В ночь нового дня

До начала тринадцатого дня оставалось десять минут. До этого дня ты просматривал сводки в местной газете, где говорилось, сколько людей погибло, сколько умерло и пропало без вести. После чего наскоро перекусывал и мчался по делам: договариваться с врачами, выполнять приказы Инквизитора или правящих семей и искать причину болезни. Теперь тебе это делать не придётся. Формально ты победил: блестяще доказал на Совете, что Многогранник – шедевр архитектуры, и что он непременно должен быть спасён. Лилич была в ярости, хоть и не подала виду, бесспорно, она умеет держать удар. А вот Бурах в выражениях не ограничивался, и резкие степные слова срывались с его губ. Блок утихомирил его, напомнив, что в зале присутствуют дамы. Дамы, впрочем, наверняка знали и не такие слова. Формально ты победил, реально же чувствовал себя раздавленным и проигравшим. Зачем, зачем, ты решил расстрелять этот город? Про Многогранник и так знало не слишком много человек, множество изобретений остаются неизвестными, и если бы Башня исчезла с лица земли, на это никто не обратил бы внимания. В конце концов, у Лилич остались чертежи, вряд ли бы она их стала уничтожать, а значит, можно построить ещё одну такую же Башню. «Пушки заговорят без десяти двенадцать», сказал Блок. Когда ты вышел из Собора, на часах было восемь: достаточно времени, чтобы собраться. Да и что тебе собирать: микроскоп, пару книг, бинты и отобранные у бандитов ножи? Поэтому, придя в дом Евы, ты лёг спать не раздеваясь. Ты проснулся без двадцати двенадцать, собрал вещи и вышел на улицу. С Горхона тянуло сыростью и холодом, но разве куклы могут чувствовать холод? Эта мысль убивает тебя. Тряпичная кукла с пуговицами вместо глаз. А как же Танатика? Поездки по стране и демонстрация своих результатов? Ты помнишь имена и лица профессоров, с которыми обсуждал свою теорию, так неужели и эти воспоминания фальшивка? Перед тем, как провалиться в сон, ты решил: если песочному городу из куличиков суждено погибнуть, то ты погибнешь с ним. Без десяти двенадцать, первый выстрел. Блок пунктуален. Ты стоишь и ждёшь, когда боеприпасы достигнут дальней от железнодорожных путей части города, как вдруг кто-то резко хватает тебя за плечо и разворачивает к себе. В этот же момент пролетает снаряд и разрывается недалеко от Собора. Вы оба гнётесь к земле. Убедившись, что ты всё ещё цел, ты смотришь на того, кто пришёл к тебе. Надо же, это Бурах. Он что-то говорит тебе, но ты его не слышишь, оглушённый выстрелом. Он бесцеремонно хватает тебя за рукав и тащит за собой. Ты не хочешь никуда идти и упираешься ногами в брусчатку. Да что им всем надо от Данковского? Найдите себе другую игрушку и играйтесь с ней, а эту оставьте в покое! Степняк, не мудрствуя лукаво, бьёт тебя по лицу, и ты проваливаешься в темноту. Ты приходишь в себя в вагоне. Снаружи шум и земля гудит, внутри темно и тихо. Рядом сидит Клара и плетёт венок из бурой твири, вплетая в него савьюр. Над тобой возвышается Артемий. Ты никогда не жаловался на свой рост, но на фоне степняков ты кажешься не слишком высоким. Интересно, как чувствовала себя Клара, разговаривая с ними. Гаруспик протягивает тебе скальпель. - Режь ладонь. - Зачем? - Разрежь – и я скажу, зачем. - У тебя есть бинты, не беспокойся, - Клара кивает на саквояж. Степняки – народ упрямый. Ты берешь скальпель и проводишь лезвием по ладони. Выступает кровь. - Что ты видишь? – спрашивает Гаруспик. Ты раздражаешься, поскольку не понимаешь, что за балаган устроили эти двое и почему ты должен отвечать на идиотские вопросы. - Кровь. - А теперь сожми ладонь. Что ты чувствуешь? - Что за бред! – Ты взрываешься. – Артемий, ты перепил твирина? - Ойнон знает, что делает, - говорит Клара, - я так сказала ему. - Разумеется, - если сарказм был ядовитой жидкостью, ты бы прожёг собственную глотку. – Кому как не тебе, Девочке-которая-знает-как-сотворить-чудо, говорить… Ты говоришь долго. Высказываешь всё, что думаешь о «коллегах», Инквизиторе, Полководце и Властях (о них ты говоришь особенно долго), о влиянии твирина на мозг и порошочках на организм вообще. Гаруспик и Самозванка слушают так, словно знают, что именно ты скажешь, и кивают, словно сценаристы, довольные тем, что актёр выучил сценарий слово в слово. Кровь сворачивается и нарастает бурой коркой. - Что ты чувствуешь? – Бурах садится на корточки и сжимает твою ладонь в своей. Рука мясника. - Боль, - мрачно отвечаешь ты, неприятно удивленный тем, что на твою гневную тираду никак не отреагировали. Вначале с тобой играли «всемогущие Власти», теперь играют они. Страшная игрушка, которой смеха ради дали имя Даниил Данковский. - А теперь скажи мне, ойнон, - Гаруспик отпускает твою руку, - разве тряпичная кукла может чувствовать боль? - Разве тряпичная кукла может испытывать эмоции? Разве у тряпок идёт кровь? – спрашивает Клара. - Хочешь сказать, что я человек? – спрашиваешь ты. - Разве ты никогда не видел людей, которые говорят и дышат, а на деле они куски мяса без единой собственной мысли? – глаза менху блестят, отражая свет керосиновой лампы. - И разве не дано людям совершать чудеса? – запах твири от Клариного венка заполняет собой вагончик. - И что мне делать? – спрашиваешь ты. - Ехать в Столицу. Искать своих танатиков, восстанавливать по кусочкам лабораторию, - отвечает Клара. - А вы? - Бойни – не часть песочного городка, - Артемий как-то странно улыбается. - За нас не беспокойся, - кивает Клара. Ты смотришь на ладонь левой руки, на длинный шрам и корочку запёкшейся крови. Пройдёт много времени, Танатика будет жить и будоражить просвещённую общественность, а твои коллеги будут гадать, почему ты иногда смотришь на ладонь левой руки и странно улыбаешься.