* * * Спустя восемь лет. * * *
Воздух был плотным, густым от ароматов раскрывшихся соцветий и влажной почвы. Ливень прошёл с самого утра и стремительно умчался на другой край мира. Чтобы больше никому не мешать и не пачкать длинные мантии. В то прозрачное пространство, которым дышит человек, изредка врывались гудящие пчёлы, суетились вокруг растений или приставали к людям, будто мечтая собрать с их губ сахаринки от недавно выпитого чая, а затем стрелой исчезали из поля зрения, унося с собой низкое жужжание. От земли, впитавшей в себя весенние дожди и затем исторгнувшей их в виде росы, шла прохлада. В вышине она смешивалась с солнечными лучами и блеском покрывала всё живое и неживое, что было выше четырёх метров. Облака падали на человеческие головы, вытесняя из них все заботы и зимнюю усталость. Здесь было удивительно, удивительно тихо. Огромное пространство взбрыкнувшихся точно в танце холмов было усеяно чёрными веснушками. Груды расколотых каменных блоков лежали в разных уголках мемориального периметра. Необтёсанные, угловатые, инородные, они лежали на траве в какой-то беспомощности, чувствуя, что отныне бессильны. Казалось, поначалу они тоже испытывали боль – даже камень умеет помнить и ощущать. Но затем, когда люди стали навещать их, садиться рядом с ними, проводить пальчиками по их холодным поверхностям, они успокоились. Позволили траве опеленать их, взбархатились мхом и, умиротворённые, уснули. Они больше не внушали безотчётного утробного ужаса. Теперь прошлое затянулось расцветом… Возможно, это и была новая жизнь. – Гермиона!.. На вершине холма показался человек. Он, почесав затылок, огляделся. Заметив фигуру девушки, сидевшую на ступеньках у входа в мемориальный комплекс, он быстро направился к ней. – Вот ты где… – собеседник, встав позади Гермионы, взглянул на неё сверху вниз. Девушка, подняв голову, зажмурилась, отчего две веснушки на её переносице приподнялись вверх. – Как ты? – Солнышко светит. Собеседник хмыкнул. – Я не про это… Хотя да, припекает. Мужчина, оглядев холмы, присел рядом с Гермионой и вперил в неё пристальный взгляд. От дуновения ветра причёсанные волосы на его затылке приподнялись вверх тремя тоненькими антеннами. Воздух затрещал в лёгких Гермионы, когда она сделала глубокий вдох. Её тело изнутри наполнилось ароматами луговых соцветий, которых тут были… тысячи. Цветы, пчёлы, развалины, многочисленные таблички с датами и именами, венками, снова цветы и камни, цветы на камнях и камни на цветах. Мемориал под открытым небом – обнажённая трагедия. – В этом году намного легче. Собеседник кивнул. Между развалинами сновали ученики. Спокойно читая надписи, грустно сопели и шёпотом переговаривались… В этом году и вправду легче. Обычно день Памяти проходил с бледными лицами и сжатыми в кулак ладонями. Каждый год все они приезжали в Хогвартс, встречали рассвет и закат второго мая в его стенах, как всеобщее день рождения. Могли ли они в полной мере объяснить юному поколению, что шесть лет назад пережила их школа? Поначалу они боялись, что их боль не будет понята. Но их дети, внуки, правнуки хорошо знали, что пришлось отдать в руки Волан де Морту. Страх оказаться непонятыми был напрасным – жизнь, как стало ясно, хотела извиниться перед всеми, кто прошёл войну. Каждый год второго мая они ходили по руинам замка, в задумчивости вспоминали все его трещины, закоулки, узоры лепнины, бродили среди холмов, держались за руки и вспоминали, а после собирались все вместе на площади, где запускали праздничный салют, плакали и обнимались, смеялись и смотрели в небо. Каждый год Молли Уизли, опираясь на руку мужа, сжималась под залпами салюта. Скукоживалась, переставала дышать и наконец давала волю слезам. Утыкаясь лицом в грудь Артура Уизли, ждала, пока воспоминания отхлынут. А после по очереди обнимала каждого из своих детей. Обычно Джордж был последним, кого касались её объятия, но его Молли прижимала к себе сильнее и дольше остальных. В такие мгновения лицо мужчины покрывалось бледностью. Но он не позволял себе дать волю скорби – просто потому что знал, как Фред был бы им недоволен. А сегодня… Сегодня было иначе. Им всем стало легче, как будто облачённая в траурный пепел костлявая беспомощность, по пятам ступающая за ними и врывающая в их сны, развеялась. Понадобилось восемь лет, чтобы заново