Под ногами иногда шелестели пожелтевшие листья деревьев, которые с обеих сторон окружали широкую дорожку из тёмных бетонных плит. Это было единственным, что нарушало тишину на кладбище. Итан, сжав в руках шлейки рюкзака, прошёл арку, покрашенную в чёрный, как и забор с острыми шпилями на концах. Джонс, окинув взглядом высокие деревья по бокам, листья на которых уже потеряли яркий зелёный оттенок лета, вздохнул. Он не задумывался, что когда-то придёт сюда ещё раз. Итан опустил взгляд и направился дальше.
Солнце, окружённое серой пеленой тонких осенних туч пока что светило всё так же ярко, как и летом, но не грело. Свет был не так мягок, не окрашивал могильные плиты в белый, поэтому они отдавали серостью и унынием. Сентябрьский сыроватый воздух не доносил до уха Итана ни звука, поэтому он ускорил шаг, чтобы побыстрее добраться до цели и покинуть это место. Когда рядом прошёл пожилой мужчина, и на территории кладбища больше никого не оказалось, Итан принялся насвистывать мотивчик «Когда придёт из-за горы»¹, не особенно, впрочем, попадая в ноты.
Итан зевнул. Спать хотелось ужасно… Нет, его не мучили кошмары, спал он спокойно. Просто вставать рано и переться в школу после трёх месяцев свободы было ужасно трудно. Но Итан знал, что скоро он привыкнет, и эта сонливость пройдёт.
Джонс зябко поёжился. Опять этот холод… Не просто дуновение осеннего ветра, а нечто другое, будто возле тебя пробежала чья-то невидимая тень. Итан пережил слишком много за летние дни, чтобы просто избавиться от холодного дыхания на плече, выкинуть из головы чувство чьего-то присутствия, не ожидать увидеть в темноте красные глаза, которые в мыслях и воспоминаниях уже давно потеряли свою чёткость, как и силуэт Фиолетового человека. Итан больше не боялся темноты, не боялся спать, но он прекрасно знал: чувство холода останется с ним навсегда. Будет ощущаться на коже, как шрам от холодного, острого лезвия.
Итан остановился и потёр глаз, который ещё будто покалывало призрачными иголочками. Фингал от кулака псевдо-Тома давно исчез, но зрение заметно ухудшилось. Конечно, всё не так уж и плохо, но нечёткость силуэтов (если прикрыть здоровый глаз) вновь и вновь напоминало о воплях Агнес и сильном, наполненном животной ненавистью, ударе в скулу от лучшего друга. Итан выдохнул и сошёл с дорожки. Он остановился и окинул взглядом ряд одинаковых плит. В самом конце Итан разглядел тёмное пятно. «Да, он здесь», — Джонс двинулся по траве вперёд.
Итан остановился в нескольких шагах от «пятна» и замер. Сидящий на траве даже не посмотрел в сторону белобрысого, лишь поджал ноги и подвинулся чуть в сторону. Немного постояв, Итан снял рюкзак с ненавистными учебниками и аккуратно положил на траве рядом с тёмно-красной сумкой с чёрными шлейками, которая, казалось, сейчас треснет от книг. Итан поморщился. Учебный год только начался, а домашки уже навалом. Только сиди и учи, сиди и учи…
Джонс аккуратно присел рядышком с владельцем сумки и уставился туда же, куда были устремлены зелёные глаза — на могильную плиту, на которой изящными буквами с занятными завитушками были написаны два слова, которые с трудом каждый раз прочитывал Итан. Но трудно было вовсе не из-за замысловатого почерка. Трудно было морально. На этот раз силы хватило только на одно слово: «Оливер»…
— Я всю школу обегал несколько раз, чтоб тебя найти, а ты, оказывается, свалил уже давно, — тихо протараторил Джонс и, угнетённый молчанием товарища, через силу усмехнулся: — Шустрый ты, однако. А ведь всё время утверждаешь, что бегун из тебя никакой.
— Извини, что ушёл, — наконец-то подал голос Шон. — Хотелось посидеть в одиночестве.
Он глянул на Итана. Грусть настолько въелась в зелёную радужку, что она стала тёмной-тёмной. Или это так сказалось на цвете негреющее солнце? Впрочем, глаза соответствовали внешнему виду. Шон вообще не следил за собой: волосы, в которых проглядывали белые пылинки перхоти, были взъерошены; обычно умело уложенная чёлка стояла торчком, открывая лоб; некоторые более глубокие царапины до сих пор не затянулись, потому что Шон вечно сдирал корку, когда нервничал (да и не только); белёсые пятна, которые остались на месте содранных в мясо пальцах, покраснели от постоянных посторонних взглядов и вопросов.
