Странные сны тётушки Жути

Серый коридор заканчивается дверью из тонированного стекла, за которой скрывается узкая лестница, ведущая на другие этажи. Но так далеко идти ни к чему. Путь Геннадия Львовича заканчивается перед одной из дверей, отличающейся от других таких же только прибитым на самом верху номером. Геннадий Львович шуршит прикреплёнными к планшету бумагами и только после этого поворачивает ручку, открывая дверь и проходя в палату. Здесь стены не так унылы, как в коридоре. На белом бетонном холсте яркими красками нарисована большая пальма с обезьянками. Чуть в стороне маленький слонёнок жуёт банан. Картинка, которая должна отвлекать детей от суровой реальности. Вот только интерес она вызывает у совсем уж маленьких пациентов, а все, кто постарше, довольно быстро становятся к ним равнодушны. Как-то не получается у них здесь иначе. - С добрым утром, моя самая маленькая пациентка. Он не врёт. Сейчас во всём отделении их онкодиспансера эта девочка, которой едва исполнилось семь, действительно самая молодая. - Здравствуйте, доктор. - Как самочувствие, Полина? Геннадий подбирает полы расстёгнутого рабочего халата и присаживается на край свободной кровати. Так уж получилось, что Полине в единоличное пользование досталась трёхместная палата. - Сегодня хорошо, доктор, - Полина слабо улыбается, выпутываясь из-под одеяла. Медсёстры обычно ругаются, - он сам слышал, как одна из них выговаривала, что нужно лежать в постели, пока идёт обход — поэтому Полина, судя по всему, пытается вести себя как прилежный больной. Только не выходит же. Геннадию хочется улыбнуться, глядя на то, как Полина сражается с одеялом, которое неожиданно опутало её ноги, но вместо этого хмурится и шуршит записями. У Полины, несмотря на возраст, последняя стадия рака лёгких и постоянная анемия. Геннадий ведёт её не первый год и бывают улучшения, но того, что они могут дать здесь, не хватает для полного выздоровления. Несмотря ни на какое лечение Полина обычно всегда возвращается к ним. Геннадий снова просматривает записи последних анализов и хмурится ещё больше. Ещё два дня назад Полина кашляла до кровавых капель на сереньком, казённом платке. Не могло что-то поменяться так быстро. Тем более что анализы не говорят ни о каком улучшении. Геннадий поднимает взгляд на девочку и замирает, сжимая зубы. Полина уже выбралась из-под одеяла и даже умудрилась найти загнанные под кровать тапочки, но именно это и позволило Геннадию увидеть капельку крови на линялой сорочке. Крупную, как вишня. Такую невозможно не заметить или пропустить. И не похоже, что Полина использовала одежду вместо платка. Слишком не подходящее для этого место. Неудобное. Где-то на уровне рёбер. - Что произошло? - Полина недоумевает. Это видно по её растерянному лицу, по широко распахнутым глазам. - У тебя кровь, - как можно более спокойно замечает Геннадий, указывая на пятнышко. Он и так был слишком резок. - Приподними, я посмотрю. Полина кивает и приподнимает сорочку, показывая выпирающие от худобы рёбра и давая возможность рассмотреть затянувшуюся коркой ранку рядом с одним из них. - Можешь опускать, - со вздохом сообщает Геннадий, отстраняясь. - Зайди к медсестре. Пусть обработает. Больно? Полина мотает отстриженной головой. Геннадий знает, что сейчас, после очередной химиотерапии волосы у неё стали реже, чем были ещё год назад, но на такой длине этого не заметно. - А когда появилось, было больно? - Не знаю, я спала, - признаётся Полина, забираясь глубже на кровать и принимаясь осторожно мотать спущенными ногами в воздухе. - А потом саднило только. - Она осторожно прикасается пальчиками к засохшему пятну, поддевает его короткими ноготками, а потом возвращается взглядом к Геннадию и спокойно так, словно говорит прописную истину, сообщает: - Просто кто-то ещё одну нефтяную скважину бурил. С