ощутить колыхание времён года, струи воздуха или просто движение крови по вздрагивающим венам. Они отдали дань погибшим в виде собственных слёз и душевных ран, и сегодня, переглядываясь на площади во время фейерверка, вдруг поняли, что могут заново жить. В этом году Молли Уизли не сделалось дурно, она не прятала лицо в объятиях мужа. Как будто набравшись смелости, мать погибшего солдата позволила себе поднять взгляд в небо. Это был первый раз за шесть лет, когда она по-настоящему видела искры извивающегося салюта. Её губы по очереди коснулись щеки каждого из детей. И даже Джордж, склонившись к матери, с улыбкой терпел её ладони на своём золотистом затылке. В этот момент каждый абсолютно точно понял – именно сегодня Фред был бы ими доволен. Потому что он неизменно верил – улыбка сильнее страданий. – Тедди во время фейерверка опять позолотил волосы… – голос собеседника выдернул Гермиону из воспоминаний. Повернув голову к мужчине, она улыбнулась. – Когда-нибудь он научиться справляться с этой способностью Тонкс. – У него нет выбора, к сожалению. – Римус ещё здесь? – Уже собирается с Тедди домой. Ветер прошелестил травами. Пчёлы с особым усердием вцепились своими лапками в закачавшиеся соцветия цветов, чтобы не растерять драгоценных граммов пыльцы, пахнущей весной. После некоторого молчания, Гермиона указала рукой на особо крупную груду камней, лежащую на небольшом возвышении. – Там когда-то… – Я корячился на благо Хогвартса. Гермиона разочаровано опустила руку. – И… – И использовал магию, – мужчина в притворном ужасе приложил ладонь ко рту, а затем широко оскалился. – Ты пытаешься это рассказать преподавателю по защите от тёмных искусств? Заметь, милая, – его указательный палец деловито постучал по виску, – у меня феноменальная память на твоё занудство. Взгляд Гермионы сверкнул. – Я просто вспоминаю. – Ах, да, – мужчина тут же умолк. Но всё ещё ухмылялся. Девушка со вздохом пригладила растрепавшиеся волосы. Сириус всегда прерывал её на этом моменте – как бы сильно не хотела она вспомнить их юность, он неизменно дурачился вместо того, чтобы позволить ей нырнуть в прошлое. Как будто в этом прошлом могло таиться голодное чудовище. Может быть, со временем Гермиона стала слабее и сентиментальней, если её тянуло к омуту памяти, спрятанному в глубине её груди, и если это так, то Сириус, напротив, стал смелее. Он давно дал себе обет смотреть в будущее. Потому что принял на себя новую ответственность – такую, что иной раз ему было страшно вздохнуть полной грудью. Где-то среди камней неожиданно взвился тонкий голос и резко умолк. Компания пуффендуек, прислоненных спиной к той глыбе, которая некогда была основанием ворот замка, вскочила и в брезгливости начала отряхиваться. – Наверно, кто-то познакомился с Люси… – Люси? Срывая травинку, Сириус деловито кивнул. – Люси самая огромная гадина, которую только мог вырастить такой же огромный Хагрид. Мне кажется, он поливает свои грядки каким-то волшебным навозом, потому что в его сравнительно маленьких тыквах неизменно зарождаются абсолютно гигантские гусеницы, – мужчина взглянул на Гермиону. – Помнишь, я тебе рассказывал о пожаре на его огороде? Это были мы. – Такого быть не может! – девушка в возмущении дёрнулась, её взгляд моментально сбросил с себя пелену безмятежности и яростно засверкал. – Ты говорил, что к этому не причастен… – МакГонагалл тоже так говорила… Но по правде говоря, именно она это и затеяла. Чуть-чуть подпалить его тыквы. Потому что гусеницы стремительно атакуют кабинеты Хогвартса. – Не оправдывайся!.. – Этот переполох всё равно не помог. Если говорить лично о Люси, то она выросла после пожара в два раза… Гермиона фыркнула, оглянувшись на территорию умилительно заросшего декоративным хмелем дома лесничего. Возле метровой будки лежал молодой пёс, умиротворённо поддёргивающий влажным чёрным носом. Белые занавески избушки вспенивались в потоках воздуха, посвёркивали в солнечных лучах и обратно исчезали в деревянных оконных проёмах, повторяя своим движением некую пульсацию. Шпили заново отстроенного после войны Хогвартса засияли, точно что-то в вышине пролило на них золотую краску. Теперь этот замок таил в себе другие тайны, скрывал другую, более новую историю. Он был построен неподалёку от развалин, впитавших в себя запах войны. Но тем не