Cut My Life Into Pieces

Сейчас около трех утра, позади адская ночь, и Фрэнк лежит без сна в своей кровати, глядя вверх на поцарапанный корпус второго яруса койки над ним. Рукава и манжеты его толстовки отвердели и слегка блестят от засохшей на них крови, тусклая серая ткань испачкалась и липнет. Обе руки на этот раз. Это слишком, конечно, но у него просто не было времени на то, чтобы остановить кровотечение. После того как все полетело к чертям, и все начали орать на него, он запаниковал и побежал сюда, к своей кровати, к его маленькому убежищу, где он чувствует себя почти как дома. Одеяло и занавески должны были отделить его от всех и вся в мире на эту ночь. В автобусе нет аптечки, но, по крайней мере, никто не побежал за ним, и, эй, кровотечение уже почти остановилось. Несмотря на парализующий эффект от выпивки и обезболивающих, ему все еще больно, внутри и снаружи, и, грубо говоря, это отстой. Полный отстой, и он так устал от этого чувства. Конечно, он всю жизнь играл с болью, сделав ее своим другом и соучастником в получении удовольствия: тату, пирсинги, швыряние себя о сцену и барабанную установку – все это причиняет ему боль. Но это уже не приятный вид боли. Это больше похоже на попытки вырезать себя из своей плоти. Речь идет о контроле, риске и просто, блять, о том, как быть в состоянии дышать. Вид сочащейся крови помогает ему понять, что он все еще жив, и все по-настоящему, и все под контролем этой гребаной жизни, независимо от того, при каких обстоятельствах. Вместе с кровью будто вытекают душащие напряжение, тревога и гниль, и каждая капля – это очередная секунда побега от чувства подавленности. После выплевывания своих внутренностей в туалете, он проспал практически весь день и не съел вообще ничего, поэтому к началу шоу его голова была пустой и работала только на кофеине. Когда они исполняли агрессивную «House Of Wolves», он упал от головокружения в конце, но никто не заметил. Он часто играл на гитаре, стоя на коленях или лежа на своей спине во время этой песни, поэтому здесь не было ничего необычного. Никто не знал, что случилось на самом деле. Когда начался перерыв, и группа ушла со сцены, чтобы поменять свои парадовские мундиры на обычную одежду для исполнения песен из предыдущих альбомов, Фрэнк пошел переодеваться в туалет возле раздевалки, потому что никто не должен был увидеть его шрамы. Он все еще слышал крики из зала через небольшую вентиляцию в стене, пока стаскивал с себя слишком жаркий мундир и накидывал на мокрую голову капюшон. Возбужденная аудитория верещала и просила, чтобы они вернулись на сцену. Их крики перекрыла заигравшая в колонках «Blood», и ему стало приятно и тошно в то же время. Шоу закончилось поздно. После того, как Фрэнк вполсилы отыграл остаток сета и разгромил микрофонную стойку в конце, он чувствовал себя измученным и еще более несчастным, чем раньше. Он вернулся в автобус в одиночестве, пропуская мит с фанатами под предлогом того, что неважно себя чувствует. Он и правда не мог выдавливать притворные улыбки для остальных сегодня, и неважно, как сильно он о них беспокоился. Снова закрывшись в автобусном туалете, он сел на пол в душе и завернул рукава толстовки, которая была на нем во время выступления. С еще бурлящим в его венах адреналином и пульсирующей болью в висках он схватил свою зажигалку и бритву, в спешке поднес лезвия к пламени, после чего начал отчаянно полосовать свою кожу. Он нуждался в этом так сильно, что почти заплакал в тот момент. Это было просто ужасно, но он чувствовал себя хорошо. Сейчас это было нужно ему больше, чем обычно, будто он - наркоман, который безумно нуждается в дозе. Раньше концерты заставляли его чувствовать себя превосходно, словно он на вершине мира, но сегодня он чувствовал только тошноту и пустоту, и от этого ему было так грустно, что хотелось разрыдаться, но он все еще не мог проронить и слезинки. Все, что у него сейчас было, - это испачканные стены душа, мокрая кожа и отвратительные лезвия. Бритва скользила вниз по его правому предплечью, оставляя за собой десятки малиновых порезов, и сотни красных брызг уже из левой руки стекали по кафелю в тот момент, когда дверь туалета вдруг неожиданно открылась. - Фрэнк? Боже, что ты творишь? Это был Майки. Почему именно Майки? Басист долго с ужасом смотрел на Фрэнка, съежившегося от стыда и