Cut My Life Into Pieces

«Дорогому Никто для дальнейшей передачи К Черту Всем, мне нужно записать это дерьмо где-нибудь, и письмо кажется лучшим вариантом. Кто знает, может, это поможет мне все обдумать. Есть много определений для того, чем я занимаюсь, знаешь, но ни одно из них не может описать того, что я чувствую, когда делаю это. Это волна облегчения, это передышка и транс забвения перед возвращением вины, стыда и боли. Термин «самоповреждение» слишком клинический и неподходящий для меня. Звучит так, будто его придумали врачи, которые никогда не чувствовали необходимости кромсать и поджигать собственную кожу, чтобы просто почувствовать себя живыми, нормальными или успокоиться, и я не думаю, что эти отморозки в белых халатах могли бы когда-нибудь понять мои мысли, потому что даже я не понимаю. Мои порывы приходят и уходят, пропадают на несколько месяцев, а иногда накатывают так быстро, что мне приходится бить кулаком ближайшую стену, чтобы избавиться от них, и неважно, где я, или есть ли кто-нибудь рядом. Остальные вещи, более кровопролитные, я делаю тайно. Я не хочу, чтобы кто-то видел это дерьмо, ни за что. Это не их гребаное дело. Раньше, в старшей школе, когда я был боксерской грушей для хулиганов, я резался или обжигал себя почти ежедневно, часто в таких неподходящих местах, как, например, в переполненном школьном автобусе, посреди какой-нибудь домашней вечеринки, на которую меня никто не приглашал, или в мужском туалете после очередной долгой «прогулки» моим избитым лицом по дверцам открытых школьных шкафчиков в коридоре с застрявшими в горле слезами. Я носил длинные рукава каждый день и, в конце концов, набил достаточно тату, чтобы скрыть самые заметные шрамы. Все смотрели сквозь меня, будто меня вообще не существовало. После старшей школы жизнь становится лучше почти для каждого, включая на некоторое время и меня. Я не резался целую вечность после того, как присоединился к MCR, и когда группа поднялась, жизнь стала просто невероятной. Я впервые чувствовал себя в своей шкуре, когда мы напивались, пели, путешествовали, били тату, объедались, трахались, смеялись и играли потрясную музыку. Несколько лет я поднимал бритву только для того, чтобы побриться. Это было прекрасно, мы становились популярнее, и наш солист Джерард, мой лучший друг, избавился от зависимостей, которые были намного серьезнее моей. Мы выросли вместе в пути, и я смотрел на очередной закат в новом городе с неподдельным счастьем в крови и сердце. Я жил ради нашей музыки и мог справиться с любой проблемой благодаря ребятам и своей девушке, ждавшей дома в Нью-Джерси. На них всегда можно было положиться. Я мог сделать что угодно. Я чувствовал себя непобедимым. До этого месяца. В этом месяце единственная девушка, которую я когда-либо любил, устала ждать меня из тура и порвала со мной по гребаному телефону. Я не мог справиться с этим ударом, даже не смотря на мое новое позитивное мировосприятие. Я споткнулся и уже не мог подняться, а если быть честным – не хотел. Лежать было проще. Закаты потеряли свои цвета, и каждое утро я просыпался еще более уставшим, чем когда шел спать. В дороге я часами прятался у себя на кровати и слушал все самые злые и грустные треки на айподе, потому что остальные вещи теперь не заставляли меня чувствовать вообще ничего. Когда я выходил на улицу, пряча свое лицо от фанатов, я видел горечь, изнеможение, зависимость и грязь в каждом городе, который мы посещали, и начинал чувствовать ужасную тоску по дому. Мир за пределами моей головы казался сумасшедшим и отдаленным, будто меня поймали в ловушку со стеклянными стенами, и я не мог больше жить моментом или чувствовать что-нибудь позитивное вообще. Я все еще шел по миру, но как-то отделялся, жил в стороне от остальных. Мне было так темно и холодно в компании своих же мыслей. Злая жалкая черная дыра начала расти в моей груди и растет до сих пор, а я ничего не могу с этим поделать. Мой мир перевернулся, и даже музыка не доставляет мне радости и утешения. Думаю, это ранит меня больше, чем все остальное. Сон – мой новый друг, потому что это значит, что я могу закрыться от всего ненадолго, могу быть опустошенным и бессознательным. Ярость, боль и грусть заполняют мои внутренности каждый день, и я кричу в подушку, бью стены, но это не помогает. Такие мелочи, как подняться с кровати, чтобы пойти принять душ или купить еду, требуют слишком много усилий, поэтому я ничего не делаю весь день до самого вечера, а потом выпиваю пиво с редбуллом и прыгаю как дрессированная обезьянка на сцене для счастливых кричащих фанатов. Я