менее сохранил всю атмосферу и витражные окна своего предшественника, тесную кладь гранитных стен, камины в уютных гостиных, капризных говорящих стражей на дверях башен, леса, теплицы и даже, к сожалению, огород Хагрида с его коренастой избой. Почувствовав, как фиолетовые глаза прожигают её насквозь, Гермиона вздохнула. – Знаю, Сириус. – Что? – Уверяю тебя, я в порядке. – Ну, конечно. – Всё хорошо, – Гермиона взглянула на Сириуса, мявшего в губах стержень высохшей травинки. – Я прекрасно себя чувствую. – Альбус с Гарри тоже заметили… – Что такое? – девушка с улыбкой склонила голову набок. Сириус, нахмурив брови, подождал, пока мимо них пройдёт компания учеников. – Ты сегодня бледнее, чем обычно. – Сегодня и день более торжественный, чем обычно. – Гермиона, я волнуюсь, – мужчина чуть подался вперёд. Несколько миллиметров, сократившихся между ними, помогли разглядеть то, что ещё несколько секунд было незаметно – дрожащую тревогу на поверхности фиолетовых глаз. – Я беспокоюсь за тебя. – Мне ничего не угрожает, Сириус, – взяв мужа за руку, Гермиона положила её к себе на колено. Её пальцы пробежались по серебряному кольцу с витиеватой латинской записью, которая столь торжественно обручила их несколько лет назад. – Доверяй мне. Я женщина, я чувствую, что со мной всё будет в порядке. Ну же… Давай лучше отдохнём ещё немного. А потом пойдём домой. Заострённое лицо, по которому в ветряном потоке танцевали отдельные завитые прядки каштановых волос, озарилось успокаивающей улыбкой. Гермиона на миг сжала ладонь Сириуса, после чего обратила взгляд на холмы, давая себе последнюю за этот день возможность побыть наедине со своими мыслями и лежащими на поверхности земли обломками школы, а мужу – возможность вновь тихо понаблюдать за ней. Ветер выпрыгнул на их фигуры из-за спины, перекинув волосы с затылка на лоб и взвинтив их в один сплошной извивающийся ком. Быстро заморгав, Гермиона мягким движением убрала локоны с глаз, после чего вовсе их закрыла, подставив лицо лучам солнца. Она действительно была бледна – белизна её кожи в этом дневном пульсирующем свете становилась практически мраморной, холодной, как гранитные глыбы могил. Чёрные трепещущие ресницы напоминали биение крыльев бабочки, с которых сорвали чешую и оставили один лишь механический каркас. На острых скулах выделялось несколько веснушек, их осталось не больше пятнадцати штук – Сириус считал их каждый день, проводя по ним кончиками пальцев и соединяя их в созвездия. Он помнил, как каждую весну солнце буквально затапливало переносицу Гермионы, выжигая на её коже маленькие оранжевые пятнышки, что стремительно разбегались каплями в разные стороны. В этом году они как будто высохли. Втянулись под кожу и там, сбившись в одну сплошную пелену болезненной желтизны, маской окружили веки и круги под глазами. Странно было видеть, как всё чаще Гермиона бродит по ночам из комнаты в комнату, пытаясь ступать тише и мягче. Половицы словно специально выдавали её своим скрипом – то ли пытаясь подать Сириусу сигнал, то ли вступая в разговор с преследующей девушку бессонницей. Она не таяла, нет. Её тело ждало развязки и, одновременно страшась этого дня, подтачивало себя вечной усталостью. Каждую весну, в один и тот же период, у Гермионы болела грудь – то место, где подаренный ей Лили кулон прожёг кожу в сплошное красное пятно. Медальон спас её, но и оставил память о своей помощи – небольшой круг, в центре которого чернела острая отметина. Эта отметина не заживала, кожа не могла её затянуть или зарастить. Каждый раз с приходом тепла обугленная точка, чернеющая под ключицей, начинала пульсировать и нарывать. Обычно в такие моменты Сириус чувствовал, что старая боль вернулась – он замечал это по глазам Гермионы. Однако в этом году он что-то упустил. Эта весна прошла, не оставив следа и не встревожив память. И это страшило Сириуса – он знал, что шрамам от заклинаний доверять нельзя. В один прекрасный момент они могли предоставить возможность забыть о себе, а в следующий – нанести подкашивающий удар. Потому что ненависть, которая когда-то летела вместе с заклинанием в надежде убить, могла жить в шрамах очень долго. Если говорить откровенно – бесконечно… Губы Гермионы дрогнули в ухмылке. – Сириус, я чувствую, когда ты думаешь о плохом… Мужчина тихо усмехнулся. – Я и забыл, что