Плохая идея

Дождь сплошной серой стеной. Как будто там, наверху, кто-то прогрыз клыками огромную дыру, из которой вода хлещет непрерывным потоком. И, кажется, будто вот так и начинался когда-то всемирный потоп. Трасса из Бейкон Хиллс перекрыта в обе стороны, и даже сквозь такой плотный ливень хорошо видны и проблесковые маячки на полицейских машинах, и натянутые черно-желтые полосатые ленты. Копы суетятся деловито, бегают по дороге, кто-то твердит что-то в рацию, пытаясь перекричать раскаты грома, от которых ноют зубы, кто-то вызывает эвакуатор, машина из службы спасения тормозит поперек, вытряхивая под дождь бригаду. И только шериф неподвижно стоит у сломанных перил моста и смотрит вдаль остановившимся выцветшим взглядом, спрятав руки в карманы куртки. Пожалуйста, нет. Джексон вываливается из машины, кажется, не успев даже толком затормозить. Скалится на шарахающихся при виде клыков полицейских. Рвется вперед, почти падает перед шерифом на колени, заглядывает в лицо. – Где он? Шериф? Стайлз… он? Пожалуйста, не молчите. Стайлз… Плечи старшего Стилински вздрагивают, и весь он сутулится, становится будто бы меньше ростом. Но Джексон не верит, еще нет. Это же Стайлз. Так глупо. Мокрая дорога и дождь. А еще волк… койот, - простреливает вдруг в голове. Когда Айзек орал в трубку, захлебываясь ужасом, упомянул о койоте, который, кажется, выпрыгнул на дорогу. Но Стайлз не мог. Нетнетнетнет… Может быть, просто унесло вздувшейся от ливня рекой? Может быть, хотя бы крохотный шанс? Слышит будто через плотный слой ваты, словно обмотавшейся вокруг головы: «Джип всмятку, по болтикам собирать. И мальчик…». Звук обрывается внезапно, будто внутренние заслонки опустили. Джексон мотает головой. Он не хочет слышать, не хочет знать. Неправда. Вдруг осеняет. Ведь Дерек… Дерек – пара Стилински, он чувствует все, и он бы понял, узнал. Мысль додумать не удается, потому что леденящий, скручивающий узлом вопль от реки забирает последнюю надежду. Стон смертельно раненого зверя. Вой волка, лишившегося пары. Искалеченного навсегда. Потому что никогда уже волк без пары не будет полноценным. Не сможет и не захочет. Никогда. Вцепляется пальцами в осколки перил, скребя по дереву лезущими сквозь человеческую кожу звериными когтями. Трансформация такая быстрая, что рот наполняется теплой кровью с привкусом металла. Тело выгибает дугой, и Джексон падает на колени, слыша, как рвется ткань дорогой брендовой одежды. Кажется, где-то там, под дождем кричат люди. Люди… вы просто люди. И Стайлз тоже. Не был. Есть и будет. Человек. «Если бы мы его обратили, если бы какой-то случай…»… Что-то рвет грудь изнутри, рассекает острыми взмахами когтей. Дождь все сильнее долбит по спине и затылку. «Джексон, Джексон, не надо! Джексон, прошу», - тонко, отчаянно, захлебываясь – где-то позади. Волк распознает голос пары, но, упрямо мотнув головой, низко пригибается, одним гигантским прыжком сигая с дороги в черный, мокрый, косматый, такой страшный в спустившемся мраке лес. Потом, Айзек, малыш. Лучше уйди. Не попадайся сейчас… не надо, малыш. Айзек растерянно топчется на месте, комкая в ладонях бейсболку Джексона. Смотрит туда, где все еще шевелятся сомкнувшиеся за волком кусты, губы кусает. Тонкая струйка крови стекает по подбородку, но он не замечает. Лицо – белое-белое, и глаза стеклянные, запавшие. Волк под ребрами скулит и яростно хлещет хвостом, волк хочет туда, за парой, в самую чащу. Волк требует, злится. Волк очень боится на самом деле. Волк в панике. И Айзек не хочет сдерживать превращение, он хочет отпустить зверя на волю, он хочет… – Не надо, сынок. Не надо. Там пустынная волчица, она знает твой запах. Поверь, ты лишь навредишь. Или спугнешь. Останься здесь, я прошу. Крис появляется ниоткуда. Заросший щетиной, уставший, вымотанный даже. Лейхи дергает плечом и глухо рычит, не скрывая прорезавшиеся клыки, сверкая золотистой радужкой на охотника. Арджент пахнет рябиновым пеплом и аконитом. Сейчас Арджент – враг. Прыгнуть вперед, смыкая клыки на беззащитном человеческом горле… – Волчонок, спокойно. Айзек, уймись. Джексон вернется. Он пара, я понимаю. Но сейчас ты нужен альфе, слышишь? И осторожный кивок под мост. Туда, где волк то воет, то скулит и все время рычит, не подпуская никого к своему человеку. – Тело… - начинает Крис, но поправляет сам себя под яростный рык, - Стайлза нужно забрать, понимаешь? Шериф… Джон… он же его единственный сын. Айзек. Пожалуйста. Что-то помогает, наверное. Или рык от реки, что все больше превращается в плач. Горький-горький, надломленный, опустошенный. Или пустой взгляд шерифа. Или то, что незримая ниточка, тянущаяся от него к Джексону все еще здесь. Джексон не то что в порядке, его яростную боль Айзек чувствует, как свою. Стайлз ведь бы… Стайлз – его друг, Джексону нужно время. Им всем оно нужно, наверное. И последние слова Стайлза о койоте, слова охотника о пустынной волчице почему-то вылетают из головы. Это важно, но сейчас Стайлз важнее. И шериф. И