сплю дольше, чем обычно, но все еще чувствую себя уставшим, и вся грязь и эмоции внутри меня взрываются в моем больном желудке, делая меня раздражительным, злым и напряженным, потому что я не позволяю им выйти. Я неподвижный и спокойный снаружи, но трясусь и сгораю внутри, как лев, заточенный в клетке. Я краду дыхание у самого себя. Джерард и остальные заметили перемены во мне, и им это не нравится, но мне все равно. Их постоянные вопросы – «Ты в порядке, чувак?» «Чего такой вялый, Фрэнки?» - раздражают и делают только хуже, потому что у меня нет ответов. Я говорю им, что я в порядке, только чтобы они отстали от меня, а потом иду и напиваюсь так, что они начинают меня избегать. Каждую ночь тура я бегаю и прыгаю по всей сцене со своей гитарой до тех пор, пока моя кровь не забурлит в венах. Но я снова чувствую себя пустым и грустным, когда все заканчивается, и я знаю, что таблетки и алкоголь не могут держать меня наплаву вечно. Мои сны полны кошмаров, но они все еще являются желанным перерывом от дерьма, что творится у моего покрывала - всего этого извращенного, бессмысленного, размытого мирского дерьма, которое заставляет меня чувствовать себя больным и слетевшим с катушек – и я хочу разрыдаться, как минимум, по десять раз за день, но что-то темное и тяжелое сидит в моих мозгах и груди, не позволяя мне плакать. Ни за что. Я больше не могу чувствовать себя так, как чувствовал раньше. Конечно, я скучаю по Ней все это время, но чувствую себя подавленным я не из-за этого. Она просто была толчком. Этот дефект моего рассудка прятался внутри со дня моего рождения как смертный приговор. Это вышло наружу в старшей школе и вернулось сейчас, но на этот раз рядом нет родителей или границ, которые сдержали бы меня от того, что я делаю, чтобы справиться с болью. Мои пустые кости давят все тяжелее день ото дня. Я – человек-оружие самоуничтожения, и мне похуй. На прошлой неделе я наконец-то не выдержал и пролил кровь, когда колотил головой и кулаками стену. Я снял защитную панель бритвы, вытащил маленькие лезвия и сделал длинный жгучий порез через тату морских звезд на левой руке. Это чертовски больно, и я наконец почувствовал что-то настоящее и резкое, и теперь это не было только в моей голове или в желудке. Мне нужно было это почувствовать. Я нуждался в отвлечении, освобождении, и это было ошеломляющим облегчением. Но одного пореза и небольшой порции боли было недостаточно. Как и раньше. Могу ли я убежать от себя? Нет. Новые шрамы покрывают мою татуированную кожу, и все труднее прятать пятна крови, не смотря на то, что почти вся моя одежда черного цвета. Я влюблен в то, что может убить меня, но мне плевать. Самоповреждение – это мое самолечение, помогающее выживать. Сейчас я собираюсь разорвать это письмо, может, сжечь или что-то вроде того. Оно не помогло, но это неважно. Спасибо за то, что выслушал, Никто. С любовью, Фрэнк.»

* * *

- Эй, это ты, Фрэнки? Ты торчишь там целую вечность, чем ты вообще занимаешься? - Джи? Я думал, что ты… То есть, я… Ничего. - Ты дрочишь? - Нет! - Тогда выходи, мне нужно отлить. - Да, хорошо, погоди секунду. Тяжело вздохнув, Фрэнк включает краны в крошечной раковине туалета и смотрит, как красная вода уходит в канализацию по грязной трубе. Прикусывая губу, когда Джерард нетерпеливо стучит во входную дверь за его спиной, он моет свои руки и прижимает небольшой ком из бумажных полотенец к своему предплечью. Вздрогнув от боли, он осторожно тянет рукав его толстовки с капюшоном вниз, прикрывая тот беспорядок, что наделал, и обвивает своими татуированными пальцами манжет, чтобы убедиться, что он не задерется и не разоблачит его грехи миру. Выключив краны другой рукой, он достает красно-липкие лезвия и зажигалку из пустой мыльницы и прячет их в карманы, вытирая все чистыми бумажными полотенцами. Судорожно оглядываясь вокруг в поисках каких-нибудь признаков того, что он делал здесь, которые нужно спрятать, он подпрыгивает, когда слышит очередной стук в дверь. - Ну же, Фрэнк! Сделав глубокий вдох, Фрэнк кидает взгляд на себя в зеркало над раковиной и мрачно подмечает, что выглядит он дерьмово. Снова тяжело вздохнув, он насухо глотает пару таблеток аспирина из пачки в его кармане и открывает дверь. Джерард стоит в небольшом коридоре, одетый в старую футболку и темные трусы. Его черные волосы спутались во сне, и на щеках видны линии от складок на подушке. - Наконец-то. – сердито ворчит он, когда Фрэнк выходит. – Знаешь, в этом автобусе есть и другие люди, кроме тебя. - Прости. – бормочет Фрэнк, проскользнув мимо друга в коридор тур-автобуса. – Туалет