ты не даёшь мне беспокоиться. – Потому что это глупо, – девушка серьёзно заглянула в глаза Сириусу. – Доверяй Тайре. Она пообещала, что всё будет хорошо. Она мне не вредит. А я её оберегаю. Протест, который пламенем свечи пошатнулся внутри, вынудил Сириуса на секунду прикрыть глаза. А затем осторожно, точно прикасаясь пухом к прибитой дождём пыли, произнести: – В первый раз у нас с тобой не получилось… – Смерть Фреда, окончание войны, истощённость, страх перед будущим, ночные кошмары… – Гермиона понизила голос, переплетая пальцы Сириуса со своими. – Мне было слишком больно. Мне требовалось время. И… нашему ребёнку тоже. Слышишь? Фиолетовые глаза затопились нежностью. Солнце перемахнуло через его ресницы и озарило аметистовые радужки, а затем всё лицо. – Хорошо. Он слишком чётко помнил тот день, когда чуть не потерял её во второй раз. Ей было девятнадцать, она смотрела на него лучистыми глазами и что-то цитировала из очередной маггловской книги. Небольшой томик выскользнул из её рук нечаянно – сама не понимая, что произошло, она медленно опустила взгляд вниз. И только затем почувствовала, как по её ногам струятся горячие капли крови. Ни она, ни он не догадывались о том, что к ним откуда-то из-за пределов материального мира два с лишним месяца пыталась пробиться новая жизнь, которую постоянные тревоги неожиданно скрутили в тугой узел и заставили погибнуть раньше, чем о ней стало известно. Гермиона не могла забыть об этом больше года. Пока Сириус, наконец, не встал перед ней на колени. Ему хотелось верить, что война перестала покушаться на его жизнь в тот день, когда он увидел Гермиону закутанной в белый шёлк. Она шла к нему сквозь мерцающие арки из чайных роз, такая же мягкая и тонкая, как их лепестки. В тот день она превратилась в женщину – и этим ослепила Сириуса. Каряя оболочка девичьих глаз потрескалась, обнажив зрелое золото во взгляде, острые черты лица размылись в плавности и обозначились снова, явней и чётче, когда Гермиона со вздохом распрямила плечи. Непонятно, как взгляд улавливает цельность человека и его готовность любить. Она была всё та же – гладкая чистая кожа, яркие губы, завитые локоны. Но в тот момент она переплавилась в женщину, которая, как подсказывала её полуулыбка, была счастлива. Во время их медленного танца шёлк её свадебного платья струящимся сиянием скользил по полу. Это чувство – дрожание чарующей музыки в воздухе, лёгкая путанность движений, пронзающий его свет – было столь непохоже на его страхи, что становилось тесно. Лёгкие продавливались под весом чего-то тянущего, какой-то тоскливой сырости, и Сириус, прижимая Гермиону ещё сильнее к себе, крепко жмурился. Когда-то давно, вбежав в больничную палату, он нашёл её, шестнадцатилетнюю девочку, выжившую вопреки воплям Беллатрисы, в окровавленной рубашке, у окна. Он сполз перед ней на колени, утыкаясь головой в её живот – закрывал лицо руками, по запястьям которым стекали вниз слёзы, а она лишь мягко гладила его по голове, улыбаясь. В тот момент она простила ему всё, а он не мог смириться с этим. Стыд заставлял его уклониться от её ладоней, но запрятанный где-то в груди пятнадцатилетний мальчишка яростно боролся. Он хватал её, вжимал в себя, впивался безумными глазами в её заплаканное лицо – в тот день Сириус почувствовал, что Гермиона вернулась. Ни Лили, ни Джеймса, ни Тайры уже не было около её постели. Но она вернулась. И готова была остаться с ним… – Помнишь, – Сириус, задумавшись, издал смешок, – как разрыдалась Молли, когда Джинни поймала букет? Смотря на мужа, Гермиона просияла улыбкой. Морщинки искрами пробежались по её коже и зажгли фейерверки по периметру её глаз. – В тот момент она больше испугалась, чем обрадовалась. – Ещё бы. Когда Гарри поскользнулся и упал локтём в свадебный торт, даже у меня возникли сомнения… Легонько ткнув поигрывающего бровями Сириуса в плечо, Гермиона позволила себе расхохотаться. Проходившие мимо ученики с интересом поглядывали на неё, в то время как Сириус, пытаясь сохранить серьёзность, деловито кивал на их приветствия. – А когда он пригласил тебя на танец и порвал подол платья своей лапищей, я испугался, что его голова лопнет. Никогда ещё мой крестник так не краснел… Его шрам еле сдержал натиск раздувающегося черепа… Гермиона, улыбаясь, покачала головой. – Гарри до сих пор