Копоть от толстых свечей вьется черными пятнами по стеклу. Свет луны просачивается в комнату широкой блеклой линией, накрывая собой полотно, гвоздями прибитое к старым доскам. Он высвечивает голую девичью фигуру с копной каштановых волос.
Она могла бы нарисовать на нём эти метель и лунный луч. Могла бы нарисовать старый каменный замок, обнесённый снежными покрывалами. Могла бы, но она не станет. Попросту не сумеет. Чтобы создать хоть что-то похожее, ей нужна палитра с большим количеством красок, но у неё только красная.
Этого цвета здесь вечно в избытке.
Она обмакивает потрёпанную, местами полинявшую кисть в ярко-алом сгустке, тяжёлой бледной рукой проводя тонкую линию по полотну. Намечается новый красный шедевр. Какая прелесть!
Одиночество, свистящее под сердцем почти также звонко, как ветер за окном, прерывает скрип увесистой двери. Страх ударяет в голову лишь на секунду, вскоре бусинами рассыпаясь о каменный пол.
Он вернулся.
— Снова рисуешь? — хриплым голосом спрашивает Он, закрывая за собой дверь. — Как тебе краска?
— Чудесно, — спокойно отвечает она, продолжая водить по холсту старой кистью.
Разве может она ответить что-нибудь, что не понравится Ему? А то, что запах этой краски ей уже до сблёва осточертел, — нудные девичьи капризы, о которых и говорить не стоит. Себе дороже.
— Я соскучился по тебе, — шепчет Он ей на ухо, водружая руки на промёрзшие голые плечи.
— Я думала, тебя теперь развлекает жена, — также уверенно произносит она, не отрываясь от своей работы.
— Я отдал ей супружеский долг во вчерашнюю брачную ночь, — Его голос звучит холодно и равнодушно. — Сегодня я хочу тебя.
— А Миранда? — она рисует несколько размашистых полос, будто бы случайно стряхивая с плеча Его руку.
— Думаешь, у меня может быть что-то серьёзное с этой собачьей шлюхой? — усмехается Он в ответ на её жест. — Она годится только для секса.
— А я тебе для чего? — её голос нервно дёргается, и рука машинально опускает кисть.
С полминуты Он молчит, не представляя, что ей ответить. Он не знает, для чего. Трахать при свете луны или болтать о картинах, которыми она увесила все стены? И то, и другое. Просто нужно, чтобы она принадлежала Ему. А её дурацкие вопросы Его злят.
— Что ты рисуешь? — спрашивает Он, вглядываясь в стоящее перед Ним полотно.
— Это старушка, что ты убил сегодня, чтобы запугать свою жену, — в её голосе не слышно и капли дрожи. — Рисую её, её же кровью.
— Как поэтично, — отзывается Он, расплываясь в улыбке. Ему нравится, когда она запечатляет Его шедевры.
Он убивает, она пишет картины кровью Его жертв. Маньяк и художница. Блеск. Сочетание до того идеальное, что могло бы быть даже романтичным, не будь это историей о двух съехавших психах, которым и Боги-то уже вряд ли помогут.
Она кладёт кисть на стол и оборачивается к Нему. Её янтарные глаза встречаются с Его, цвета чистой морской волны. Она ненавидит их до одури. Уверена, что ненавидит. Но она не помнит, чтобы видела где-то более прекрасные глаза.
— Я хочу нарисовать твои глаза, — тихо шепчет она Ему в губы.
— Пытаешься выпросить у меня новые краски? — смеётся Он, ухватываясь за её подбородок. — Неужели тебе наскучила романтика рисования человеческой кровью?
— Я просто хочу нарисовать твои глаза, Рамси, — она утыкается взглядом в Его губы, — красный цвет для этого не подойдет.
— Куда делись твои когти? Помнится, пару месяцев назад ты так вопила и плевалась от ненависти, когда я трахал тебя, — Он берёт её лицо в свои ладони, заставляя взгляды снова встретиться, — а сейчас ты просишь красок, чтобы нарисовать мои глаза?