Дерек, конечно. Распрямляется, вытирая мокрые ладони о не менее мокрые джинсы. Смотрит прямо в льдистые глаза Арджента. И коротко кивает, чувствуя, как ледяные струи дождя хлещут за воротник. – Я попробую, Крис, я попробую. Правда. Несется вперед, не разбирая дороги. Не пытаясь преследовать кого-то. Возможно, бежит от боли, от себя, от отчаяния, что накрыло плотным колпаком и не дает нормально дышать с той самой секунды, как он узнал. Понял. Поверил. Стайлз, только не ты. Кто угодно, но не ты – такой безалаберный, шумный, так любящий жить и смеяться. Дождь льет и льет сверху, будто плачет вместо него, Джексона, заливается в нос, в рот, в глаза, даже в уши. Дождь такой плотный и серый, что ни черта не видно. Как пытаться смотреть через стекло под водой в мутной реке. Да и какая разница, право. Джексон хотел бы зажать уши, чтобы не слышать сейчас где-то там, в своей голове, веселый беззаботный, чуть хрипловатый смех, и это его вечное: «Уи-иттмор, хэй, чувак, да тебе просто слабо». Не видеть яркие припухшие губы с привкусом чипсов, колы и арбузной жвачки. Белая кожа с ароматом корицы. Все эти родинки, которые так прикольно было соединять в созвездия, прослеживая путь кончиком пальца… или языком. Мальчишка в вечно сползающих с задницы джинсах и безвкусных клетчатых рубашках. Таких мягких на ощупь, так долго хранящих его аромат. Наверное, у Джексона едет крыша, и он бежит все быстрее, там, вон за теми деревьями слыша сиплый задыхающийся шепот-хрип человека. Человека, которого он не спас. Человека, который никогда не принадлежал ему. Человека, которого он однажды так захотел полюбить. Стайлз? Почти кувыркается через голову, падая на мокрые листья уже человеком. Осторожно вперед. Осторожно, как можно быстрее. Как он здесь оказался? Так далеко от реки? Камни и обломки веток впиваются в босые ноги. Два шага вперед, еще три. А потом низкое рычание прокатывается по лесу грохотом сошедшей лавины, и волоски на затылке и шее поднимаются дыбом. Прямо напротив – два горящих глаза зверя. Синие-синие, как лампочки в прожекторах. Вот и все, думает Джексон, не пытается отступить. Потому что сил на превращение не осталось, потому что реакция не та и усталость. Потому что банально не успеть. Уже не успеть. Падает навзничь, когда койот одним гигантским и мягким прыжком преодолевает поляну, ударяя лапами в грудь. Скалящаяся морда склоняется к лицу. Зверь воняет кровью и свалявшейся шерстью. Джексон опускает ресницы, чуть поднимая подбородок, обнажает белую шею. Он так устал. Слабая улыбка на белых губах. Таких мокрых сейчас от дождя. Люблю тебя, Айзек, малыш. Прости. Стайлз, я иду. Почему-то боли нет. Лишь какое-то невыносимое облегчение, как будто вместе с жизнью из искалеченного тела вытекают безысходность и боль. И он уже не слышит громкий вой еще одного волка, лишившегося пары. Волка, что плачет, скулит и рвется вперед там – на другом краю леса. Там, где все еще пахнет железом и смертью. Здесь солнце слепит глаза и жжет кожу раствором аконита. Жгучие лучи отражаются от белоснежных облаков, выжигая сетчатку. Высокий кудрявый парень поправляет зеркальные очки и кутается в кожаную куртку. Кажется, его знобит на этой жаре. Он пробирается среди одинаково-тоскливых земляных холмиков, поросших ровной зеленой травой. Пытается не читать надписи на кажущихся братьями-близнецами мраморных плитах. Родился, женился, умер… Сын, друг, брат, любимый… Замирает возле одной из них, обхватывает себя длинными руками. Закрывает глаза. Ну, здравствуй. Я так скучаю. Мне жить не хочется, знаешь? – Они хотели бы, чтоб мы попытались. Ты понимаешь? Голос ровный и мертвый. Откуда-то справа. Айзеку не надо поворачивать голову, чтобы узнать своего альфу. Заросший щетиной, какой-то выцветший, будто прозрачный. Он и сам не выглядит лучше. Наверное. Вот только не смотрит в зеркало с той самой ночи. И больше не улыбается. Словно Джексон, уйдя, забрал его персональное солнце. Выключил небесный светильник, что грел только его, Айзека Лейхи. Наверное, у Дерека как-то похоже. Он не спрашивал. Слишком больно. Смертельно. Он хотел бы сказать так много – Джексону, Стайлзу, Дереку Хейлу. «Мы не должны были уезжать, Дерек!», – кричит воспаленный разум, но губы молчат. Потому что легко винить во всем тот поступок, но правда глубже, больнее. «Я просто извел тебя, Джекс. Измучил ревностью, когда сам был кругом виноват. Я так люблю тебя, Джексон», – быть может, где-то там, далеко, он все же услышит? И, может, простит? «Стайлз, дружище, я так виноват, если бы не этот звонок…», – и теплые слезы бегут по щекам, почти разъедая кожу. Ты не виноват, Айзек. Никто не виноват, так получилось, – и будто легкое касание ладони к плечу. Малыш, я тоже скучаю. Люблю тебя, Айзек. Всегда, – и призрачное касание любимых губ куда-то в краешек рта. – Я тоже их слышу время от времени. Я тоже хотел бы быть там, вместо них. Или с ними. Вместо него. С ним, – тихо-тихо, будто бы про себя, говорит альфа прежде, чем уйти, засунув руки глубоко в карманы.