уходит из комнаты, когда ты начинаешь об этом вспоминать. И я его понимаю, к слову. Сириус переглянулся с Гермионой. Вытянув губы в трубочку, он неуклюже потянулся к её лицу, на что Гермиона, залившись смехом, шуточно оттолкнула его. – На тебя смотрят твои ученицы. – Минус тридцать очков каждому, кто видел это. – А вы суровы, мистер… – прикрыв глаза, Гермиона положила голову на плечо Сириусу. Тот, зарывшись носом в её макушку, громко причмокнул губами, получив от девушки очередной шлепок. В образовавшейся тишине, обволакиваемые световым коконом заходящего солнца, они сидели, неожиданно для самих себя окунаясь в воспоминания о дне их свадьбы. Гермионе казалось, что с моментом прикосновения её пальцев к обручальной стали, она приоткрыла в своём мире новую дверь и, ворвавшись в неё, навсегда оставила распахнутой. Во время их первого с Сириусом танца, она, касаясь щекой его плеча, осторожно оглядывала обращённые к их слитым фигурам лица. Пытаясь скрыть горечь, она улыбалась, зная, как с каждой секундой её глаза всё больше и больше покрываются предательской плёнкой. Когда, в танце повернувшись спиной к входу, Гермиона услышала стук каблуков и разбросанное эхо чьих-то бегущих ног, она вцепилась в Сириуса с такой силой, словно ступни её ног погрязли в раскалённых углях. – Опоздали… Представляешь, Блэк… Не рассчитали часовые пояса, – чей-то запыхавшийся голос разнёсся громом по залу. Сириус резко замер – Гермиона почувствовала, как дрогнули его руки. Медленно, как будто боясь наткнуться на мираж, она обернулась. В свете дверного проёма виднелись три фигуры – Грэг широко улыбался, смяв под мышкой большую подарочную коробку, мальчик лет десяти с изумлением глазел по сторонам, а высокая темноволосая женщина, прижимая руку к груди в надежде отдышаться, с нежностью глядела на облачённый в сияющий серебристый шёлк девичий силуэт. – О, милая… Они бросились навстречу друг к другу одновременно, одна – прижимая ладонь к губам в попытке сдержать рыдания, другая – широко распахивая объятия. Где-то на передних рядах всхлипы Молли Уизли стали ещё резче и громче, послышался скрип скамьи, когда Гарри в изумлении поднялся на ноги, МакГонагалл издала прерывистый вздох. Обнимая Тайру в центре свадебного шатра, Гермиона плакала и смеялась, и капли её слёз, стекая по лицу, впитывались в ткань праздничной мантии её подруги. Их воссоединение было сложным и мучительным, словно держа в руках по зажжённой свече, они обе шли по тёмному коридору и вздрагивали каждый раз, когда натыкались на картинки их юности. Всё встало на свои места в момент, когда Тайра, утирая слёзы, ухмыльнулась: – Ник тоже скоро будет… Если его, конечно, снова не утащили кентавры… Гермиона, поудобнее устроившись щекой на плече Сириуса, улыбнулась. Внизу, всё у той же злосчастной глыбы, вновь зазвенели вскрики. Мальчишки-первокурсники, держа в руках высохшие соломинки, крутились вокруг пристанища Люси и пытались её спугнуть. Крутя во рту травинку, Сириус хмуро вздохнул – Гермиона могла поклясться, что как преподаватель по защите от тёмных искусств, он был чрезвычайно недоволен. Девушка зажмурилась. – Когда они перейдут на третий курс, ты их научишь обороняться от насекомых Хагрида. – Обязательно. Если всё-таки МакГонагалл к тому времени не спалит его огород, – мужчина издал ядовитый смешок. Его зачёсанные назад волосы чуть пошевелил ветер. А лёгкая щетина вновь зашевелилась, когда его губы, спустя несколько секунд безмолвия, попросили: – Идём?.. Гермиона ещё раз оглядела бархатистые холмы, трепещущие гербы на колоннах у стадиона Хогвартса, камни, на которых загорали различные насекомые с огорода лесничего, крутящихся возле них учеников и наконец кивнула. – Да. Домой. Нужно отдохнуть – вечером нас ждут на ужин… – Тайра ведь совсем не умеет готовить. – Зато Грэг умеет, но ты не подавай виду, что знаешь эту тайну. …Светлый деревянный дом, вобравший в своё геометрическое пространство зелёный плющ, солнечные блики и уличные фонарики, кипел. Белые занавески на распахнутых окнах колыхались от ветра – взад и вперёд, мерно, ритмично, точно удары сердца, пытаясь выпровадить из комнат густую духоту. Вместе с залетающими в окна порывами воздуха в гостиной колыхались листья комнатной акации. Её зелёные побеги, пружинами опускаясь, касались усов развалившегося на полу