Место, где свет

      Мартин провел закостенелыми пальцами по зеленому шерстяному пледу, пытаясь ощутить прикосновение его ворсинок к коже. Но тщетно – пальцы не слушались, тогда он просто закутался поплотнее. Было холодно, все тело пронизывал озноб. Сидя в пространстве меж двух коек, упираясь спиной в одну из них и обхватив ноги, согнутые в коленях, руками, Мартин наблюдал за происходящим в палате, чтобы хоть как-то отвлечься от этого ощущения холодной пустоты. Рядом дряхлый старик, схватившись дрожащими морщинистыми руками за стойку светокапельницы и опираясь на нее, как на костыль, пытался передвигаться. Его скорость едва ли была больше пяти сантиметров в секунду, но небольшими неуверенными шажочками он упорно двигался к своей цели. Мартин не знал, куда именно, да его это и не особо интересовало. На другой койке, что стояла возле окна, мужчина читал газету или, возможно, разгадывал сканворд, периодически шурша бумагой. Тем временем старик вышел в коридор, в палате стало чуть темнее. На потолке, конечно, сияла лампа дневного света, но ее сияние было холодным и блеклым, мертвого белого цвета. А вот свет от светокапельниц совсем другой: теплый, яркий, слегка желтоватого оттенка. Мартин любил наблюдать за ним, пока световая энергия стекала сверкающими капельками по трубке в вену. Резервуар с жидким светом уж очень напоминал старую добрую лампу накаливания, которую теперь можно встретить разве что в музее или в подполье, оттого вся эта конструкция походила скорее на старинный торшер без верха, чем медицинское оборудование. Мартина уже прокапали, и теперь он ждал, пока тело полностью разморозится. Маленькие сверкающие капельки лекарства согревали, смешиваясь с кровью, и это тепло, которого так не хватало здешним пациентам, оживляло, придавало сил. Но размораживаясь и оживая, уже полумертвые ткани пронизывали тело импульсами боли. Увы, лишь внутривенные инъекции света могли помочь таким больным, как Мартин и другие, кто содержался тут. Их внутренняя светимость совсем померкла, и собственной энергии уже ни на что не хватало, даже на поддержание простейших жизненных функций. Вокруг царила атмосфера уныния, печали и безысходности. Ведь многим здесь давно нечего было ждать от будущего: они перестали видеть свет в конце тоннеля и жизнь их превратилась в бессмысленное биологическое существование, искусственно поддерживаемое персоналом. Спектакль абсурда, где ты день ото дня повторяешь одни и те же действия, лишь чтобы дожить до следующего дня. Дня, где ты вновь будешь заниматься тем же самым, что и вчера, снова и снова... Ни цели, ни причин для поддержания жизни. Лишь искусственный донорский свет, бегущий вместе с кровью по венам и заставляющий тебя жить, удерживающий твою душу в теле.       Мартин поднялся на ноги и тоже вслед за стариком вышел в коридор, ему в лицо подул холодом ветер проносящегося мимо сквозняка. Теперь он уже мог свободно ходить по всему корпусу, а еще неделю назад, когда его только привезли полуживого в это богом забытое место... Впрочем, как знать, может, только здесь и сохранился бог, законсервированный в колбах с жидким светом, а весь остальной наружный мир давно покинут им. Мартин этого не знал, зато знал свое предельное расстояние – десять метров. Лишь десять метров и ни сантиметром больше, он хорошо запомнил эту цифру, ведь еще неделю назад, когда его только привезли сюда, умирающего и обессиленного, без всякого желания жить, он мог пройти ровно столько. А потом его биологический аккумулятор садился и требовал подзарядки. Если Мартин пытался пересечь эту невидимую границу и пройти чуть дальше, то просто терял сознание. В глазах темнело, начиналось головокружение, ноги становились ватными, и из тела словно уходила жизнь, все вокруг гасло, как будто тебя на секунду отключили от розетки. А потом включили вновь – в себя Мартин приходил уже лежа на полу, в поту и с ощущением жара по всему телу, а особенно в верхней его части, как если бы ты только что вылез из бани. Постепенно сознание и контроль над телом возвращались. А затем приходилось подолгу сидеть на одном месте с потупленным безучастным взглядом, копя энергию и ища новые причины для жизни. Такова участь тех, кто утратил внутренний свет.       К счастью, теперь его светимость была почти в норме и можно было передвигаться на большие расстояния. После нескольких месяцев практически без движения подобная свобода действий весьма радовала. Как мало, оказывается, человеку надо для счастья – просто иметь возможность ходить туда, куда хочешь. Осторожно наступая на покрытый линолеумом пол, Мартин слышал кое-где скрип старых досок под ним. Здание больницы было весьма старым и, по сути, собранным из обломков других зданий и модулей первыми энтузиастами из персонала. И хоть недавно и был проведен капитальный ремонт, но от наметанного глаза оценщика, которым когда-то работал Мартин, не могли ускользнуть мелкие детали, тут и там выдающие истинную суть этого места и рассказывающие любопытному слушателю все его секреты. По потолку тянулись бесконечные линии проводов, кое-где свисавшие на стены. А через каждые двадцать метров располагались лампы дневного света. Мартин часто удивлялся их названию, ведь включали их вовсе не днем, а чаще вечером или ночью. Следовало бы назвать их лампами ночного света, это было бы точнее.       