— Помнится, ты не любил одиночество.
— Всё меняется.
— Который раз ты мне это говоришь? — нетерпеливо спросил Джонс. — За это время, которое ты здесь проводишь в «одиночестве», можно было бы придумать другую отмазку.
Шон не ответил. Лишь лениво повернул голову в сторону Итана, а потом вновь уставился на могилу младшего брата.
Прошло много недель, но Шон до сих пор убеждал себя, что это всё — непрекращающийся кошмар. Мальчик убеждал себя, что ему всего лишь снится, как он на протяжении почти двух месяцев приходит сюда после школы и просто сидит перед белой плитой с призрачной, нереальной надписью. Как он сидит здесь пять минут, десять, пятнадцать… Двадцать. А рядом изредка проходят незнакомые люди, которые странно поглядывают на Шона. Он сидит, и ему кажется, что он может провести вот так час, два, три. Четыре. Но потом приходит Итан и зовёт его домой. Итан… Итан-Итан-Итан… Раньше этот белобрысый парень и близко не хотел стоять рядом с Шоном, лишь по рассказам Оливера приблизительно знал, кто он такой. Но теперь всё изменилось. Шон и Итан, считай, стали лучшими друзьями. Смерть Оливера помогла найти им общие интересы, научила решать проблемы вместе. Сблизила их за такой короткий срок. Итан знал, что сейчас чувствует Шон, и знал, как ему помочь. Но Эртон был сам не свой и продолжал упорно тонуть в прошлом.
Итан не понимал, почему Шон ведёт себя так, но сам Эртон знал: есть причины. В последнюю встречу Друг говорил про то, что в Кошмаре Шон не сделал правильных выводов. В тот момент мальчик находился в недоумении. Но потом, когда он выскочил навстречу родителям из комнаты, где на кровати застыл Оливер, который был на волоске от смерти с разбитой, казалось, в дребезги (столько крови там было) головой, он всё понял. Шон понял, что ему было дорого всё это время: младший брат, которого когда-то давно он поклялся защищать. Но клятву не удалось сдержать. Шон гнобил, унижал, издевался, даже иногда бил. Не замечал, не видел серых глаз. Не видел ничего, кроме мишени для колких шуток и насмешек. Шон помнил, как он буквально нёс ослабевшего Оливера из пиццерии домой. Но даже тогда, когда братья зашли в дом, Шон вёл себя холодно. Слишком холодно. Да, в тот миг хотелось прижать младшего к себе, ободряюще хлопнуть по плечу, но Шону было страшно и стыдно. После всего, что было между братьями, Эртон не мог просто подойти к Оливеру и молча приобнять. Это было трудно. Только тогда, когда зеркало было уже разбито, Шон принялся лихорадочно прокручивать у себя в голове лишь несколько слов:
«Прости меня. Я был ужасным братом».
Но Шон опоздал. Мы осознаём, насколько нам дороги вещи, только тогда, когда от них остаются только осколки. Горькие воспоминания, старые вещи, запах в комнате…
— Шон, я понимаю, всё понимаю, — почти прошептал Итан. — Так много несказанного, так много не сделанного, но… Нельзя так, понимаешь? Рождённый быть злодеем будет злодеем, и ты это не исправишь. Ты просто… — когда Шон глянул на Итана, тот замялся: — Ох, ладно…
— Ты понимаешь, что я не могу, — ровно сказал Эртон и уткнулся лицом в колени.
— Парень, — начал Итан, — я потерял сестру, лучшего дру… — Джонс поправился: — товарища…
— У тебя с ними были нормальные отношения, белобрысый, — Итан свыкся с кличкой и уже не обращал на неё никакого внимания. — А у меня с Оливером нет! Я чувствую себя ужасно из-за того, что даже не извинился перед ним за всё, что я сказал ему, что сделал.
Он забрал у меня эту возможность!
Фиолетовый человек никогда назойливо не считал до трёх. Он делал всё сразу. И забирал жизни он тоже тогда, когда ему это было нужно, ни секунды не медля.
— Ты злишься на Друга, — констатировал Итан. — Ненависть всё только портит.
Шон удивлённо посмотрел на Джонса. Сколько раз они вдвоём вот так сидели, Итан ни разу не говорил таких вещей. А может, Шон просто не замечал.