чёрного кота. Подёргивая носом, тот лениво терпел эту щекотку, пока наконец блестящие когти не вонзились в раздражающий кошачьи рецепторы лист и с хрустом не оторвали его от задребезжащего стебля. Где-то на лужайке возле дома высокий мужчина возился с проржавевшим почтовым ящиком, издающим фальшивый скрежет. Неподалёку от него светловолосый мальчишка с золотистыми ресницами и мелкими веснушками на носу пытался удержать равновесие на мерно покачивающейся в воздухе детской метле. Вокруг него бегал белый пёс, объёмная шерсть которого взлетала вверх от прыжков, делая его похожей на взбесившийся одуванчик. Каждый раз, когда клыки пса готовы были уцепиться за прутья метлы, мальчишка резко разворачивался, получая новую порцию негодующего и вместе с тем восторженного лая со стороны питомца. – Чёрт!.. В самой сердцевине дома сквозь зубы выругались. Занавеска, укрывающая окна кухни, яростно забилась в женских руках. А затем, рассекая воздух, из окна вылетел обугленный помидор. – Чёрт! Мальчик, наблюдающий за полётом овоща, тут же исчезнувшего в пасти собаки, переглянулся с отцом. Тот лишь усмехнулся, пожимая плечами. В урчащей сердцевине дома, отойдя от окна, темноволосая женщина быстро пересекла узкую кухню с раскачивающимися под потолком пучками сушёных трав. Её пальца сграбастали со стола волшебную палочку и ткнули её в подгорающие, вспучивающиеся сливки. Одновременно пришли в движение дверцы шкафчиков. Распахнувшись, они вытолкнули из себя ароматные коробочки с яркими порошками. Проворные руки женщины по щепотке добавили к сливкам гвоздики, корицы и по большей части случайно, приправы для барбекю. Ошибка стала заметна не сразу. Зелёные глаза в ярости сверкнули лишь тогда, когда притихшая поверхность сливок слегка потемнела и начала источать аппетитный мясной аромат. Бормоча проклятия, женщина сняла с огня кастрюлю и брякнула ею о раковину. Уютная кухня напоминала механизм машины – всё везде булькало, кипело, шипело, подгорало, запекалось и снова подгорало. Застоявшийся горячий и пряный воздух не пропускал ни единого дуновения свежего ветра. Это злило изнывающую от духоты Тайру, но она упорно оставалась на кухне – это была битва, с которой она не имела права сбежать. – Дорогая, как успехи? – в окне заулыбалось щетинистое лицо. Занавеска, качнувшись, дотронулась до кончика его носа и пугливо влетела обратно. – Мне брызнуть на тебя кипящим маслом? – Понял. Когда совсем отчаешься, позови. И снова кухня забулькала в тишине. Схватив раскрытую на середине кулинарную книгу, Тайра принялась лихорадоно пожирать её глазами, торопясь изучить очередной рецепт в две секунды. Не дочитав инструкцию по приготовлению даже до середины, Тайра захлопнула толстые страницы – она торопилась сделать хоть что-нибудь, пока её раздражение не выпровадило её прочь с территории кухни. В очередную чистую кастрюльку посыпался белый порошок муки, неохотно из потрескавшейся скорлупы булькнули о дно желтки. Совершенно без соблюдения пропорций к ним полилось молоко. Сдвинув брови, Тайра внимательно наблюдала за тем, как оно смешивается с мукой, пока из дверей резко не выпрыгнул мальчик. – Мам!.. – перепуганными глазами он следил, как женщина вздрогнула от его голоса. – Там мистер Блэк и Гермиона… – И зачем так кричать? – Тайра обернулась к сыну. – И если уж на то пошло, то Гермиона для тебя тоже миссис Блэк. – Да, но… – мальчик на полуслове оборвал речь. Истеричный женский вскрик заставил Тайру забыть о стоящей перед ней кастрюльке. – Джеймс, она что?.. – Да, мам. Слегка побледнев, Тайра, сорвав фартук, бросилась следом за сыном, который на ходу что-то запальчиво тараторил. На лужайке, согнувшись пополам, на коленях сидела молодая женщина, трясущимися руками хватающаяся за живот. Серый от ужаса Сириус сверлил её безумным взглядом и пытался поднять на ноги, в то время как Грэг, громко что-то объясняя, мешал ему это сделать. – В дом! Быстро в дом! Сбегая по ступенькам, Тайра одновременно закалывала густые волосы на затылке, чтобы те не мешали её зелёным глазам в тревоге вглядываться в лицо Гермионы. Вжав голову в плечи, девушка медленно заваливалась на бок. Её скулы заострились, на лбу вздулись извилистые вены, словно готовясь вот-вот порваться от очередного крика. Они обрели друг друга совсем недавно, долго обнимались и плакали, а после