шока на полу душа, а потом начал почти в истерике кричать и звать своего брата. - Джерард! Джерард, иди сюда! Фрэнк не винил его за это, наверное, он сделал бы то же самое, если столкнулся бы с чем-то таким же неожиданным и ужасным. Конечно, Майки позвал на помощь. Знает бог, она была нужна Фрэнку. Но не такая. Джерард и Рэй появились в дверном проеме, и тут начались крики. Голоса, перекрывая друг друга, смешались в единый хор огорчения и ужаса... - Майки, что случилось? Что..? - Фрэнк! - Фрэнки? - Вот черт… - Фрэнк, что за херня?! Все, что было после, Фрэнк помнит размыто. Каким-то образом он вышел из ступора и кинул бритву, прежде чем вскочить на ноги и проскользнуть через своих друзей, которые все еще стояли в дверном проеме. Он вырвался из безумной хватки Рэя и проигнорировал просьбы Джерарда остановиться. Пробежав вглубь автобуса, он добрался до спальной зоны и, рыдая и трясясь, нырнул в кровать, задернув за собой занавеску. Отодвинувшись к стене, он опустил окровавленные рукава дрожащими пальцами и закрыл руками уши, чтобы не слышать звуков борьбы, которая, он знал, скоро начнется. Как он мог быть таким неосторожным и не закрыл за собой дверь? Это не должно было случиться, боже, не должно! К нему торопливо приближались три пары ног, и Фрэнк зажмурился в ожидании сдернутой занавески с целью вытащить его наружу и сломанного убежища… но к хору присоединился еще один голос. Брайан. Молодой тур-менеджер, должно быть, зашел в автобус посреди этого хаоса и перехватил Майки, Джерарда и Рэя до того, как они добрались к кровати. Убрав свои окровавленные руки от ушей и опустив их на мокрые щеки, Фрэнк услышал, как Брайан спросил, что произошло, и Джерард объяснил ему все с болью в дрожащем голосе, а потом Майки что-то добавил шепотом. После этого Брайан кое-как всех успокоил, позвал Боба, который стоял у входной двери, и сказал, что Фрэнку сейчас нужно дать немного свободного пространства, ведь он, очевидно, убежал и спрятался, потому что хочет побыть один, правильно? Еще некоторое время были слышны приглушенные разговоры, слишком тихие, чтобы Фрэнк мог хоть что-нибудь разобрать. Потом Брайан вывел всех из автобуса, с небольшим хлопком закрыв за собой дверь. Теперь приглушенные голоса звучали на улице, иногда повышаясь в порыве гнева. Они отдалялись все больше и больше до тех пор, пока совсем не затихли. Фрэнк свернулся калачиком под одеялом, кровь по-прежнему текла, руки дрожали. Он пытался придумать, что скажет ребятам, когда те вернутся за ним. Как он мог объяснить это, если они понятия не имеют, что происходит в его голове? Прошло несколько часов, а в автобусе до сих пор было пусто. За окном начинало светать. Сейчас четыре часа утра, позади адская ночь, и Фрэнк все еще смотрит вверх на поцарапанный корпус второго яруса койки над ним. Его руки медленно подсыхают, но он чувствует себя разорванным на части, униженным, жалким и осужденным. Постепенно приходит осознание того, что он сам во всем виноват. Больше винить некого. Он уже не чувствует оцепенения, когда наконец-то засыпает от полного изнеможения, он чувствует только страх.

* * *

Фрэнк просыпается с сухостью во рту и ватной головой и пытается вспомнить, почему он чувствует себя так взволнованно и дерьмово. В его руках танцуют притупленные приступы боли, тело кажется окоченелым и замерзшим, а матрас под его ногами и спиной - слишком жестким. Лицо влажное и под глазами зудит. Он не помнит, как долго спал. Устало перевернувшись на бок и слегка приподнявшись, он вздрагивает от нахлынувшей волны головокружения и бросает свой взгляд на кровать. - О боже. Повсюду кровь. Часы беспокойного сна привели к тому, что его самые глубокие порезы открывались снова и снова, и теперь обе простыни вместе с его одеждой запятнаны в темно-красный цвет. Уставившись с удивлением на смесь из кривых полос и крови – неужели он и правда резал так глубоко? – он первым делом подумал не о том, как опасно это было для его здоровья, а о том, как ему спрятать весь этот беспорядок от остальных в автобусе. Но теперь все они знают его секрет. Блять. Приподнявшись еще сильнее с болью в знак протеста в голове, Фрэнк с трудом прислушивается к посторонним звукам, но не слышит вообще ничего, кроме своих тяжелых вдохов. В автобусе тихо. Ни рычания мотора, ни голосов, ни щелканья по клавишам