***
— Все бы получилось, будь у меня хоть какой-то талант, — вздохнул Феликс, отложив лист. — Я бесполезен. Не получится у меня попасть в тот вуз. Я встал с постели, на которой просидел все время, пока он был занят своим рисунком, и подошел к столу. Прежде чем он успел спрятать лист (ведь «я не умею рисовать, это ужасный рисунок»), я выхватил бумагу. Задумка была простой: женщина сидела на качелях в саду из роз. Хоть он был не закончен, но выглядел просто потрясающе. Чтобы Феликс не думал и не говорил о своих рисунках, мне нравились его работы. Я влюбился в его стиль в тот момент, когда он впервые показал мне свой альбом. Его стиль уникальный, полуреалистичный. Каждая линия была тонкой, аккуратно выведенной, ведь он никогда не давил на карандаш. Наброски были практически незаметны еще в начальной стадии, графит едва касался бумаги. Я не был экспертом в изобразительном искусстве, но все, что он рисовал, было феноменальным для меня. Меня поразило, что он нарисовал этот шедевр всего за пару часов. — Издеваешься? Это выглядит чудесно, — я не врал. Рисунок практически похож на фотографию, особенно со всеми этими прорисованными тенями. Никогда не пойму, как он может что-то представить так детально и реализовать фантазию в картину. — Ты так говоришь просто потому, что я твой парень, — сказал он, поднимаясь со стула и выхватывая бумагу из моих рук. — У нее слишком длинные ноги, розы не бывают таких оттенков, которые я нарисовал, я не могу затемнить дерево должным образом, горизонт кривоват, а на ее волосы я смотреть не могу! Выглядит так, будто кто-то вывернул ей на голову тарелку макарон! Он засунул лист в ящик стола, полный таких же «плохих» рисунков. Все были великолепными, но он всегда считал их ужасными. — Я вообще не должен пытаться в искусство. Может, лучше на английскую филологию? — Ты хотел заниматься искусством с тех пор, как мы познакомились. Четыре с половиной года назад. Ты не можешь отказать от своей мечты только потому, что считаешь, что недостаточно в этом хорош. Он сел на кровать, а я рядом с ним. Он вздохнул, рассматривая свои колени. Как и всегда, Феликс был одет в черное: черные джинсы и толстовка. Рукава закатаны выше локтей всегда, когда он рисовал. Шрамы на предплечье стали почти не видны. С его последнего пореза прошло семь месяцев. С того самого случая в ванной. Практически всегда он носил на руке повязку, и я почти не видел шрамов. Только, когда мы принимали ванну вместе, он снимал ее, и я их видел. Зимой он снял повязку окончательно. Она была бесполезной, шрамы зажили, да и в феврале он не носил рубашек с короткими рукавами. — Я не считаю, что недостаточно хорош, я знаю это. По сравнению с другими людьми… — Не сравнивая себя с другими. Ни к чему хорошему это не приводит, — я перебил его. — Может, я не разбираюсь в рисовании и не являюсь критиком, но я знаю, что ты прекрасно рисуешь. Каждая твоя работа невероятна, ты должен гордиться собой. Ты очень стараешься, чтобы поступить туда, куда ты так хочешь. Можешь считать, что в твоих работах есть какие-то недостатки, и это нормально. Ты для этого и поступаешь в вуз, верно? Чтобы учиться, учиться и еще раз учиться, тебе нужно заиметь хоть немного веры в себя. Потратить много времени на учебу и самосовершенствование. Ничего не получится, если ты будешь работать, но не верить в себя. Он не смотрел на меня, но я смог разглядеть на его лице намек на улыбку. Я подсел ближе, обхватив его за талию и поцеловав в голову. — Уверен, они будут умолять тебя учиться у них, как только увидят, как ты рисуешь. Он хихикнул, поворачиваясь ко мне. Сейчас