опустошали свою скорбь за тихими разговорами на закате. Тогда, глядя на подругу, всё ещё хрупкую и свежую, с острыми ключицами и яркими губами, Тайра пообещала себе, что больше не допустит вмешательства чего-либо в их склеенную заново жизнь. Теперь же, нахмурив брови, она намеревалась во что бы то ни стало выполнить данное обещание. – Ладно, детка… Взгляни на меня. Смуглые пальцы Тайры приподняли лицо Гермионы вверх. Карамель в глазах той точно стала жидче от заволокшей её тусклой пелены. Глаза же Тайры, напротив, сгустились как грозовая молния. – Всё будет хорошо, ладно? Идём в дом… Грэг, будь добр, найди мой халат… Мужчина, вскочив, бросился к дому, увлекая оглядывающегося сына за собой. – Тайра, сделай что-нибудь… – Сириус в панике прижал жену сильнее к себе. Она выгнув спину, прокричала прямо ему в грудь. Не глядя на мужчину, волосы которого из профессорской причёски растрепались в воронье гнездо, Тайра деловито обхватила Гермиону за спину. – Аккуратно, Блэк… Не так сильно. Пошли. Осторожно, вот так… – Ты же лучший врач госпиталя! Помоги ей! – Слушайся меня и всё будет нормально, ладно, дорогой? Они вели обмякшую Гермиону по узенькой асфальтированной тропинке. Солнечное тепло, впитавшееся ею за весь день, теперь обильно высвобождалось из-под залежей бетона и камней и, крутясь вокруг ног людей, зноем обгладывало им плоть. – Из Хогвартса мы отправились домой… – Сириус почти хрипел от волнения. – Потом Гермионе стало плохо. Тайра лишь кивнула. На передней ступеньке Гермиона остановилась и взвилась от боли. Из двери выскочил Грэг и вместо жены подхватил девушку, пока Тайра по дороге в комнату убирала все острые предметы, стулья, валяющиеся на полу книги, болты и игрушки. – Сюда… Вот так. Волосы Гермины разметались по подушке, когда её дрожащее тело мягко уложили, льняное платье промокло, губы кровоточили мелкими рубиновыми капелькам от сильных прикусываний. Тайра, пощупав пульс девушки, надавила ладонью на её живот. И затем, рецепторами кожи уловив что-то невидимое, облегчённо улыбнулась. – Ну вот, дорогая. Теперь можно и всё остальное сделать, верно? – С ней всё будет в порядке, Тайра? Сириуса колотила крупная дрожь. Казалось, огромное плиты внутри его тела приходят в движение и переворачивают всё тело, обрывая вместе с тем жизненно необходимые кровеносные сети. Вцепившись в руку Гермионы, Сириус одной паникующей скалой навис над ней, отбрасывая на её лицо тень. Грэк в полной сосредоточенности пытался усадить его на стул. Похлопывая Сириуса по плечу, он что-то вкрадчиво говорил ему, однако всё внимание того стрелой сосредоточилось на дрожащих веках Гермионы. – Тайра? – Успокойся, Блэк. Прижми свою профессорскую задницу к стулу и успокойся, хорошо?.. Как дела у моего сына в школе? – Что? – Сириус в замешательстве взглянул на Тайру. Грэг, воспользовавшись моментом, подтолкнул стул к его ногам. Край стула ударил Сириуса по коленном сгибу, не оставляя ему другого выбора, кроме как покачнуться и усадить тело на предлагающееся место. С чувством выполненного долга, Грэг поцеловал Тайру в лоб и бесшумно вышел из комнаты. В спальне остались три человека, крики и лёгкий розоватый сумрак, берущий своё начало от пылающего в закате горизонта. Занавески на окнах покачивались, плыли волнами в движениях воздуха, словно стремились то рвануть поближе к людям, то сорваться вместе с подоконником вниз и унестись в небо. В шесть часов вечера второго мая, спустя шесть лет после победы над величайшим волшебником тёмной магии, Вселенная притихла. Цветы вытянули свои бутоны, цикады замолчали, позволяя стонам Гермионы заполонить собой всё сияющее от солнца пространство. Дом с перепугу замер. Сливки на кухне давно сбежали, пончики сгорели, огонь потух. Золотоволосый Джеймс сидел на крыльце с верным псом и смотрел в небо. Время для него остановилось. Его пахнущие мятой пальцы мягко обволакивались белой шерстью пса, зоркие зелёные глаза перескакивали с одного облака на другое, отгадывая, на кого каждое из этих облаков было похоже и куда, собственно, каждое из них плывёт. В душе мальчика собиралось и скукоживалось ожидание чего-то могущественного, но ему не было грустно в отличие от других похожих на этот вечеров. Ему не хватало старшего брата до спазмов в груди, однако в конце концов жизнь пересилила горе. Джеймс смотрел