Больные.

Наверное, я сотворил нечто ужасное, когда заставил брата думать, что он никому не нужен, кроме меня. Бедный мальчик заперся в комнате и не выходил оттуда днями. По ночам я слышал, как он плачет. Все друзья бросили его, выкинули из жизни. Однажды они попросту перестали отвечать на звонки, на сообщения, на мольбы объяснить, что случилось. На улицах проходили мимо так, будто незнакомы. Мой брат страдал как никогда в жизни, в то время как я тихо злорадствовал. Брат отказался ходить к психологам, так как перестал верить в то, что они ему помогают. На родителей обиделся — те совершенно не понимали его чувств и не соглашались с тем, что он жалкое ничтожество. И кто теперь ближе, дороже и роднее всех? Конечно же, заботливый старший брат. Пока я готовился к сдаче конкурсного проекта, то на небольшое время выпустил из-под контроля ситуацию, и мой брат обзавелся, как я их называю, воображаемыми интернет-друзьями. Я ошибся, когда думал, что невинные переписки не будут большим препятствием для меня, пока мой глупый брат не решился встретиться с кем-то лично. Немного манипуляций с моей стороны, и больше никто ему не писал. Родители были просто в ужасе. Их сын за две недели похудел на пять килограммов, к тому же начал калечить себя. Таблетки и антидепрессанты не помогали, врачей брат к себе не подпускал. Прелестно! В декабре мама узнала, что беременна третьим ребенком, и брат совсем зачах. Целыми днями родители обсуждали, как назовут ребенка, мальчик будет или девочка, что будут покупать и кем станет их малыш. Про мелкого они будто забыли и только изредка вспоминали. Моему брату казалось, что его заменили на менее бракованного ребенка. Он говорил мне о своих переживаниях, плакался мне, а я все приговаривал «будет тебе, будет», но никогда не разубеждал его, только напоминал, что старший брат всегда рядом. Но что бы я не делал, я не чувствовал, что он принадлежит мне. Я не мог заставить его посмотреть на меня не как на старшего брата. Я хотел большего. В марте я торжественно срезал его длинные волосы. Уговаривал я долго, но наконец-то он сдался. Теперь я любил его еще больше, чем прежде. С короткими волосами он выглядел, как невинный хрупкий парень шестнадцати лет. Челка закрывала ему лоб, но не лезла в глаза, как раньше, и не закрывала его грустный взгляд. Как же я любил его темные глаза, такие печальные, тоскливые, почти ничего не выражающие. Но как только он смотрел на меня, они преображались, в них будто появлялся свет, искорки счастья. И этот взгляд, я поклялся себе, должен принадлежать только мне. Его старое шмотье я сжег за заднем дворе дома. Про себя я называл их омерзительными обносками. Мятые джинсы, дырявые футболки, балахоны вместо штанов, бесформенные куски ткани вместо одежды. Все это субкультурное дерьмо я всегда был рад сжечь. Мой брат стоял рядом и сам подкидывал вещи в огонь. Я сказал ему, что мы сжигаем его прошлое, его недомерков-друзей, что обрываем связи с каждым из них. На следующий день мы пошли в магазин и купили нормальную человеческую одежду. Чистые белые, либо черные футболки, удобные однотонные шорты с карманами, длинные сужающиеся к низу брюки для выходов из дома, рубашки белые, синие, красные в клетку, кроссовки, кеды, но не те уродские, которые у него были. Я подарил ему наручные часы. Легкие, с красивым циферблатом, корпус сделан из платины, и мой брат никак не мог нарадоваться, крутил их на руках, через каждые пять минут смотрел на время. Я тоже радовался. Теперь он выглядит именно так, как я хочу. Как милая и послушная домашняя зверушка. Волосы аккуратно расчесаны, одежда не мятая, в спокойных тонах. Четко видны очертания тела — хрупкие руки, белая шея, средней ширины плечи, длинные ноги. Каждый день я стирал, старательно выглажил одежду, чтобы мой брат выглядел так, как я хотел. Он совсем забыл о друзьях, мысли его забиты только мной. Но что-то было не так. Я кожей чувствовал, что идти мне еще далеко и далеко. Он смотрел на меня, но не так. Он видел брата, а должен был видеть другое — покровителя, хозяина, бога в конце концов. По вечерам я злился, но не сдавался и дальше вынашивал коварные, низкие планы. По-видимому, в школе издевались на ним. Однажды вечером брат зашел ко мне в комнату и заявил, что хочет перейти на домашнее обучение. Мои губы дернулись в усмешке. Конечно же, я сказал, что буду рад сам его учить. Похлопал по плечу и отправил в комнату. Родители злились, но поделать ничего не могли. Наверно, подсознательно они понимали, что жизнью их сына они уже не распоряжались, поэтому оставили это дело мне. В июне я блестяще сдал все экзамены и перешел на последний курс. Заодно выиграл престижный конкурс, и злачное, хорошо оплачиваемое место в компании, считайте, уже получил. Мой брат не мог нарадоваться, а потом заплакал. Начал кричать про то, что ему не досталось от мира ничего, а мне все. Я утешал его, но опять же разубеждать не стал. — Не бойся, чтобы ни случилось, я всегда буду рядом, ты же знаешь, правда? Даже если от тебя отвернутся все, я всегда буду рядом… Я чмокнул его в лоб, и от удивления мой брат дернулся. Но потом расслабился и обнял меня. Я почувствовал, как злое удовлетворение растет во мне. Я вытер его слезы, заглянул в глаза, и у меня екнуло сердце. Он смотрел на меня так, будто я его спаситель, с нескрываемой мольбой, с жалостью, как полумертвый кролик, которого спасли. Я поцеловал его в лоб еще раз. Моя любовь стала еще сильнее.