Ненависть портит… А что, простить, что ли? Как можно простить того, кто забрал у тебя дорогое? И причём навсегда. Забрал и больше никогда-никогда не вернёт.
— И что? — безучастно спросил Шон. — Тут портить уже нечего.
— Я тебе так и не рассказал про свой Кошмар в подробностях, — вдруг улыбнулся Итан. — Тогда Друг сказал, что ему нравится, когда его ненавидят. Он этим питается. В Кошмаре у меня была буквально такая же ситуация, как у тебя сейчас. Я стоял между двух огней: с одной стороны, совсем близко, демон, которому я вот-вот вспорю живот лезвием, а с другой — чудовища под масками моих близких, которые были готовы наброситься на меня, если я убью того, кого ненавидел. И знаешь… В тот момент я подумал: «А что бы сделала на моём месте настоящая, родная мне Агнес? Что сказал бы реальный Том, будь он жив?» И я знал, что они бы не одобрили моего поступка. Только простив, я выжил. Что думает Оливер, глядя на тебя сверху? А? Чего бы он хотел?
Шон не ответил, лишь с осознанием кивнул. Наверняка Оливеру не нравится, что его брат каждый день приходит сюда и с душераздирающей тоской смотрит на могильную плиту. Думает лишь о том, что не ценил младшего брата, что насмехался над ним лишь из-за того, что он не похож на Шона. Корит себя за то, что ни разу не сказал «извини». Нет, были, конечно, случаи, но это были неискренние извинения. Просто пустые и мерзкие слова.
— Наверное, он хочет, чтобы я… — Эртон вздохнул, обдумывая дальнейшие слова. — Чтобы я… Скорее всего, гордился. Ну, им.
— Не «скорее всего», а «точно», парень, — кивнул Итан и улыбнулся.
— Но ведь… Мы расстались с ним… Ну, как бы… — не смог подобрать нужные слова Шон и замолк, надеясь, что белобрысый поймёт.
— А ещё мне кажется, Оливер хотел бы, чтобы ты оставался всё тем же Шоном — энергичным, задиристым пацаном, который тупит в самые неподходящие моменты, — ощутив колкий взгляд Шона на себе, Итан примирительно выставил руки: — Но тупишь ты редко. Очень редко, честное слово.
Шон вздохнул и положил голову на колени, глядя перед собой. Итан досадно качнул головой. Не помогло. Что же может помочь Шону сдвинуться с этой мёртвой точки? Перестать ненавидеть демона?
Глаз зацепило что-то фиолетового цвета в сумке у Шона. Итан глянул на приятеля и тихо отполз к сумкам.
— Что там у тебя? — спросил Джонс, когда Шон повернул голову в его сторону и испуганно округлил глаза.
— Не трогай ничего, — чуть ли не крикнул Эртон и вмиг вскочил на ноги, но было уже поздно — Итан стремительно запустил руку в красную сумку.
Шон замер, сжав кулаки, а Джонс вытащил фуражку охранника. Она, видимо, старательно стиранная несколько раз, уже успела немного выцвести и была бледнее, чем когда её носил Фиолетовый человек. Брать в руки головной убор можно было спокойно — на ткани не осталось и следа золотистой жидкости, которой обожглась Эмма. А вот чёрная слизь на козырьке словно въелась в ткань, оставив бледные, но заметные сероватые разводы. Да, эти пятна, которые оставило Зло, невозможно смыть. Впрочем, это никого не волновало. Итан поднялся с фуражкой в руке и окатил Шона ледяным взглядом глаз, которые вновь стали светлыми-светлыми. Тот лишь сердито шмыгнул носом и засопел.
— Т-ты… это… чего? — порыв злости на Шона заставил голос Итана дрогнуть. — Ты до сих пор не выбросил её? — только тишина кладбища заставила мальчика не переходить на крик. — Почему?
Шон молчал. Тишина исходила от него мрачными волнами, тёмная и густая, как чернила. Зелёные глаза впились в фуражку. Шон всё время носил фуражку с собой после того, как Фиолетовый человек убил Оливера. Хотел её выбросить, злобно швырял в стену, пытался разорвать на кусочки… Но не мог избавиться от неё. Просто не мог.
— На память оставил, — пробубнил Эртон и отвёл взгляд в сторону. Да Итан руками мог потрогать охватившее Шона напряжение.
— «На память»… Ты понимаешь, что оставил на память вещь
врага? — тихо спросил Джонс. — Того, кто… — замолчал. Нет, так нельзя. Получается замкнутый круг.
