Госпожа Неудача. Полёт в Жизнь

Конечно же, я знала. Вот только и это не дало нам ни единого шанса прискакать на общий сбор вовремя, так что, взмыленные, аки лошадки ломовые, в студию мы примчались в тот знаменательный момент, когда одна коротко стриженная блондинка с улыбкой радушного крокодила на ярких губах поднимала на общее голосование немаловажный вопрос — четвертовать или обезглавить? «Помиловать», — заключил народ. Светка не спорила. По крайней мере смертоубийство отложила на неопределённый срок для того, чтобы начать, наконец, репетицию. И, так и эдак закручивая длинный шнур микрофона, я чувствовала, как крохотным клубочком в ямочке у ключиц сворачивается тёплая грусть, светлая печаль, тоска по тому, что скоро исчезнет, оставив на память цифровые файлы и ворох распечатанных нот. Как же быстро это случилось. И как же неожиданно. Кажется, я еще ничего не успела, не накупалась в шквалах оваций, не исчерпала головокружительный омут вдохновения, не взлетела туда, к рассветным звёздам, имя одной из которых посмела взять. И куда-то улетучилось игривое настроение, с коим мы с сестрицей мчались сюда. И голос полился мягко, бархатно, то накатывая, то отступая. Боже, почему же ценить мы начинаем лишь тогда, когда теряем? И почему именно сейчас, в тот момент, когда перед глазами развёрнута совсем другая партитура, в мыслях начинает зарождаться нечто новое, горьковато-нежное, тоскливое, по-осеннему пряное? *** Время уходит. Знаешь? Тенью скользит по краю, красным вином в бокале плещется у свечи, Тихо в ночи вздыхает, искрами вверх взлетая… Стрелки часов вращает, вместе с луной молчит… Каплями звёзд в муаре, голосом скрипки старой, приторным кисло-сладким в горькой усмешке губ льётся хмельным и пряным, тихо, бесследно тая. Мысли в камин бросает взмахами тонких рук… Мчится куда-то — Веришь? — Млечным дороги стелет, строки и ноты цедит в мареве сизых грёз… Утром, в бреду похмельном, вздохом почти неверным в узел сплетает нервы — струнами на износ. Позже в часах кукует, стрелками диск целуя, циркулем вновь рисует солнечных цифр круг. С каждой секундой тая, ветхий дневник листает. Алым — вино в бокале, грация тонких рук… Яркий огонь камина тени сплетает дивно, время теряет силы, прячется у окна… Снова вино и свечи, сивый крадётся вечер… Может, и станет легче, душу излив до дна, Горечь глотать, и таять, старый дневник листая. Время спешит по краю — вечно бессменный бег. Молча уходит. Знаешь? Искрами, не прощаясь, в воздухе жарком тает, словно осенний снег. *** — Эй, Криста! — распахнув глаза, я поймала ладонь Анжелины, которой сестрица безрезультатно размахивала перед моим носом. — С тобой всё хорошо? Мы доиграли, а ты так и стоишь изваянием, за микрофон цепляешься. — Хорошо, — кивнула и, подержав сестрину длань еще немного, отпустила. — Просто замечталась. Наверное. Это всё, Светик? Последнее, конечно же, адресовалось блондинке, что, точно так же, как и я, сматывала слишком длинный шнур. Самойлова кивнула, но тотчас покачала головой. — Все свободны, кроме Игоря и «Morning Star». Нужно поговорить. Я, в общем, уходить не спешила. Бросилась к столу, разгребать ворох исполосованной нотными станами макулатуры и, отыскав более-менее чистый лист, принялась чиркать ручкой, торопясь записать то, что билось и билось в мыслях. Сейчас ведь предстаёт в сознании яркой чередой образов, а через несколько минут растает, оставив лишь воспоминания да обрывки спутанных строчек. Коллектив смиренно ожидал. Это состояние — лихорадочные жесты и туманная пелена в глазах — было знакомо каждому. Моменты чистого вдохновения были тем святым, что оставалось неприкосновенным, и ради чего каждый из нас мог вынести несколько минут напряженного бездействия. — Дашь хоть почитать, чем обратную сторону моего контракта заполнила? — широко улыбнулся Игорь, когда последняя строчка неровной голубой линией обозначилась на белой бумаге. — Контракта? — озадаченно потёрла переносицу я и, повернув лист, осознала, что именно натворила. — Да не переживай ты так. — Он только закончил менять одну из струн, и теперь зачехлял гитару, косясь на Самойлову из-под широких бровей. — Завтра выходит мой испытательный срок, а это предполагает заключение нового документа. Свет, я ведь прав? — Дам, — подумав немного, смилостивилась я. — Но только после того, как нас отпустят. — И повернулась к блондинистой коллеге. — Что обсуждаем?.. *** Кобальтовый вечер путался в ногах, стелился по земле неясным маревом тумана и, поднимаясь вверх, проникал в окна первых этажей, прячась от лучей закатного солнца, что из последних сил пыталось залить всё вокруг золотисто-алым, с оранжевыми всполохами увядающего дня. Но здесь, на узкой улочке, где стены многоэтажек закрывали собою высокие небеса, сумерки клубились, сгущались, захватывая