My Favorite Things

Соленый, соленый, отвратительно соленый поцелуй, внезапные руки, оказавшиеся под пиджаком, взбивающие рубашку, заканчивающиеся впивающимися в спину пальцами. Твои губы, о, твои губы, черт возьми, Сэн, что происходит? - Что происходит, Сэн? - Ш. Целует мое лицо, прямо сквозь слезы. - Сэн… - Молчи. А вокруг развеваются так нелепо белоснежные больничные простыни, надуваются, как паруса сотен кораблей, и вот сейчас они… Я проснулся, потому что соскользнула поддерживающая подбородок ладонь и голова упала на грудь, больно стрельнуло в шее. Тело затекло от долгого пребывания в одной позе, поэтому попытка потянуться привела к внезапной судороге левой икры. Взвыв, я вцепился в ногу и изо всех сил надавил, напугав до смерти сидевшую напротив бабусю. Сэн заржал и хлопнул меня по спине, вызвав очередной вопль. Бабка, однако, передислоцировалась. Я со слезами на глазах покосился на Сэна, но он уже потерял интерес к происходящему и вернулся к созерцанию мелькающего за окном поезда пейзажа. Лицо его вновь приобрело задумчивое выражение, пальцы забарабанили по коленям в такт ноге, отбивающей ритм на воображаемом кардане. Позавчера я нашел его, облаченного в рясу, в маленьком провинциальном городке, а сегодня мы уже едем в Токио. Ри-чан, выбравшаяся на удивление синхронно со мной, уже вернулась в Нагасаки. На один день удалось отпроситься, в школе дефицит учителей, даже подмениться некем. Впрочем, у меня та же история. Сутками пашу в больнице, сут-ка-ми. Каким-то чудом выпросил отгул. С Ри-чан мы обменялись адресами и номерами телефонов, условились встретиться через два месяца (у нее там отпуск зреет). Не наговорились, конечно, даже не насмотрелись. Она держала меня и Сэна за руки, будто боялась, что мы растаем. Мы отвечали тем же. И всё пялились друг на друга, по большей части молча. Улыбались и…ну…дышали, что ли. Восемь лет не виделись. Восемь лет жили порознь, не зная ровным счетом ничего. Лучшие, блин, друзья. И свел нас кто? Сэн. Опять Сэн. Как и тогда. Спасибо Юрико. - Крохотная у тебя квартирка, Бон, - Сэн плюхнулся на пол, с наслаждением сунув ноги под котацу. Я не ответил, улыбнулся только. Даже по его голосу скучал. По убогому диалекту. Руки немного дрожали, когда я ставил перед ним чай и печенье. За одну из них он меня поймал, едва не опрокинув чашку. Мы уставились друг на друга: я в идиотской скрюченной позе, он с по-идиотски серьезным выражением лица. - Врач, да? Кто бы мог подумать. - Это ты мне говоришь? Послушник в христианском храме? Мы еще какое-то время поиграли в гляделки и захохотали. Напряжение спало. Трещали без умолку полночи (он так и не отпускал моей руки, рассеянно перебирая своими пальцами по костяшкам моих), и я почему-то даже не удивился, когда в какой-то момент болтовня сменилась вознёй и вздохами, и еще руками Сэна, такими уверенными, будто они всю жизнь провели в моих штанах. - Ты когда-нибудь?.. - Нет, - я помедлил и, горько усмехнувшись, добавил: - Берег себя для тебя. На этот раз Сэн хохотал так, что соседи принялись стучать в стену. Фу, как вульгарно, а с виду такая приятная пожилая пара. Было хорошо. Хорош был Сэн, медленный и осторожный. И я был хорош, так и норовил все испортить чрезмерной порывистостью и нетерпением. Как будто ролями поменялись. - Я не рассыплюсь, если ты будешь делать это поживее, - не вытерпев, пробормотал я, борясь с желаниями провалиться сквозь пол и засмеяться. А Сэн что? Сэн сделал. Поживее. В какой-то момент соседи перестали отстукивать азбуку Морзе. То ли от безысходности, то ли прислушиваться им стало вдруг интересней, чем мешать. Стонал я добросовестно. Даже и не знал ведь, что умею так. Давал так давал. Со всей, так сказать, любовью. Так сладко было, так приятно. И легко. Какой-то груз с плеч точно спал. Его заменило, правда, не совсем легкое туловище, активно пытающееся продавить меня к соседям снизу. А и ладно, и пускай. Их все равно дома нет, уехали к родственникам в Осаку. Не сказать, что безболезненно…но мне нравилось. Горячность, с которой он любил меня, тягая по всей квартире, припечатывая головой то к подоконнику, то к столу. Страстные шепотки, абсолютно не подобающие будущему священнику. Тяжелое наше дыхание после. Конечно, он вскоре уехал. У него там дети. И барабанная установка тоже там. Восемь лет жизни, за которые новые знакомцы наверняка успели превратиться в старых друзей. Но вернется, знаю я его. Теперь знаю.