другими пациентами всё гораздо легче, чем с Полиной. Это не значит, что они все здоровее этой девочки, но у них хотя бы есть какой-то прогресс в лечении или, наоборот, регресс, когда точно знаешь, что ничто уже не поможет. Но в этом случае у таких детей есть родители, которые найдут деньги, будут бороться до конца. А Полину оставили умирать. Потому что нет у неё ни мамы, ни папы, а государство выделяет не так много денег, чтобы использовать все возможности для выздоровления. Геннадий откладывает планшет с документами на край стола и устало оседает на стул. Придвигается к натужно гудящему компьютеру, который никак не могут заменить на новый, и задумчиво щёлкает по вкладке браузера. Набирает в поисковике «Новые нефтяные скважины» и замирает. Тяжело выдыхает, прежде чем закрыть вкладку. Интернет ничего не даст. Мало того, что прошло ещё слишком мало времени, чтобы туда просочилась какая-нибудь информация, так и не нужна она. Несколько лет назад, когда Полина впервые попала к ним, Геннадий уже поверил и сейчас не собирается сомневаться. Он трёт переносицу и прикрывает глаза. Вспоминает, как трёхлетняя Полина, четыре года назад, не стесняясь, задрала на животе кофту и показала целую россыпь родинок. Большие и маленькие, светлые и тёмные, они соседствовали с едва заметными точками шрамов и голубыми лентами вен, слишком близко расположенных к коже. «А это вот Лим» - Геннадий, словно это случилось вчера, помнит, что она тогда не выговаривала «р». А ещё, как она давала названия всем этим родинкам, хотя не могла знать в таком возрасте географию. «А вот тут Москва» - Полина тогда задрала длинный рукав кофты и ткнула пальчиком в самую крупную родинку на предплечье. «А ты у нас кто?» - помнится спросил тогда Геннадий, на что получил удивлённый взгляд ярких, как синее небо над головой, глаз и спокойное: «Я — Земля». В первый момент это было смешно, а уже потом, много позже, дома, когда дочь попросила помочь с географией, стало жутко. Геннадий разворачивает кресло так, чтобы оказаться спиной к компьютеру и потягивается, закидывая руки за голову. Он тогда провёл эксперимент: вырезал схематичного человечка и, через лист копировки, свёл на него точки-города с атласа дочери. Волосы зашевелились мгновенно, когда Москва большой точкой действительно оказалась где-то на предплечье. В обед Геннадий снова заглядывает в палату. Полина сидит на слишком большом для неё стуле и, облокотившись о подоконник, смотрит в окно, за которым играет яркое солнце, отражаясь бликами на лужах. - Красиво, - не оборачиваясь, замечает Полина. - Скоро листики распустятся. - И солнце будет играть не только с лужами, но и с листьями, - соглашается Геннадий, подходя к окну и высыпая на подоконник горсть карамелек. - Угощайся. Он ещё с первого раза заметил, какие именно карамельки она больше ела, поэтому и купил сегодня в буфете именно их. - Спасибо, - Полина улыбается и шуршит обёрткой, отправляя в рот первую конфету. - А листиками играть будет не солнце, а ветерок. Они молчат. Полина - потому что снова вернулась к рассматриванию хоть и не особо красивого, но всё равно вдохновляющего пробуждением природы пейзажа за окном. Геннадий - потому что не знает, что лучше сказать. Он ведь хотел просто угостить и сразу вернуться к своим делам. - Красивая будет весна. Вы посмотрите? - ярко-синие глаза, кажется, смотрят прямо в душу, отчего у Геннадия по спине словно пробегают мурашки. - И ты посмотришь, - обещает он, не зная, что ещё можно сказать. - Может быть, когда станет потеплее, даже сходим на улицу. Или окно откроем, чтобы весна вошла сюда. - Мы умираем и рождаемся весной, - совершенно спокойно отзывается Полина и взгляд её больше не держит Геннадия. - Я назначу пару дополнительных анализов, посмотрим, как обстоят дела. Всё не так плохо, Полин. - Ага, - соглашается та и с громким