Моя Клара

Сегодня двадцать первое июня — день летнего солнцестояния, самый длинный световой день в году, когда Солнце вцепляется в небеса всеми лучистыми когтями и не подпускает ночь близко, когда оно хочет оставаться на небе вечно и светить, светить, светить, рассыпая по земле искривлённые тени, ослепляя, освещая каждую деталь, делая её такой явной и видимой, что глаза превращаются в линзы фотоаппарата со слишком сильно выкрученной резкостью. Мне всегда казалось, что в этот день ничего нельзя скрыть и утаить — Солнце, как обличитель, сделает всё тайное явным, сколь глубоко ты бы не прятал его. Именно сегодня мне кажется логичным рассказать свою историю — я могу сколько угодно притворяться, сколько угодно держать в секрете и прятать под покровом ночи, но сегодня она придёт нескоро. Сейчас только без четверти одиннадцать. Ночь вступит в свои права, но до этого ещё долго, очень долго. Я поверю свою тайну лучам Солнца-обличителя, которое заглядывает мне через плечо, и этим страницам. Если их найдут, что же, может, они послужат для кого-то уроком или предупреждением, или доказательством глубинной человеческой порочности. Я постараюсь, чтобы их не нашли до моей смерти, чтобы упрёки, проклятия и пожелания гореть в аду обрушились на моё уже мёртвое тело, и мне не пришлось бы делать вид, что я искренне сожалею. Да, в этом содержится грустная правда — мне пришлось бы делать вид. Я не могу сказать, что не сожалею вовсе —, но глубоко в душе я знаю, что всё шло именно так, как должно было, и закончилось так, как ему подобало закончиться. Как можно сожалеть о естественном ходе вещей? Я могу оплакивать только то, что представлял себе и что не воплотилось в реальность, но, как я уже говорил, ничто не могло пойти иначе. Причиной для того, что я решился поверить свою историю этому дневнику, стало, конечно, не только Солнце, не только этот день. Может, я, как любой грешник, ищу покаяния и прощения, или же притворяюсь, что оно нужно мне. Может, я хочу поразить, заставить отшатнуться и испытать отвращение. Скорее всего, я просто хочу пережить всё заново, вспомнить, как это было, погрузиться в прошлое и дать его водам сомкнуться над моей головой, водам сладким и терпким, как первый девичий сок, пропитывающий трусики от случайного прикосновения привлекательного незнакомца. Я уже чувствую, как неподвластные времени звуки наполняют мои уши — и они звучат прекраснейшей из всех возможных симфоний. Но я говорил о причине. Итак, главной причиной увековечивания моей истории на бумаге стала встреча, произошедшая сегодня же, каких-то два часа и двадцать пять минут назад — по случаю, в её момент я как раз смотрел на циферблат часов, испытывая беспокойство по поводу своего возможного опоздания на работу. Я поднял глаза от серо-стального циферблата с тремя тонкими стрелками и четырьмя римскими цифрами, соединёнными линией аккуратных точек, и увидел то, от чего моё сердце опустилось. Я увидел её — Клару, мою Клару, спешащую куда-то, перебегающую улицу на красный сигнал светофора. Грязно-белый «мерседес» резко затормозил прямо перед ней, визжа и плюясь дымом, водитель завопил что-то, заглушаемое толстыми стёклами, и однозначно неодобрительное, но моя Клара только скорчила рожицу и побежала дальше. Значит, подумал я, она всё так же уверена в своём бессмертии — машины сбивали только других людей, но никак не её, мисс Клару Освальд. В остальном я был разочарован, и именно с этим чувством были связаны неприятные ощущения в моей груди. Я быстро посчитал — Кларе должно было уже исполниться двадцать пять лет. Да, годы не щадят никого, даже таких ангельских созданий. Я с болью рассматривал набухшую, округлившуюся грудь, налившиеся бёдра — даже очертания небольшого животика под тонкой блузкой! Её черты стали более тяжёлыми, обточенными безжалостными шестерёнками времени, лёгкость покинула её шаг — её каблуки выбивали на асфальте маршеподобную дробь. Передо мной была молодая женщина, со всеми присущими женщинам недостатками. Я с грустью посмотрел на то, что было когда-то моим ангелом и моим сокровищем, и заторопился, вспоминая, что боялся опоздать. Я не испытывал никакого желания разговаривать с Кларой — зачем? Та Клара, которую я запомнил навсегда, была мертва уже несколько лет, похоронена, кремирована, а её прах помещён в стеклянную тюрьму песочных часов. С той, которая жадно поглотила и переварила мою Клару, напиталась её соками и выросла — выросла, повзрослела, что за отвратительные слова! — я не собирался разговаривать, чтобы не тревожить воспоминания, которые я хранил так любовно. Но было поздно — она заметила меня первой. Но эту часть истории я поведаю в самом конце. Я расскажу, как было всё, с самого начала, с того дня ранней осени, одного из тех дней, когда воздух прозрачен и наполнен уходящим летним теплом, а листья только-только начинают желтеть. Я нашёл так необходимую мне тогда подработку и был готов начать её, шагая по улицам, греясь в лучах необыкновенно мягкого солнца и наслаждаясь ощущением того, что должно случиться что-то очень, очень хорошее…