Больные.

Я сижу на стуле и едва сдерживаю свой гнев. Мой младший брат сидит на полу и переливает воду из стакана в стакан с помощью чайной ложки. Меня его действия выводят из себя, так как это абсолютно глупое занятие, которое зря отнимает время. Он напевает себе под нос выдуманную песенку, и это мешает мне сосредоточиться на выполнении конкурсного проекта. Оставить брата одного я не могу - родители приказали с него глаз не сводить. Как же меня это бесит. От досады я готов был отругать брата и снять тем самым наряжение, но я просто громко выдохнул и продолжил работать. Я должен быть спокойным. — Брат, — он позвал меня своим тихим, неуверенным голосом. — Что такое? — спросил я. Мне было всё равно, что ему нужно, но я попытался вложить в голос чуть больше заинтересованности, чтобы казаться заботливым старшим братом. — Тебе что-то нужно? — Я хочу в туалет, — пробубнил он и опять уставился в пол. — Своди меня туда. Уголок моего рта дернулся от раздражения. — Тебе уже шестнадцать. Почему бы тебе самому не сходить в туалет? — Ты же знаешь, я боюсь ходить в туалет. Я не могу оставаться один. Мне страшно. Он прекратил переливать воду из стакана в стакан и робко посмотрел на меня. Я мысленно сосчитал до десяти. Затем повернулся к брату и улыбнулся. — Вставай, я свожу тебя. Буду стоять сзади и оберегать от монстров. Ему, наверно, показалось, что я до невозможного добрый и заботливый братик. Но эту фразу я повторил еще раз, но только про себя. Едко, с большой долей сарказма. Откровенно говоря, своего брата как человека я не воспринимал. Он был для меня чем-то средним между мебелью и домашним животным. Что тут врать, почти все в моем брате вызывало во мне дикое раздражение. Его бесчувственное лицо, худое тело, ненормальное поведение и безвкусная манера одеваться. Все сводило с ума. Длинные волосы как у девочки, одежда — мешок из-под мусора, за собой не следит и вечно сидит у себя в комнате. Он отказывался общаться с кем-либо, кроме членов семьи. Тут руку уже я приложил, так что на это обстоятельство мне было все равно. Родители же вечно потакали и баловали, и ненормальность сына, конечно, замечали, но лишь считали его милым душевнобольным ребенком. «Милый, ты же знаешь, что он родился не таким, как все, так что береги его. Психотерапевт сказал, что он очень раним. Не обижай брата и корми его вовремя, а маме с папой пора на работу». Мне оставалось лишь сладко улыбаться и притворяться, что нянчиться с умственно отсталыми мне совсем не тяжело и, наоборот, только в радость. Я одевал его, воспитывал, кормил, трясся над ним с его самых первых дней. Защищал от дурного влияния, пытался выбивать дурь из мозгов, как только она появлялась, но душевнобольные, конечно, не лечатся. Я был самым терпеливым, самым заботливым, самым большим лицемером. Но как брату стукнуло тринадцать, я начал терять над ним контроль. Из контролируемого, которым он когда-то был, мальчик превратился в бесполое, бесформенное, еще более тупое нечто. Начал слушать отвратительную музыку, выбирать тряпье вместо одежды, обзавелся мерзкими друзьями, отрастил свои гадкие патлы. Мой брат быстро собрал в себе все, что я так ненавижу. Глупость, безответственность, бесполезность, ребячество. И мне приходится мириться с его выбором. Ведь я заботливый старший брат. Конечно, я стараюсь выбить из него всю эту мерзость. И пока неплохо получается. Осталось еще чуть-чуть, и я с триумфом срежу его длинные волосы. И хоть я считаю его ничтожеством, это ничтожество должно меня слушаться. Я — тот, кто растил его. Поэтому он принадлежит мне. И пускай это мама его родила, я знаю, но это я, я, кто вложил в него столько сил, крови и терпения. Это я помог ему избежать психиатрической больницы, я вился вокруг него, я полгода учил его, сколько будет «один плюс один», я учил его писать, читать, считать, завязывать шнурки и как подносить ложку ко рту. Я. Я. Я! Я чуть не сдох, пока все это делал. И если хоть кто-нибудь позарится на него, сделает его непослушным и настроит против меня — клянусь, я убью его. Я потратил много времени, избавляясь от всех его друзей, возможных друзей и чуть больше, чем знакомых. Благодаря мне теперь у него никого, кроме меня. Ха-ха-ха. Ха. Благими намерениями вымощена дорога в ад. У меня не было благих намерений. Пока я в Но благодаря мне теперь у меня нет никого на свете дороже его. Я сам боюсь признаться себе, что чувствую что-то. Лучше продолжать оставаться лицемером, но, если честно, я так от этого устал. Я играю слишком много ролей. Послушный сын, блестящий студент, лучший друг, заботливый брат. Мой театр одного актера не прекращается, пока меня видит хоть один человек. Может, уже стоит прекратить играть? Я слышу, как струя мочи падает в унитаз, и меня скривило. Я стою сзади, прислонившись к стене, и смотрю на то, как мой брат делает «пи-пи». Омерзительно, ничего не скажешь, но я уже привык. — Братик, я все. Смой за меня, пожалуйста. Ха. Кому я вру. Мой голос снова мягкий и приветливый. — Хорошо, а ты пока вымой руки с мылом. Я никогда не прекращу играть. Никогда, пока не достигну того, чего хочу. Звучит как чепуха, а меня это веселит. Обожаю вести людей за нос. Ну что ж, когда я тебя трахну, мой младший братик, тогда я тебе покажу свое настоящее лицо. Да, ты самое дорогое, что у меня есть. Но я непременно вымажу тебя в собственной грязи.