— Говоришь мне простить Друга, а сам… — сморщился Шон и опять сел возле плиты.
Итан ничего не ответил, почувствовав себя неуютно. Он опять наступил на те же грабли. И только сейчас это понял.
— Не на память я это оставил, — спустя некоторое время небрежно плюнул Шон. — Я просто жду.
— Чего? — сжав фуражку сильнее, Итан тоже присел.
— Я хочу вернуть демону её.
— Чего? — опять спросил Итан, но уже более насмешливо. Шон, видимо, рехнулся. — Его нет, Шон!
Эртон глянул на Итана, будто на инопланетное существо.
— Я же тебе рассказывал про то,
как погиб Оливер.
Итан сжался под натиском картин, которые с горечью описывал Шон после того, как Эртон-младший скончался в больнице. Только Итан с Эммой знают про это. Для остальных это был несчастный случай. Странный, но несчастный случай. Интересно, как всё-таки легко взрослых обвести вокруг пальца. А всё потому, что они
не верят.
— Друг сам тебе говорил, что для него всё кончено. Мы победили, Шон.
— А вдруг он вернётся? Он ведь жив. Не знаю, что его держит там, всё в том же Кошмаре, но он жив.
— Он жив, не спорю. Но Друг
не сможет выйти. Он заперт там, понимаешь?
Шон мотнул головой. Не верит.
Рука Друга,
глаза Друга… Демон не выглядел побеждённым.
— Я видел его глаза, Итан. Этот взгляд. Он опять напугал меня, — покосился на фуражку в руках приятеля Шон.
Когда Друг в расколотом пополам зеркале на прощание дунул на чёрную ладонь, Шон не видел ничего, кроме красных глаз. Фиолетовый человек не выглядел живым. Но и мёртвым его тоже назвать нельзя было. Глядя в вытянутые зрачки, Шон почему-то понял, что Марионетки уже нет. Глядя в эти зрачки, мальчик смог прочесть там немой, холодящий кожу, вопрос: «
Ну? И где сейчас твой Бог? Твоё спасение?»
— Ты прекрасно знаешь, как хорошо Друг притворяется. Ты ведь понимаешь, что на протяжении многих лет ему удавалось пудрить мозги людям разной натуры, разных характеров.
Я видел его
настоящие глаза. Помнишь, когда ты воткнул в живот Другу свой нож? Тогда ты не видел его взгляда. А я стоял перед ним. Видел испуг. Когда Другу стало больно, он открылся. Это были глаза труса, который просчитывает всё наперёд лишь из-за опасений быть убитым или побеждённым. Вот и весь твой Друг: одиночество, трусость, ненависть и стена из жесткости, из-за которой он окончательно ослеп. Друг не вернётся. Ему плохо, страшно и… Наверняка больно.
Итан выдохнул. Он говорил таким убедительным тоном, что не постеснялся мысленно похвалить себя. Вообще, Джонс был не мастер толкать речи, так что он выжидательно уставился на Шона. Тот сидел, пялясь в одну точку. Видимо, старательно переваривал информацию. Итан ненавидел такие моменты, когда Эртон зависал и думал о чём-то своём. Такое состояние Итан и называл «Шон тупит».
«Тиран, убийца, трус… — Эртон вздохнул и прикрыл глаза. В горле неприятно зажгло. — Трус…
Трус-трус-трус».
— Знаешь, — Шон распахнул глаза и в упор посмотрел на Итана, — Оливер хотел бы, чтобы я гордился не только им. Он хотел бы, чтобы я гордился тобой, Эммой…
— И?
— Я вами так горжусь, что меня лет двадцать так точно ещё штормить будет, — с этими словами Шон улыбнулся и хлопнул Итана по плечу. Улыбнулся горьковато, хлопнул нехотя, но это не имело значения. Улыбка Эртона была заразительной, и Итан не сдержался, тоже легонько улыбнулся. — Мы спасли множество детей, которых бы сейчас терроризировал Друг. Но он не сможет.
Джонс кивнул головой и не успел ничего сделать, как вдруг Шон выхватил у него из рук фуражку демона и поднялся. Итан молча проследил за мальчиком. Шон приблизился к могильной плите и повесил на неё фуражку. Мурашки табуном пробежали по спине Джонса. Разве так можно? Да и зачем? Итан хотел было спросить, но Шон опередил его, одним лишь взглядом ответив на все вопросы.