ноутбуков. Ничего. Где все спали этой ночью? Несмотря на отчаянное желания продолжить прятаться, он чувствует небольшой укол жалости к себе, понимая, что никто так и не пришел, чтобы проверить, в порядке ли он. Протирая опухшие глаза окровавленными пальцами, он замечает, что его руки трясутся. Широкие влажные полосы с кое-где свернувшейся кровью горят и вызывают дрожь в руках и запястьях. Во рту чувствуется привкус метала, и вся его кровать пропиталась запахом железа и пота. Тошнота обволакивает его желудок, голова идет кругом, и он снова чувствует себя невыносимо слабым и больным. Зажав свою голову между колен, он позволяет своим волосам упасть на его глаза и пытается дышать глубже, пытается проглотить комок тошноты в своем горле, но это не помогает. Ох черт, ему нужно проблеваться. Отодвинув занавеску в сторону, Фрэнк протягивает свои ноги в небольшой коридор и чувствует, как холодный воздух касается его кожи. Холодный воздух? Кто-то открыл дверь автобуса… - Фрэнки? Это Джерард, но Фрэнк улавливает лишь размытые контуры своего друга – широкие ореховые глаза и тень черной одежды – после чего головокружение берет над ним верх, и он внезапно оказывается на ковре, глядя как мир вокруг становится серым. - Фрэнк! Джерард похож на приведение в этом сером цвете: только очертания и тени, слишком неестественные и нечеткие, и он двигается так медленно… Фрэнк закрывает свои глаза в ответ на неоднозначный взгляд и позволяет теплому оцепенению забрать себя. - Открой глаза, Фрэнк! Очнись! - Да, - бормочет он, слабо отталкивая руки Джерарда от своего лица. – Я не сплю... - Тогда открой глаза! С трудом открыв глаза, Фрэнк видит опустившегося перед ним на колени Джерарда-Призрака, который смотрит на него с безумным ужасом. - Господи, Фрэнк, что ты натворил? Ты же, блять, весь в крови! - Мне нехорошо, - стонет Фрэнк, когда очередная волна головокружительной тошноты пробегает по его тощему телу. – Кажется, меня сейчас вырвет… - Ладно, пошли, - говорит Джерард и, схватив своего друга под руки, ставит его на ноги. Он тащит Фрэнка по пустому автобусу к туалету и сажает его на крышку унитаза возле раковины. Фрэнк с закрытыми глазами опускает голову в эту фарфоровую чашу, влажные волосы падают на его лицо, и он сплевывает немного жидкости с растворившимися в ней таблетками и соплями. Он не ел ничего около двух дней. Джерард взволнованно проносится мимо него, заставив сесть на пол, и протягивает ему стакан с чем-то. Фрэнк не глядя делает глоток и давится кислым привкусом. - Фу, что это? - Просто апельсиновый сок, - с тревогой говорит Джерард. – Из холодильника. - А на вкус нет, - вздыхает Фрэнк и продолжает пить, в надежде почувствовать себя лучше. Джерард берет из его рук пустой стакан и убирает его в сторону. - Все еще тошнит? Черт, Фрэнки, что ты пытался сделать? Ты мог повредить артерию. Давай я вызову скорую. - Нет! Не надо, - молит Фрэнк, дрожа в своей окровавленной одежде. – Я не вынесу этого, пожалуйста, все не так плохо, как кажется. - Да, все именно так. - Нет, пожалуйста, не звони никуда. Кусая свои губы, Фрэнк роняет несколько позорных слезинок и окидывает унылым взглядом крохотную комнатку, чувствуя себя тупым, жалким и ужасно злым на самого себя. Здесь пахнет сигаретами и канализационным сливом, и душ все еще запачкан его кровью. Все не должно было обернуться вот так. - Я буду в порядке, - говорит он дрожащим голосом, выдавливая из себя эти слова. – Не хочу, чтобы ты думал, что… Я имею в виду, это не попытка суицида. Я бы никогда так не поступил. Я просто… Не знаю. Пожалуйста, не делайте из этого проблему! - Дашь мне хотя бы обработать твои руки? – тихо спрашивает Джерард, доставая аптечку из-под раковины. – Думаю, тебе нужно правильно наложить швы, но у нас есть здесь немного бумажных стяжек, знаешь, для серьезных ран. Слишком устав от споров, Фрэнк просто кивает и снимает свою толстовку, морщась и отрывая прилипшую к коже тонкую ткань, которая снова открывает раны. С толстовкой покончено, и пока Джерард достает бинты и антисептик, Фрэнк борется с собой, пытаясь не заплакать, и ему хочется смеяться над этой иронией. Последние несколько недель он был слишком парализованным или слишком расстроенным, чтобы плакать – настолько, что это пугало его – но теперь, когда он практически на грани слез, он не хочет этого. Не сейчас, не перед