он улыбался, и был спокойней, чем раньше. — Ты так говоришь, потому что действительно так думаешь, или потому что хочешь, чтобы тебя уложили? Вздохнув, но продолжив улыбаться, я притянул его к себе. Хотел обнять его, но что-то пошло не так, и я оказался лежащим на спине, а Феликс сидел на моих бедрах. — И то и другое. Он ответил тихим смехом, а затем наклонился и поцеловал меня. Спустя пару секунд наши губы расстались. — Ну, меня уложили. Значит, мой прекрасный план сработал? Он закатил глаза, усмехнувшись, а потом перевел взгляд на дверь, видимо, убедившись, что они закрыты. Значит, я выиграл. — Среди бела дня… — пробормотал он. — Нас могут спалить. — Никто не придет. Мы столько раз делали это, когда дома кто-то был, и ничего. Он, казалось, глубоко задумался, хорошая эта идея или нет. — Но… — Все будет хорошо. — Позволь мне… — Никто не зайдет. Обещаю. — … Если кто-то зайдет, ты — труп.***
— Что сказал доктор? — спросил я, когда Феликс поставил на пол сумку. Он вздохнул и сел на кровать рядом со мной. Это было на следующий день, когда я приехал к нему на зимние каникулы. У Феликса же была последняя встреча с врачом. — Я наконец-то смог убедить его, что мне больше не нужна его помощь. Он написал диагноз для нашего семейного врача, чтобы тот посмотрел. А потом их положат в остальные медицинские документы, которые мне нужно будет показать учителю. После того, как закончилось лето, Феликс раз в месяц посещал психолога. А у него и так было много встреч с врачами, с тех пор, как его выписали. Судя по его состоянию, это был довольно утомительный сеанс. — И каков диагноз? Он порылся в сумке, достал бумагу и протянул мне. Вот только я не мог это прочитать, но Феликс, похоже, не понял свою оплошность. — Понимаешь, любимый, есть проблемка. Я не смогу это понять, потому что не знаю польского. — Ой, извини, — он, извиняясь, улыбнулся и положил справку обратно в сумку. — Так что за диагноз? Он вздохнул: — Сильная депрессия, ПТСР и серьезная социальная тревога. Не могу сказать, что ожидал чего-то другого. Насчет ПТСР я был уверен, особенно после его ночных ужасов. Тревога тоже не была неожиданностью, в связи с его паническими атаками. Они все еще случались, но не так часто как несколько месяцев назад. Депрессия также была очевидна. Я читал в интернете, что люди после попыток самоубийства чаще всего подвержены ей. — Интересно, что учительница скажет об этом. Сомневаюсь, что она будет рада эмоционально неустойчивому ребенку с приступами тревоги в ее классе, — пробормотал Феликс, прислонившись спиной к стене. — Уверен, она попытается тебе помочь. Она ведь учитель. Это ее работа. — О, Торис, ты ее не знаешь. Она сущий дьявол и ненавидит каждого из нас. Всех ненавидит. У меня она классный руководитель, и это только делает наш класс худшими в ее глазах. Не понимаю, почему она стала учителем, если ненавидит детей. Он много рассказывал о своей учительнице. Она преподавала польский язык, была классным руководителем Феликса, а также Гилберта. Они оба столько всего рассказали об этой «удивительной» леди. Чем-то она сильно напоминала мою бабушку. — Осталось всего четыре месяца и все будет кончено, — сказал я, глядя на него. — Быстро летит время, не так ли? — Очень быстро, — ответил он, слегка улыбнувшись. — Школа почти закончена, и скоро мы будем студентами, — я кивнул. — Кстати… — продолжил он, после минуты тишины. — Ты уже знаешь, на кого будешь учиться? — Да, уже да, — он удивился. Этот вопрос был для меня очень трудным в течение нескольких лет, поэтому внезапный ответ на него был шоком даже для меня. — Я хочу быть