Дети победили тебя, Фиолетовый человек. Вот, что значила фуражка
злодея на могиле
героя. Значила, что вывод сделан, и итоговая черта проведена. Значила, что дети не сломлены. Значила, что все эти смерти были не зря. Значила, что Кошмаров больше не будет. И с пиццерией покончено. Навсегда. Теперь, когда она с каждым днём разваливается всё больше, принято решение её снести. Теперь фуражка — вовсе не напоминание о смерти Оливера, а о том, что каждый может противостоять и вязкой Тьме, и ослепляющему Свету. Напоминание о том, что только человек может управлять своей судьбой. Напоминание о том, что даже ребёнок может победить. Даже если силы свыше ополчились на него.
Итан вздохнул с облегчением, забросил за спину рюкзак и кивнул, мол, пошли отсюда. Шон не сопротивлялся, как раньше. Перекинул через плечо сумку и направился к главной дорожке. Без фуражки идти было легче. Но только ли из-за фуражки? Нет. Шон отпустил, очистил свою душу от болезненных царапин, залечил раны и ожоги на сердце.
Итан и Шон покинули кладбище. У ворот их, топчась на месте, ждала Эмма.
— Ну наконец-то! — воскликнула девочка и скрестила руки.
— Мы шли со школы вместе, и я попросил Эмму подождать меня здесь, — на вопросительный взгляд Шона ответил Итан.
Эртон понимал, почему Джонс так сделал. На душе у Эммы до сих пор остался осадок после гибели Рида. Шон и представить не мог, как ей тяжело. Но в который раз Эмма доказала, что она не соплячка, как раньше считал Итан. Да и Шон тоже. Если Эванс не напоминать, она и останется улыбчивой девчонкой, не замкнётся в себе. Главное —
не напоминать. Ни о Риде, ни о Фиолетовом человеке.
Ведь всё это осталось в прошлом, не так ли?
— Понял, — выдавил из себя Шон. Улыбку как ветром снесло.
Итан глянул на Эмму. У неё, видимо, желания улыбаться тоже не было. Один Джонс, как дурачок, стоит с улыбкой на всю рожу. Эх, и почему у него не такие заразительные смех и улыбка, как у Шона?.. Что ж, каждому своё.
Итан приподнял брови, глянул на тротуар. Посмотрел сначала на Шона, а потом на Эмму.
— Рожа как у моржа. Причём у обоих, — констатировал Итан и вдруг положил на плечи приятелям руки и притиснул двоих к себе.
Так, в обнимку с Шоном и Эммой, Итан двинулся по тротуару. Было не очень удобно, но от вздоха «о боги» и хихиканья Эммы в груди радостно трепетало сердце. Этого было достаточно.
— Пошлите ко мне, а? — выбрался из-под руки Итана Шон. — Родителей всё равно до ночи дома не будет.
— Да, пошлите, — Эмма смутилась и тоже отошла от Джонса. — И не смей меня обнимать, Итан Джонс!
— Да ладно тебе, Эммка, — беззлобно ухмыльнулся Итан.
Надутая Эмма пихнула Итана, и тот чуть не свалился на дорогу. Идущий сзади Шон не выдержал и захохотал. Эванс и Джонс, переглянувшись, присоединились к нему. Смех подростков, звенящий в воздухе, значил, что
завтра всё же наступит. Значил, что всё будет хорошо.
Хорошо, чёрт возьми!
***
Дунул осенний ветер. Сухие листья срывались один за одним, светло-серые тучи начали плыть по небу быстрее, сильнее заслоняя собой негреющее солнце.
Поток ветра быстро прошёлся по тропинкам кладбища, поднимая пыль и листья. Заглянул на каждую могилу, прочитал каждую надпись. От ветра фиолетовая фуражка на плите пошатнулась и упала в блёклую траву. Ветер пригнал сюда же, к надгробию Оливера, небольшую бумажку, всю в чёрных разводах. Послание, гонимое ветром, которое никто никогда не увидит и не прочтёт. На бумажке размашистым почерком кто-то совсем недавно, терпя боль во всём теле, чёрным нервно и несдержанно вывел три слова на непонятном языке, давая знать, что всё кончено:
«Non venit. Vale²».
Примечания к главе:
¹«She’ll Be Coming ‘Round the Mountain», американская песня в стиле фолк. Происходит от негритянского спиричуэла «When the Chariot Comes» («Когда приедет колесница»), в котором поётся о Втором пришествии Иисуса Христа.
²Non venit. Vale (лат.) — «не приду. Прощайте».
