Поздно вечером в степи

— Не стоит ребенку так поздно по степи гулять. — Теплая ладонь опускается Артемию на голову, ероша и без того встрепанные светлые волосы.       Мальчик вздрагивает, почти с трудом оторвав взгляд от рыжей травинки. Небо над степью и впрямь заливается закатом. Надо же — загляделся на травинку, забыл о времени. Нехорошо, опять отец будет долго-долго отчитывать в коридоре, а Стах — вот подлиза! — с осуждением посматривать на друга из своего угла. Будто бы сидеть за старой толстой книгой с засаленными страницами и начерченными от руки жутковатыми картинками — стоящее дело! — Я сын менху. — Хмуро бормочет Артемий, не оборачиваясь. Тонкие женские пальцы только глубже зарываются в жесткую шевелюру, перебирая чумазые волосы. — А, сын менху. Что ж, тут не поспоришь. — Легкий, женский, почти девчачий смех звенит, как коровьи колокольчики. — Сыну менху самое место в степи. — Женщина все же убирает руку и садится рядом — краем глаза Артемий ловит округлые колени и край светлого платья. — Зовет тебя Степь, сын менху?       Мальчишка невнятно бормочет, невидяще уставившись на травинку, чувствуя, как пылают щеки. Мама умерла давно, и с тех пор женщин в доме Бураха нет — вечно кашляющих пациенток в счет брать не приходится. А чужие женщины, да и вообще все взрослые поглядывают на «сына Старшины» с опаской и любопытством —, а ну как выкинет Бурах-младший какое-нибудь чудо под стать отцу? По сему, чего-чего, а разговаривать с женщинами Артемий не умеет, совсем не умеет. — Смотри, как здорово, — Звучит над ухом ласковый голос и мальчишка нервно оборачивается. И впрямь — почти девчонка, волосы светлые, и глаза — голубые-голубые, как небо над степью летом. — Ты — сын менху, я — Хозяйка, но для Степи мы все едины, все одинаковые. Всех она примет.       Губы Артемия застывают буквой «о». Хозяйка — это тебе не прачка с соседней улицы, и даже не продавщица в мясной лавке. То-то она «сына менху» не опасается. Ишь ты, кого в степи только не встретишь… — Ну так что? — Женщина смотрит на Бураха ласково, так, что в груди что-то дрожит, а закатное солнце за ее головой на секунду проблескивает в льняных волосах — точно ореол, как у святых на иконах. Замерший мальчишка даже не сразу и понимает, о чем его спрашивает молодая Хозяйка: — Зовет тебя Степь, сын менху? — Отец говорит, одонги каждой травинке имена дают. — Невпопад бормочет вконец смущенный Артемий. Впрочем, Хозяйка — она на то и Хозяйка, чтоб все понимать, верно? — А я думаю — травинок, их же так много. Как это быть может? — Людей тоже много. — Женщина отворачивается с грустной улыбкой, от которой Артемию хочется то ли плакать, то ли упасть на землю не дыша. — И у всех есть имена.       Они молчат, глядя на алеющее небо. Где-то далеко в поле мычат идущие домой с выгона коровы. — Как ее понять, Степь? — Вздыхает Хозяйка. Теплая ладонь снова ложится Артемию на затылок. Хочется положить голову ей на колени, как маме в детстве, да вот только чумазому Артемию становится страшно от мысли запачкать такое светлое явление. — Зовет она нас, то ли на погибель, то ли хочет приютить среди горьких трав. Впрочем, для нее, дикой, все едино. Бурах зарывается пальцами в рыхлую землю и сам не зная для чего жалобно шепчет: — Может, мне лучше уйти в степь. Может, отец будет учить Стаха, и сделает из него менху, сделает Старшину. У меня не получается. Не хочу сидеть над книжками, не хочу лечить чихающих стариков и слепых прачек. И в коровьих кишках копаться не хочу. — Ах… Думаешь, работа менху только в этом? — Хозяйка грустно вздыхает и сокрушенно качает головой. - Мы, Хозяйка, поддерживаем в Городе баланс, держим его на своих хрупких плечах, как коры… Ах, кабы были наши плечи каменными… Держим мы этот город, держим, а прибираться в нем некому. Некому драться с крысами и сорняками… — Она смеется, и перехватив чумазую ладошку мальчишки, прикладывает ее к своему животу: — Слушай, сын менху. Тут, где дрожит твоя рука, рождается новая травинка в степи. Я даже имя для нее не придумала, но уже знаю, что ей предстоит расти сквозь камни. Вот и пообещай мне, сын менху, что станешь быком, способным сдвинуть любой камень — хоть надгробную плиту. — Она неловко улыбается, заметив неподдельное удивление на лице Артемия, и легонько толкает его в плечо: — Ну же, пообещай мне, сын менху. Пообещай, что защитишь этот Город и эту травинку. Она улыбается ласково, встает с остывающей земли легко, словно невесомая, протягивает ладонь: — Вставай, сын менху. Вернешься, когда сам станешь менху — тогда и тебе можно будет допоздна гулять по степи. Артемий принимает протянутую руку и сам себе повторяет, что клятвы, данные Хозяйкам и данные в Степи, не стоит нарушать. *** — Пообещай мне, что спасешь Город, хорошо? Пообещай, что не забудешь про нас! — Виктория хватает Бураха за руку, хмурится.       У маленькой Капеллы совсем другие глаза, и волосы больше рыжие, чем льняные, и веснушки по всему лицу, только вот она — Хозяйка, и ореол света от лампы пляшет на ее волосах так же, как много лет назад. — Не могу. — Улыбается Бурах и осторожно отнимает у маленькой Хозяйка свою ладонь. — Я уже дал это обещание, Хозяйка.       Он выходит из Сгустка и смотрит на алеющее закатом небо. Нехорошо, ах, нехорошо. Даже сыну менху не стоит бродить по степи так поздно… Артемий улыбается криво и бросает взгляд туда, где за домами — кладбище, и две каменных женщины по прежнему охраняют Город. Что же, госпожа       Виктория, желали Вы каменные плечи — вот и получили их. Легче Вам? Сыну менху не стоит так поздно гулять в степи, а вот самому менху — в самый раз.