хрустом разгрызает гоняемую по рту карамельку. После смены Геннадий снова заглядывает к Полине, но девочка спит, завернувшись в одеяло, как в кокон. Что-то после вчерашнего разговора тревожит, царапает изнутри, и он какое-то время ещё стоит над постелью, словно прислушиваясь к чужому дыханию. Но Полина так и не просыпается, только кривит по-детски пухлые губы, словно ей снится что-то неприятное, и сжимает тонкими пальчиками край одеяла. Геннадий выдыхает, только сейчас понимая, что, оказывается, зачем-то задержал дыхание, и так же тихо, как и пришёл, выходит из палаты, осторожно прикрывая за собой дверь. - Здравствуйте, Геннадий Львович. - Геннадий вздрагивает от неожиданности и оборачивается, встречаясь взглядом со своим сменщиком. - Неважно выглядите, вам бы спать на выходных больше. - Здравствуйте, Игнат Богданович, - они почти ровесники и можно бы было просто по именам, но как-то уж повелось между ними. Словно какое-то негласное и глупое соперничество. Которое, надо заметить, начал определённо не Геннадий. - Не беспокойтесь, ваша самая маленькая пациентка в надежных руках. - Я не беспокоюсь, - врёт Геннадий, потому как внутри что-то продолжает скрести и даже тот факт, что он только что был у Полины, не помогает. - Я знаю, что вы хороший специалист, Игнат Богданович. - Приятных выходных вам, Геннадий Львович, - улыбается Игнат и проходит мимо. Время обхода ещё не началось. Звонок застает Геннадия на полпути к дому. Он только выходит из автобуса, когда телефон в кармане начинает вибрировать. Геннадий сцеживает очередной зевок в кулак и лезет за трубкой, рассчитывая увидеть во входящих имя жены. Ведь кому ещё нужно звонить с утра пораньше, зная, что он может только прийти с работы или заслуженно отдыхать? Только вот на экране высвечивается рабочий номер, и сердце на мгновение замирает. Пальцы вздрагивают, когда Геннадий одним нажатием принимает вызов и подносит трубку к уху. - Твоя самая маленькая пациентка не проснулась, Ген, - внезапно по имени оповещает голос Игната, но Геннадию как-то не до этой резкой перемены. Внутри всё обрывается, словно эта девочка была ему не просто пациенткой, а кем-то родным и близким. - Я же к ней... - Кто-то неосторожно задевает Геннадия плечом и, кажется, даже не извиняется, но тому это совсем не важно. Только приходится оборвать себя на полуслове, а продолжает уже Игнат: - Заходил. Знаю. Она умерла позже. Геннадий стоит посреди улицы и впервые задумывается о том, чтобы закурить, но потом вспоминает девочку Полину. То, как она, несколько лет назад, наморщив свой маленький носик, сказала об одной из медсестёр: «Невозможно приучить любить планету, если они сами себя не любят и гробят лёгкие». Он вдыхает утренний, ещё не по-весеннему холодный воздух и поднимает взгляд в светлеющее небо. «Мы умираем и рождаемся весной» - снова слышит он её голос и кривит губы в горькой усмешке. Полина ещё вчера знала, что скоро умрёт, но ему так ничего и не сказала. Геннадий на мгновение прикрывает глаза и отворачивается от неба. Ёжится под налетевшим ветром и глубже прячет руки в карманы. Он спешит домой и нет больше в сердце боли по умершей. Просто Геннадий знает, что где-то на этой большой планете, среди множества рождённых, в этот час открыла глаза и та, что до конца своих дней будет связана с Землей. И ни в чём неповинные дети будут страдать, до тех пор, пока человечество не поймёт, что нужно беречь свою единственную планету. Геннадий взбегает по лестнице и открывает своим ключом дверь. В нос тут же бьёт запах горячего завтрака, и спать несмотря на сутки бодрствования вовсе не хочется. Он скидывает пальто на вешалку и, разувшись, заглядывает в кухню. Улыбается зевающей жене и предлагает: - Родная, давай купим участок и засадим его деревьями, как ты и хотела? Чтобы полюбить Землю, можно начать и с малого.