Плохая идея

- Ты как там, чувак? - Обеспокоенная физиономия просовывается в дверь фургона, замирает настороженно, тараща глаза-блюдца в ожидании ответа. Как же вы все заебали. - Стилински, свали! - Он рычит, обнажая клыки, а когти, прорезавшие подушечки пальцев, скребут металлическое сиденье. Неудобное, жесткое. У него и спина-то давно затекла, а еще заледенела нещадно и, может быть, уже прилипла намертво к холодной стене фургона. Он же сидит тут сколько? Час или два? Или пару дней? Недель? Время размягчилось, а потом скрутилось в тугой комок. На самом деле есть только эта лампа под потолком, мигающая каждые полторы минуты, и стена напротив, отполированная до блеска спинами десятков, если не сотен, заключенных. - Может, ты просто скажешь, что успокоился, я открою наручники и мы пойдем съедим по бургеру? Ты больше суток не ел... Сутки? Прошли только сутки? Да быть того не может. Твердые браслеты натирают запястья, кое где кожа слезает длинными лоскутами, но почти сразу затягивается. Регенерация - полезная штука, и только подсохшая кровь царапает кожу, она противно зудит и щекочет. - Где моя рубашка, Стайлз? Ни хрена не логично, но хоть что-то. Первый нормальный вопрос после осточертевших: "Стилински, свали"... Снова и снова, как заклинание или мантра. - Ты разорвал ее о кусты и всю уляпал кровью и грязью. Пришлось выкинуть. Не переживай, я проберусь потом в твой дом и принесу другую, чтобы родители не удивились... Стайлз тараторит, как заведенный, все еще повиснув на этой несчастной двери, облизывает губы все время и теребит воротник. То и дело трет ладонью лицо, будто пытается стереть эти уродливые родинки, усыпающие щеки, как кляксы. Может быть, это признак какой-нибудь мерзкой болезни? - Тебя не заебало быть таким заботливым все время? Нахер тебе это вообще? Стилински вдруг шумно глотает и опускает глаза, рассматривает собственные пальцы, будто надеяться разглядеть там... что? Бородавку? Лишний сустав обнаружить? - Ты успокоился? Чудить не будешь, если отпущу? Ныряет в фургон, пригибая голову, и сразу наполняет воздух запахом чернил, колы и плавленого сыра. - Я и не дергался, - пожимает плечами, а перед глазами мелькают картины - полная луна, словно раздутый, кровью накачанный шар, черные деревья, хлещущие ветками по лицу, и воздух, обжигающий легкие. Стайлз изгибает одну бровь и прикусывает губу. Он пахнет огорчением, чувствует волк, поскуливающий где-то глубоко внутри, под ребрами. Он чем-то очень и очень расстроен, и Джексон Уиттмор тут не при чем. Есть еще другой запах - ... сочувствие? Горечь, кусочек волнения почему-то... - Забудь, а? Протягивает скованные руки, а в глазах цвета расплавленного серебра - почти что мольба: "Не говори, не вспоминай, прошу тебя, Стайлз, не надо..." Стилински протягивает руку с зажатым в ладони маленьким блестящим ключом, проводит пальцем по запястью оборотня. Упирается взглядом в лицо друга. - Есть хочешь? - Дохлую крысу сожрал бы, - и почти не преувеличивает на самом деле. Щелкает замок, и Джексон растирает запястья, с отвращением отшвыривает браслеты куда-то под лавку. - Погнали, тут недалеко. Надень вот пока что... - и швыряет в Уиттмора толстовкой. Она красная и с капюшоном, а еще пахнет... пахнет Стилински - лес и машинное масло, немного полыни, арбузная жвачка и ... горьковатый парфюм. Медлит всего секунду и натягивает через голову. - Спасибо, Стайлз. - Ерунда... - широкая улыбка и быстрый хлопок по плечу, и запах тоски, что окутывает пацана плотным коконом, усиливается, густеет... Да что с ним такое? * * * Чуть больше суток назад: - Джексон, постой! Джексон, мать твою, идиот, стой... Он уехал, Джексон... И волчий вой эхом прокатывается по лесу, отскакивает от скал, путается в сплетении деревьев. Вой, что острым ножом вспарывает кожу каждого, кто его слышит, вскрывает вены и рубит внутренности в кровавый фарш. А еще стягивает шею удавкой, так, что лопается тонкая кожа, а вдохнуть практически невозможно. - Он уехал, ты понимаешь, Стилински? Просто уехал после всего... Мне лишь бы догнать его, поговорить, он же неправильно понял, я не хотел рвать ничего... Нахер ему эта Франция, Стайлз?!!! Он катался по полу фургона, как раненый зверь, и то вспарывал металлические стены кривыми желтыми когтями, то пытался ими же вцепиться в собственное горло. Скотт и Стайлз с помощью Итана скрутили дурака, как могли. Стилински откопал в бардачке наручники. МакКолл вырубил с третьей попытки. - Он будет в порядке? - Очухается, надеюсь... И призрачное сомнение, растекающееся по воздуху. Никто в этом мире не значил для Джексона столько, сколько Айзек Лейхи. * * * — Бургер и колу? Или предпочитаешь пиццу? - Все равно, - Джексон натягивает на голову капюшон и ежится зябко. Черт, Стайлзу тошно и горько при одном только взгляде на блондина, хотя в груди и без того липко, больно и пусто... И... Он же дел натворит, Джексон, если не уследить... Несколько минут жуют в гробовом молчанье. Закусочная пуста, и лишь позвякиванье посуды из кухни да сонное бормотанье телевизора в углу разбавляют эту засасывающую тишину. - Может, по пиву? - Давай. На самом деле, Стилински до одури боится, что Джексон нахерачит туда аконита и упьется в хламину, но... он и так уделан почти что в говно. Обошелся без алкоголя и наркотиков даже... После четвертого или пятого стакана Стайлз вспоминает, что он-то все еще человек. Кажется, поздно, потому что язык заплетается, перед глазами плывет, а пустота под ребрами ширится, еще немного, и он рухнет туда целиком, как в бездонную яму. - Что с тобой, Стайлз? Он губы искусал почти что до крови, а лицо такое - как будто с него стерли все краски. - Дерек... он тоже уехал, - и голос, он дрожит, а в глубине глаз разрастается паника, как огромный снежный ком, несущийся с горы, что вот-вот накроет смертельно-ледяным покрывалом. Джексон протягивает руку, сжимает его ледяные пальцы. А потом неожиданно для себя наклоняется, касается губами ладони. - Мы справимся, Стайлз. Мы... придумаем что-то...