Мартин миновал дежурный пост с персоналом. Персонал – это слово здесь имело особое значение. Все население больничного комплекса делилось на персонал и пациентов. Иногда еще встречались редкие посетители, но они здесь не задерживались. А вот персонал был такой же неотъемлемой частью этого места, как стены, окрашенные в бледно-розовый цвет. Они не были людьми в привычном понимании, хотя в большинстве своем и выглядели как люди. Были, впрочем, и другие весьма странные существа. Говорят, когда-то первые из персонала были простыми людьми, которые и построили эту больницу, но от длительного взаимодействия с чистым светом они мутировали в нечто иное.       За постом виднелся проход в холл. Доступ туда был лишь у персонала, а еще туда отправляли выписавшихся или приводили оттуда новоприбывших. Перед проходом сидел охранник – существо с телом человека и головой быка. Обычно его называли Минотавром. Он следил за тем, кто пересекает проход, и постоянно что-то записывал в свой журнал. В остальном же его тело оставалось без движений. Лишь пристальный следящий взгляд и руки, пишущие никому не ведомые записи, а так – натуральная статуя без намека на подвижность. В холле виднелся ряд дверей с часами над каждой из них. Все часы показывали разное время, а когда стрелка достигала определенного значения, у каждой своего, дверь распахивалась, и в нее входил или выходил кто-то из персонала, реже пациентов. Что было по ту сторону, Мартин не знал, было видно лишь ослепительный яркий свет. У дверей не было ручек, кроме одной, она отличалась ее наличием и тем, что над ней не было часов. Эта дверь вела наружу, и именно через нее сюда когда-то доставили Мартина.       Проходя мимо поста, Мартин сдал пустые бутыльки из-под лекарств. Их было три: утро, обед и вечер. И каждую порцию препаратов следовало выпить в указанное на бутыльке время. Чтобы у тебя был вечер, следовало выпить лекарства из вечернего бутылька, а чтобы было утро – из утреннего. Ну а обеденная доза была связующим звеном между утром и вечером и поддерживала восприятие, когда одна доза уже почти переставала действовать, а вторая еще не была принята или уже была, но еще не подействовала. Без препаратов внимание рассеивалось, а время переставало существовать как понятие. Ведь биологические часы пациентов давно сбились, а некоторые и вовсе остановились. День и ночь, утро и вечер – все смешалось для них, все стало единым ничем. Препараты же дарили надежду и восстанавливали естественный ход событий, раскрашивая ночное небо звездами, а утреннее – солнечными лучами. Это было куда лучше, чем вечная пасмурность затянутого облаками серого неба без определенного времени суток.       В конце коридора висела картина, изображающая некий природный пейзаж. То ли она стала такой от времени, то ли художник изначально ее так задумал, но вся композиция была выполнена исключительно в зеленых тонах. И деревья, и земля под ними. Лишь на небе виднелся небольшой, почти незаметный, отголосок синевы. Мартин остановился возле картины и долго вглядывался в нее. Он уже давно не видел такой природы, какой она была изображена тут. Лишь холодные бетонные модули технократического города, обломки трущоб или пустыня, как та, что окружала их сейчас. Больничный комплекс был единственным жилым и действующим объектом на многие мили вокруг, маяком и пристанищем для заблудившихся душ. Немногие сюда забредали. Кто-то просто шел куда глаза глядят без какой-либо цели – лишь бы только прочь из города – и в какой-то момент начинал видеть свет от окон и наружных прожекторов, будто свет в конце тоннеля. И все они, как мотыльки на пламя свечи, слетались сюда. А кого-то привозили и выбрасывали здесь как мусор. Для кого-то это место, о котором ходили легенды, было последней надеждой, ведь если не помогут здесь, то уже ничто не спасет. Донорский свет – это крайняя мера, когда традиционная медицина уже не помогает.       В конце коридора был выход на лестницу, ведущую к другим корпусам, где располагались прочие отделения. Мартин лежал в отделении интенсивной релюминации, о чем свидетельствовала надпись над дверью, подсвеченная тусклым, периодически мерцающим светом. Кроваво-красные буквы зловеще смотрелись на светящемся желто-оранжевым цветом фоне когда-то белого, а теперь местами пожелтевшего запыленного указателя. Он достался в наследство от какой-то старой больницы, когда здание комплекса только строили, а точнее сказать, собирали по частям из чего придется. Зато дверь, ведущая на лестницу, была новая. Тяжелая, металлическая, с несколькими засовами, которые с грохотом запирали на ночь. Хоть лестница и никак не сообщалась с внешним миром и только соединяла между собой корпуса, но в ночное время все выходы и входы все равно запирались по сложной шлюзовой системе. Ведь ночь – это время, когда совсем нет света и может случиться все что угодно. Поэтому данное место – место, где свет был, тщательно охранялось от любых внешних воздействий и было снаружи достаточно хорошо защищено. Здесь смело можно было укрыться от опасностей внешнего мира. Иногда именно за этим сюда забредали случайные путники, чтобы переждать ночь, и стучали в тяжелые металлические ворота. К ним выходил кто-то из персонала с фонарем и впускал внутрь. А потом, если все было в порядке, когда внешние ворота закрывались, их запускали уже в помещение жилого модуля. Но дальше распределителя они все равно не попадали, здесь в корпусах отделений место лишь для пациентов и персонала. Этот стук во внешние ворота часто будил посреди ночи и заставлял всех – и пациентов, и персонал – напрячься. И лишь когда внешние ворота, тяжело поскрипывая, закрывались с характерным звуком автоматических затворов, все облегченно выдыхали. Мартин вышел на лестницу, там находились одни из немногих окон, в которые он так любил смотреть. Небо оставалось туманно-серым, даже несмотря на препараты, и больничный корпус на многие километры вокруг являлся единственным местом, где сейчас был свет.