Он жадно всматривается в неё. Она молчит, цепенея в Его руках.
— Чокнутая сучка, — с извращённой радостью выплёвывает Он, грубо целуя её пухлые губы.
Она подаётся вперёд, покорно отвечая на поцелуй, пока Его слова о ненависти на повторе проигрываются подсознанием.
Ненависть к Нему всё ещё съедает нутро, но отчего-то смешивается с постыдной привязанностью, выдавить из себя которую, кажется, уже нереально.
Он резко прижимает её к себе, до боли цепко ухватываясь руками за обнажённые бёдра.
— Моя чокнутая сучка.
Она тяжело вздыхает, когда Он отрывается от её губ, устремляясь горячими поцелуями по бледным плечам и шее.
— Ты заводишь меня, милая, — на выдохе шепчет Он, рывком толкая её на стоящую рядом кровать.
Она падает спиной на покрывало из волчьей шерсти, больно ударяясь головой о спинку кровати, но не издает и писка. Её янтарные глаза блуждают по Его торсу, а тело в ответ изгибается от желания.
Их прерывает протяжный скрип двери, из-за которой слышится напуганный женский голос:
— Милорд, Вас срочно ищут, — голос женщины дрожит.
— Я занят! — зло вскрикивает Он, переводя взор на источник раздражения.
Она напрягается, вдруг чувствуя холод, неприятными мурашками покрывающий кожу.
Ведь Он не уйдет?
— Но, милорд, там… это Ваша жена, — сбивчиво произносит служанка.
Он громко выдыхает, бросает короткий взгляд на неё, лежащую голой на волчьей шкуре, и спешно натягивает то, что уже успел снять. Она содрогается от мысли, что Он уходит, предпочтя ей другую.
— Останься со мной, — вырывается из неё едкой обидой.
— Усмирю жёнушку и вернусь, — кидает Он, выходя из комнаты, — а пока можешь закончить свою новую картину.
Его уход вонзается в сердце гнилой занозой, отравляющей всю кровеносную систему. Очевидное осознание того, что псих, обожающий убивать и мучить людей; псих, который заточил её в четырёх стенах вонючего замка; псих, который имел её во всех позах тогда, когда этого хотелось Ему; псих привязал её к себе до такой степени, что она уже не хочет ни с кем Его делить.
Слететь с катушек в подобном месте до смешного просто. И перестать ненавидеть того, кого следует. Удивительная картина: жертва ревнует маньяка к другим его жертвам, гноясь отвращением и любовью одновременно.
Она в порыве вскакивает с постели, фурией проносясь по комнате. Глаза застилает злость.
***
Вылетая из толстых каменных стен замка незамеченной, она твердит про себя, что лишилась рассудка. Какой это по счету её побег?
Свежий воздух бьёт по рецепторам, заставляя почувствовать себя почти счастливой. Ночь сгущается, становясь всё темнее. Она юрко шмыгает мимо дозорных в попытках отыскать выход из этих стен. Но она не знает, где должна искать.
Душа едва не уходит в пятки, когда она замечает пьяного стражника, надвигающегося прямо на неё. Она успевает схоронится в ближайшем покосившемся сарае.
Девушка переводит дух и в который раз пытается вспомнить. Вспомнить, как её привезли сюда, и какие дороги отсюда ведут. Но изображения путаются в сознании, заставляя вздрогнуть от страха неведения.
Слышатся шаги шатающегося дозорного, который всё-таки её заметил. Она с опаской пятится назад, в угол: хочет прижаться к деревянной стене и не дышать в надежде, что стражник свалится ещё у входа. Спина натыкается на что-то мягкое, и она в испуге оборачивается.
— Куда-то собралась, милая? — зло ухмыляется Он, хватая её запястья. — Сдается мне, ты ещё не дорисовала картину.
Она окунается в глаза цвета морской волны, которые захлёстывают её приливом ужаса и смывают с берега, кутая в свою пучину.
Он наотмашь бьёт её по лицу:
“Ты моя”.
