершать подвиги. Не потому, что Змей сам не мог — но чтобы он снова вот так улыбнулся.
Джирайя чуть ли не впервые пожалел о том, что дар художника ему не дан. Оставалось только сохранить эту улыбку в памяти и в сердце.
И обязательно постараться, чтобы Орочимару улыбался так ещё.
* * *
Орочимару полдня проходил с мечтательной улыбкой, периодически зарываясь лицом в букет. У него эксперименты. У него по-прежнему лагающая техника. У него кругом засранцы, пытающиеся испортить настроение. У него… У него буке-е-етик!..
Змеиный саннин пытался взять себя в руки. Пытался не лапать букет слишком часто, он же от этого растреплется весь. Он пытался не лыбиться, как последний идиот. Но не мог.
Он разобрал букет на части, обсмотрел каждую веточку, сожрал апельсин, измерил ленточку… Всё равно непонятная магия букета от него ускользала. Почему несколько веток банального растения дарят ему столько радости, что хочется пищать?..
Плюнув на это дело, Орочимару закончил все самые срочные запланированные дела и с чистой совестью упал рядом с Джи — каваиться на букет.
Идиллию нарушила Тсунаде, которую в госпитале всё-таки довели до того, что она обматерила идиотов и ушла, громко хлопнув дверью. Дверь после этого упала вместе с косяком, но кого волнуют такие мелочи? К Орочи химе направилась с очень прагматичной целью, вспомнив его предложение «усилить впечатление, что они утырки, ни на что неспособные». На её взгляд, жалобы Орочимару в кабачке неподалёку от госпиталя, особенно если обеспечить рядом парочку особо болтливых особ, должны были получиться особо красноречивыми.
Но когда Сенджу увидела Змея с букетом и мечтательной улыбкой, все мысли о воспитательных мерах вылетели у неё из головы напрочь.
— Привет, — слегка застенчиво проговорил он. — А мне тут букетик… Подарили.
И зарылся лицом в букет, пряча эту счастливую, уязвимую улыбку.
— Джи вернулся, что ли? — почему-то шёпотом спросила Тсунаде.
В самом деле, ну кто ещё мог притащить Змею букет?
И кто ещё знал, что Орочимару ему обрадуется?
— Ага, — только и был ей ответ. — Проходи. Не знаю, что на меня нашло… Всего лишь букет, а я…
— Ты такой красивый сейчас, — совершенно искренне выдохнула Тсунаде, прижимая Орочимару к груди, но аккуратно, чтобы не помять букет.
— Язык показать? — тихонько возмутился на «красивого» Орочимару.
— Да хоть до пола высуни, — отмахнулась Тсунаде. — Жалко, я рисовать не умею, а к фотографу ты и не пойдёшь. Где Джирайя-то?
— Отдыхает, — Орочимару мотнул головой куда-то в сторону внутренних коридоров. — Сильное переутомление и перерасход чакры. Планировал его хоть в душ затащить, но…
— Зато букет подарить успел, — улыбка Тсунаде вышла умилённой. — Веди к нему, помогу восстановиться, раз уж с госпиталем я на сегодня закончила.
— Да он в комнате отдыха, пойдём.
«Орочимару, ты мужик, — напомнил он себе. — Ты саннин. Ты страшный, жуткий мужик! Хорош уже каваиться на букетик, как малолетняя куноичи!»
«Но он же такой кла-а-ассный, — возражали ему подсознание. — И для меня-а-а…»
Джирайя на их приход вскинулся было, но даже глаз не открыл. То ли как-то успел определить, что это свои, то ли настолько устал, что заснул обратно на полудвижении — но спустя пару секунд он снова осел в пушистое белое облако и мирно засопел. Тсунаде сжала руки перед грудью, не зная, на кого умиляться больше: на укаваенного Орочи или же на чумазого, но счастливого Джи. Опустилась рядом с последним на колени, окутала руки Шосеном, сканируя организм и подлечивая всякие мелочи вроде потянутых мышц, лёгкого обезвоживания и общей усталости. Медчакра отлично помогает восстановиться.