в твоем распоряжении. Не буду тебе мешать. - Стой, Фрэнки, погоди. – добавляет Джерард, с беспокойством смягчая свой голос. – Ты в порядке? Ты выглядишь слегка выпавшим из жизни. - Я в порядке. – выдавив улыбку, лжет Фрэнк. Теплая влажная струйка все еще стекает вниз по его руке под рукавом. Блять. – Правда, я в порядке. – повторяет он, отвернувшись. - Эй, - Джерард хватает Фрэнка за руку, чтобы остановить его, а тот открывает рот, испугавшись, что Джи почувствует влажную кровь через черную ткань. Выхватив свою руку, он прячет ее за спиной и поднимает глаза на своего друга с диким биением сердца. Джерард выглядит удивленным и немного сбитым с толку. - Прости, Фрэнк. Я не хотел, чтобы… - Просто оставь меня в покое! – огрызается Фрэнк. – Я в норме, Джи, правда. Иди в туалет. Побежав к выходу, Фрэнк толкает входную дверь и выпрыгивает на пустую стоянку, пиная блестящий от дождя асфальт. Почти полдень. Их дом на колесах припаркован у автосервиса в нескольких милях от Южной Дакоты. Остальные участники группы, несколько друзей и команда, которые находятся с ними в туре, разошлись по кафешкам и магазинам, так что здесь нет никого, кто надоедал бы ему сейчас. Он думал, что Джерард тоже с ними, пьет кофе или что-то вроде того, и автобус с туалетом в его распоряжении на некоторое время. Этого было бы достаточно. Захлопнув за собой дверь, Фрэнк складывает руки на своей исхудавшей груди, игнорируя жгучую боль под влажными рукавами, и смотрит вверх на серое небо. Где-то неподалеку мрачно грохочет гром, и в холодном воздухе пахнет моторным маслом. Стряхнув свои крашеные черные волосы с глаз, Фрэнк оглядывается на большой синий автобус, его сердце все еще быстро колотится. Джерард не пошел за ним. Сейчас он в безопасности. Пытаясь успокоиться, Фрэнк накидывает капюшон и быстро шагает к станции техобслуживания. Он игнорирует каждого знакомого внутри, направляясь прямиком в мужской туалет. Закрыв за собой кабинку, он садится на крышку унитаза, задирает свой рукав, с судорожным дыханием размазывая кровь до локтя. Еще бы чуть-чуть. Хмурясь, он отрывает другой рукой немного туалетной бумаги из треснувшего пластмассового держателя на стене и понимает, что его руки дрожат. - Блять. Сжав трясущиеся пальцы в кулаки, он пытается сделать пару глубоких вздохов. Его толстовка становится влажной от пота, не смотря на то, что сегодня холодно. Джерард - один из его лучших друзей. Скрыть от него это будет нелегко. Громко сглотнув, Фрэнк отрывает еще немного бумаги и вытирает свою руку до тех пор, пока резкий приступ тошноты не сжимает его желудок. Грязная кабинка прогибается, когда он опирается на одну из стен, встав дрожащими коленями на холодный кафель. С трудом и дикой пульсацией в голове он поднимает крышку унитаза и выпускает наружу желудочный сок вперемешку с редбуллом. Он не помнит, когда в последний раз нормально ел. После того, как в его дрожащих кишках ничего не остается, Фрэнк снова опирается на стену и трясет головой, прерывисто дыша с чувством, будто мир медленно перестает существовать. Дверь соседней кабинки открывается и снова закрывается с противным скрипом. Зашумевший поток воды у раковин свидетельствует о присутствии здесь еще одного человека. Медленно сползая по стене на ноги, Фрэнк обворачивает туалетной бумагой свою искромсанную руку и снова опускает свой рукав, вытирает рот тыльной стороной ладони, прежде чем смыть за собой, и выходит наружу. У раковины стоит Боб и с любопытством в голубых глазах наблюдает в зеркало, как Фрэнк покидает кабинку. - Привет, Фрэнк. Ты в порядке, чувак? - В порядке. – бормочет Фрэнк, кажется, уже в сотый раз за сегодня. – Просто немного тошнит. Не знаю, может, съел что-то не то. - Понятно. С большим трудом передвинув свои дрожащие ноги к раковине, Фрэнк медленно моет свои руки под краном и хватает несколько бумажных полотенец, понимая, что Боб все еще стоит рядом и смотрит на него с тем же озадаченным выражением лица. - Что тебе от меня нужно? – грубо спрашивает он, вытирая руки. - Я не знаю, если хочешь, я могу принести тебе лекарства или что-нибудь из магазина. – нерешительно говорит барабанщик. - Нет, все хорошо. – вздыхает Фрэнк, пошагав к двери. – Но спасибо. Все, о чем он сейчас может думать, - это сегодняшний концерт и то, как ему снова нужно будет одеть счастливую маску и найти в себе силы, чтобы отыграть The Black Parade. В эту секунду он бы хотел просто заползти в свою кровать и снова уснуть, игнорируя всех, но Боб выходит за ним из уборной и предлагает пойти купить кофе и пончиков для всех. Это будет долгий день.