деревья, кусты и редких прохожих цепкими щупальцами своей сонной власти. И люди невольно ускоряли шаг, спеша скрыться в своих уютных гнёздах. Лишь я стояла, провожая взглядом редкие машины, и накручивала на палец длинную тёмную прядь. Разве человеку может везти несколько раз подряд? Или судьба просто считает, что моё место в шоу-бизнесе? Конечно, многие люди не верят в фатум, но я никогда не соглашалась с ними. Да, каждый сам художник в своей жизни, но наверняка есть что-то там, свыше, что-то, что подталкивает, направляет, что-то, что заставляет выбрать именно правый поворот или узкую тропинку, шагнуть на камень вместо коварной трясины или допустить одну единственную ошибку в номере, чтобы найти того человека, который останется с тобой навсегда. Всё это можно объяснить тремя словами «случайности не случайны». По крайней мере, для меня. А как иначе можно принять то, что произошло меньше часа назад? Пронзительный собачий лай вывел из размышлений и, свернув за угол, я направилась к маленькому голубому киоску, в которых в тёплое время года продавали мороженое. Мне — кофейное в шоколаде. Анжелине — фисташковый пломбир. А Игорю?.. Тёплая улыбка расползлась по губам, и пухленькая продавщица покачала седеющей головой. — Уж не влюбилась ли ты, девка? — И рожок. Самый большой. С ягодами, — ткнула пальцем я, игнорируя такой простодушный вопрос. — С ягодами, говоришь? — зашуршала отодвигаемая в сторону крышка, и женщина протянула три ярких упаковке, а затем, сунув руку на полку подле себя, прибавила пёстрый круглый леденец на длинной палочке. — А это тебе. — И смотрит по-матерински, ласково. — Уж больно лицо счастливое. — Спасибо, — расцвела я, принимая угощение. Нахлынула волна воспоминаний. Вот я, маленькая девочка, неустанной юлой кручусь перед точно таким же ларечком и, становясь на цыпочки, пытаюсь заглянуть за прозрачное стекло. Нос щекочет запах чего-то резкого, химического. И еще один. Вчера папа вернулся из рейса. И пил. Весь вечер пил. А еще ругался с мамой. А утром, невыспавшийся и усталый пришел в мою комнату. «Поедем в Москву?» — спросил, стоило ярким зелёным глазам распахнуться на круглом детском личике. И вот мы покупаем мороженное. Кофейное в шоколаде — мне. Ванильный пломбир — папе. И опрятная девушка с тугими косами протягивает цветастый леденец. «А это подарок, милая». Родители часто ругались. Но любили друг друга. А что бы иначе держало их вместе столько лет? Стоило отцу уехать в долгий рейс, мама тосковала. И ждала. Каждый день ждала. Только казалось, папа этого не замечал. Зато меня обожал и, возвращаясь из долгих рейсов, учил стрелять, бегать и строить шалаши из еловых лап. А потом и я начала осознавать: мой добрый волшебник, эталон и пример для подражания медленно спивается, оставаясь трезвым лишь за день до нового рейса. И я отдалилась. Так же, как мама. А потом из сельской школы меня перевели в Москву. Пришлось продать старый дом матери, чтобы купить скромную однушку, но никто не был против. Конечно, я любила отца, но постепенно взрослела и замыкалась в себе. На первый взгляд счастливое детство закончилось очень рано. И, вдыхая запах расплавленного сахара, мысленно я уносилась в те полузабытые годы, когда обнимала папу за коленку и, пугаясь проносящихся мимо автомобилей, двумя руками сжимала большую грубую ладонь. Сейчас (я знала) всё наладилось, родители помирились и ждали, каждый день ждали меня в селе, но, покинув его однажды, я чувствовала: так, как раньше, не будет больше никогда. Ребята ждали на невысокой скамейке в парке. Фисташковый пломбир — Анжелине. Ягодный рожок — Игорю. И снова улыбка поднимается из солнечного сплетения, обнимает душу и проступает на губах. То, что сделал этот человек, невообразимо. Ведь он отказался от мечты, разорвал контракт со «Стартом» и новым лучом влился в умирающую утреннюю звезду, чтобы в тёмном тоннеле моего отчаянья появился свет слабой надежды. Чёрт возьми, я люблю свою работу. А в тот момент, когда расчувствовавшаяся Самойлова, махнув рукой, заявила: «куда вас девать, несчастные? Придумаете, как перебраться в Москву, будет вам администрация», — полюбила её еще больше. И мир заиграл новыми красками. И даже вечно серьёзная Амалия выдала самую сногсшибательную из своих улыбок. «Я останусь здесь, Криста, если на заочку переведусь. Идёт». Возрождение «Morning Star» было решено отметить через пару дней. Сейчас же наша неожиданно сдружившаяся троица провожала закат в тихом парке и, уплетая мороженое, просто молчала. Ведь слова были бы лишними. Сегодня, как на американских горках, мы снова помчались вверх, но это не отменило того факта, что где-то еще строил планы безумный Джонатан Диккенс, а нас с Анжелас могли попытаться убить в любой момент. Хотя… кто сейчас об этом думал?..