— Как дела? — шёпотом спросил Орочимару из-за букетика.
Разговор с самим собой довёл до грани, когда часть «я-мужик» предлагает вышвырнуть цветы в мусорку и не портить себе репутацию, а часть, желающая букетик, верещит как резаная, требуя кавайность сохранить.
— Нормально всё, отлежится и к вечеру будет как новенький, — Тсунаде не удержалась, погладила Джи по щеке. — Орочи… А если я что-нибудь тебе подарю, ты обрадуешься?
Тот посмотрел на неё почти с ужасом:
— Кхем… Не надо мне ничего… Кхем, дарить. Я и от цветов ещё не оправился, — Орочимару вздохнул и произнёс почти жалобно: — Кто же знал, что это так приятно?!
Тсунаде смутилась. Вообще-то, о том, как приятно получить цветы от небезразличного тебе человека, знает любая куноичи, но химе не была уверена, может ли какая-то из знакомых ей куноичи реагировать на знак внимания так.
— Ну, вообще-то, да. Наверное, обрадуюсь. Мне никогда не дарили подарки… Да, давали амуницию, оружие, оборудование, но это всё небескорыстные вложения. А вот такую ерунду. Просто так. Чтоб было приятно. Ав…
Тсунаде всё-таки не удержалась — пересела, обняла Орочимару, погладила по волосам. Хотелось пообещать каких-нибудь глупостей вроде того, что они всё исправят и научатся дарить подарки просто так… Получилось только:
— Какие же вы у меня любимые…
Змей помедлил секунду и уложил голову ей на плечо, прижимая к груди букет. В груди остро кольнуло от наблюдения: Тсу совсем не ревновала, что ему подарили букетик, а ей — нет. Наоборот, она была словно… Очарована реакцией? И даже хотела что-то ему подарить, чтобы… Снова получить её?
Маленькая девочка с двумя озорными хвостиками в его воображении смачным ударом сверху-вниз уделала огромного нудного тролля в очках. Орочимару чуть мотнул головой, прогоняя навязчивые картинки. Воображение — обратная сторона гениальности. Если ты в состоянии вообразить, как в клетку вживляется чужой геном, то ты так же можешь вообразить, как в твоей голове жажда чуда сражается с привычкой.
— Я жалок, да?.. — тихо уточнил он.
— Ты прекрасен, — покачала головой химе. — Это… Нет, не могу объяснить. Хотя… Представь, что ты решил погладить кошку. Никто же не считает её жалкой, если она мурчит и подставляет уши под ладонь, — Тсунаде помолчала. — Зато если кошка шипит и пытается вырваться, это обидно.
Куноичи тихонько засопела, потом всё же уточнила, переборов внезапную застенчивость:
— Орочи, ты так реагируешь, что тебя хочется радовать, любить и защищать. Не потому, что ты сам не можешь, а чтобы ни с кем такой твоей улыбкой не делиться.
— М? — змеиный саннин приподнял голову и посмотрел ей в лицо. — Ну, вообще-то, мне нужна защита. И любовь. Меняешь на улыбку?
И робко, чуть неуверенно приподнял уголки губ.
Тсунаде впилась зубами в губу почти до крови. От этой улыбки что-то сладко защемило в груди: и потому, что Орочи, и потому, что направленно именно ей… Обладай она подходящим геномом, на полу уже булькала бы умилённая лужа, а так оставалось таять только метафорически.
А ещё можно было протянуть руку и очень бережно погладить Орочимару по щеке кончиками пальцев. Улыбнуться в ответ.
— Согласна, Орочи. Только не меняю. Так отдам, если примешь.
— Договорились, — облизнулся он, глядя на её губы.
Тсу не удержалась, качнулась вперед, легонько целуя. Вздохнула.
— Только давай всё-таки искупаем Джи?