хирургом. — Почему? Ты ведь типа не интересовался медициной и биологией. — Знаешь… Когда ты лежал в больнице, мое сердце было разбито, я не знал, что мне делать. Чувствовал, что все мое существование потеряло смысл. А когда ты проснулся, я… Я не могу даже описать, насколько я был счастлив. После стольких страданий, это мгновение сделало меня самым счастливым человеком во Вселенной. Я много думал об этом. Я хочу, чтобы люди тоже почувствовали подобное. Я хочу помочь людям, спасать их жизни, чтобы они не страдали так сильно, как я, когда думал, что потерял тебя… Спустя пару минут мы перестали плакать. Феликс подполз ко мне, сел на колени и прижался лицом к моей шее. — Прости, — прошептал он. Я улыбнулся, положив руки на его талию, и нежно поцеловал в лоб. — Я уже много раз говорил тебе, не извиняйся. Сейчас ты здесь, рядом со мной. Я гладил его по спине, пока он снова не заговорил: — Всего лишь несколько месяцев, и мы снова будем вместе. Я чувствовал, что он улыбается, говоря это. Одна только мысль о нас, живущих друг с другом, заставляла нас улыбаться. — Наконец-то, никаких больше отношений на расстоянии. Будем только ты и я. — Это так странно. Мы привыкли видеть друг друга раз в три месяца, а теперь будем жить вместе. — Мы быстро к этому привыкнем, уверен. И мне больше не нужно будет бояться за тебя. Он поднял голову, посмотрев на меня. Он сидел на моих коленях, и наши глаза были на одном уровне. Это что-то новенькое. — С чего бы тебе бояться? — спросил он. Я вздохнул, переводя взгляд на его левую руку. — Я не могу не боятся, что ты снова сделаешь себе что-нибудь. Он судорожно вздохнул, когда я взял его за руку, а мои пальцы пробежались по выцветшим шрамам. — Не сделаю. Я обещал тебе много раз. Все это в прошлом, и мы должны отпустить его, да? Я уже понял, что это была ошибка, я не должен был так поступать, не должен был резать себя, и больше не буду. Шрамы… они останутся в прошлом, и уже не ничего не будут значить. — Нет. Они означают, что меня не было рядом, когда я был нужен. Я был готов расплакаться. Мы обещали друг другу закрыть это вопрос, но я все еще чувствовал себя виноватым. Бьюсь об заклад, я всегда буду так считать, ведь это была моя вина. Я не замечал, не спрашивал, не настаивал, не был рядом. — Торис, — он отмахнулся от моей руки и поднял мой подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Его взгляд снова стал нормальным. Этот яркий изумрудно-зеленый цвет с тем самым блеском вернулся. — Больше не слова об этом. Никогда. Я виноват, я был идиотом, я оттолкнул всех, кто пытался мне помочь. Я взял ту проклятую бритву, я никому ничего не рассказывал, я все скрывал. Хватит, мы столько раз обсуждали это. Давай отпустим? Помнишь «Холодное сердце»? Уверен, что помнишь, у тебя ведь тоже есть младшие братья. Пусть будет также как с Эльзой. Отпусти и забудь. Это случилось, мы оба сожалеем об этом, потому что этого не должно было произойти. Но мы уже ничего не можем поделать с прошлым. Ты должен быть тем, кто утешает меня, а не наоборот. Ты сам говорил мне это. Я здесь с тобой, и все в порядке. Он улыбнулся. Я только кивнул, лаская его щеку большим пальцем. — Но я типа отошел от темы. Хотел спросить: какие шторы будут в нашей квартире? Я усмехнулся, убрал руку от его лица, и переплел наши пальцы. Прошлое, несомненно, будет преследовать нас в течение долгих лет. Но как бы тяжело нам не было, мы будем выручать друг друга. И это самое важное. Мы вместе. Сейчас и навсегда. Независимо от того, насколько он может быть депрессивным, насколько я буду проявлять гиперопеку, все будет хорошо. Пока мы вместе.