Джерардом. Подняв свой взгляд вверх на лампочки, он зажмурил глаза до тех пор, пока слезы не ушли вместе с желанием плакать. - Мы остановились в старом отеле через дорогу, - без интереса заговорил Джерард, очищая поврежденную кожу Фрэнка. – Брайан сказал, что тебе нужно побыть в одиночестве, и мы быстрее успокоимся по отдельности, но я должен был вернуться и проверить, как ты. Я так волновался, что не мог заснуть. Наступило утро. Прости, что мы надолго оставили тебя, чувак, мы не знали, что тебе было настолько больно, и мне правда очень жаль, что я разозлился на тебя прошлой ночью. Я не хотел отпугнуть тебя, Фрэнк, это последнее, что я хотел бы сделать. Я просто был… шокирован, наверное. Мы все были. Прости. Фрэнк слегка кивает, упершись головой в стену, и вслушивается в медленный ритм своего сердцебиения, пульсирующего в его опустошенном теле. Я жив. Я жив. Я ЖИВ… так почему же я чувствую себя таким мертвым? Джерард продолжает говорить: - Помнишь, я рассказывал тебе, что делал это с собой в старших классах? Я был таким одиноким, меня тошнило от всей этой херни, и, думаю, это был побег, как и мои рисунки. Но я никогда не относился к этому серьезно. Звучит странно, но это заставляло меня чувствовать себя особенным в каком-то извращенном смысле, будто я являюсь единственным членом секретной подпольной организации или что-то вроде того. Я всегда делал это в одиночестве, прячась, но, думаю, в глубине души я хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом, потому что это было смыслом моей жизни и провело меня через огромное количество плохих дней. Я думал, что это очевидно для всех. Наверное, я хотел увидеть реакцию людей, увидеть, что я омерзителен для них настолько, насколько это чувствую. Я хотел, чтобы мне помогли, успокоили или хотя бы просто накричали, и мне было все равно на то, что они слишком долго не замечали этого. И проблема была только во мне, потому что оказалось, что люди слишком заняты своими переживаниями, чтобы обратить внимание на кого-то еще. - К чему все это, Джи? – осторожно спрашивает Фрэнк, морщась, когда друг обматывает его руку чистой белой марлей. - Потому что ты оставил дверь открытой прошлой ночью, - глядя прямо ему в лицо, отвечает Джерард. – И это было довольно глупо с твоей стороны, если ты не хотел, чтобы мы узнали, что ты здесь делаешь, Фрэнки. Может, часть тебя хотела, чтобы мы знали? Ничего не ответив, Фрэнк отворачивается и плюет в унитаз. Он не хочет говорить это вслух, но больше всего на свете он желает сейчас вернуться назад и закрыть эту гребаную дверь. Он боится жить без этого способа справляться, когда все становится слишком тяжело, и он не знает, как еще бороться с удушающим ступором в сердце и голове, если не выпускать весь белый шум вместе с кровью в такие моменты. Сейчас все знают, что он «режущийся», и они будут следить за ним, чтобы убедиться, что он не сделает это снова, возможно, даже Джерард, который думает, что все понимает. Что если они спрячут все бритвы или снимут замок с двери туалета? О боже. Запаниковав и начав потеть в этой сырой крохотной комнатке, Фрэнк выхватывает свои забинтованные руки у Джерарда и встает на ноги. Он не пытался избавиться от своего секрета, он облажался. Облажался, потому что знает, что друзья слишком сильно о нем беспокоятся, поэтому не позволят ему причинять себе боль, и попытаются заставить его остановиться. Но он не может остановиться прямо сейчас. Он нуждается в этом! Нуждается! - Просто подумай обо всем этом, чувак. – просит Джерард, убирая аптечку в сторону. – Я всего лишь хочу помочь тебе, Фрэнки. Ты хороший парень и не заслуживаешь такой грубости к самому себе. Оба предплечья Фрэнка сейчас завернуты в белый цвет, и он складывает их на своей обнаженной груди, поерзав с беспокойством. Он скучает по красному. - Я найду тебе чистый свитер, а затем, думаю, тебе нужно пойти в отель и съесть что-нибудь. – мягко добавляет Джерард. – У них отличный сервис. Фрэнк согласно кивает и пытается выдавить улыбку. С бинтами он чувствует себя килограмм на десять тяжелее, и теперь, когда тошнота прошла, ему и правда хочется положить что-нибудь в свой измученный желудок. Возможно, ему стоит попробовать заткнуть дыру внутри вкусной едой, вместо самоистязания. Возможно, завтрак заставит его почувствовать себя лучше. На некоторое время. Возможно.