вокруг – на отца, на мать, которые вдруг после встречи с Гермионой научились заново улыбаться, и радовался тому, что все они заново полюбили смотреть на небо и по-детски предаваться мечтам… Миссис Блэк вновь закричала. Ей вторил срывающийся бас супруга – Джеймсу показалось, что он вопит намного громче Гермионы. Одна лишь мама упорно молчала. В такие минуты она всецело отдавала себя сосредоточенности. Джеймс улыбнулся. Ему всегда казалось, что его мать – героиня. Роды сами по себе вещь нервирующая, но когда к ним добавляются возгласы мистера Блэка, становится очень сложно держать губы сомкнутыми в одну молчащую линию… Хмыкнув, Джеймс переглянулся с псом. Тот ответил ему понимающим, искрящимся взглядом, и мальчик абсолютно точно понял, что он хотел сказать. Как-то раз, за три дня до смерти Льва – его брата – он спросил, нуждается ли любовь в словах. Слушая его, Лев рассмеялся. А затем ответил, что слова всего лишь создают видимость того, что могут выразить абсолютно каждое явление этого мира, но это не больше, чем ложь. Любовь не нуждается ни в чём, кроме принятия. И если тебе кажется, что ты видишь её в глазах домашнего питомца, матери или любого другого человека, знай – тебе не кажется. Значит, она действительно есть… Эти слова Джеймс запомнил со всей чёткостью, вытесал их под сердцем и часто повторял – вслух, шёпотом, про себя, во сне. Даже когда Лев погиб, Джеймс продолжал верить в правдивость его слов. Он стал чаще замечать любовь во взглядах других. Начал с родителей, с бабушек и дедушек, со всех, кто с улыбками входил в их дом. И вот однажды, когда они неожиданно очутились на чужой свадьбе, когда незнакомая женщина и мама вдруг заплакали, он тоже увидел. Разглядел мгновенно. Он сразу понял, что фиолетовые глаза служат как будто отражением карих. И сразу же, стоило ему это осознать, как эти незнакомые люди, черноволосый мужчина и женщина с мягким переливом мёда в волосах, вдруг показались ему очень… близкими. Как будто он встречался с ними – давно, за сотни световых лет до этого, за сотни космических путешествий. Он полюбил эту странную парочку сразу же. Джеймс не знал, за что именно, но… Но может быть из-за того, что верил: чувствам никогда не кажется. Они знают наверняка… Это длилось долго. Действительно долго. В какой-то особо напряжённый момент Джеймс вдруг вскакивал с крыльца и принимался шлифовать свою первую детскую метлу, но тут же снова её бросал и запускал пальцы в шерсть безмятежно посапывающего Тима. Облака уже успели несколько раз сменить свою форму и проплыть мимо его глаз, мимо их страны и, возможно, даже мимо всего света, отец успел выкурить три сигареты, а Тим семь раз проснуться и уснуть, четыре раза облизать его руки и два – почесать свои свисающие пушистые уши. Долго-долго, или, как говорит мама, мучительно. Наконец крик оборвался. Взвился, вонзил свои иглы в потолок и затем растаял. Миссис Блэк затихла, мистер Блэк – тоже. Тишина. Джеймс в удивлении оглянулся на дверь. И тут в вакуумной и какой-то облегчённой тишине он услышал голос своей матери: – Гермиона, твоя дочь родилась в самый великий для нас праздник. Пусть весь мир бережёт её… Нашу Лили. Джеймс переглянулся с отцом, который в этот момент вышел на веранду. Он улыбался шире, чем когда мама заливалась смехом на его порой странные шутки. Вот как. Лили. Теперь у них есть Лили. Джеймс задумался. Лили – такое певучее звучание, как цветок, пущенный по воде. Он ещё не встречал женщин с похожими именами, и это казалось удивительным. Он знал пятерых Марков, троих Лиззи, двоих Хелен, но ни с одной Лили он не был знаком… никогда. Возможно, именно поэтому Джеймсу понравилось это имя. Цикады вдруг запели снова, пчёлы зажужжали… Джеймс в удивлении понял, что во внешний мир вернулись звуки. И это осознание вдруг наполнило его ликующим и блестящим счастьем – таким, что внутри будто бы лопнул горячий шар и его кипящий воздух паром повалил из ушей. Что-то изменилось – Джеймс чувствовал. Воздух стал… неожиданно приятным, когда мальчик глотнул его полной грудью. Цветочный, зелёный, как эфир, похожий на аромат засахарённого мёда, в который добавили пучок перемолотой лаванды. Необычный, пронизанный розовыми лучами заката. Джеймс покосился на Тима – чувствовал ли он то же. Пёс, подрагивая чёрным влажным носом, мирно спал… На крыльцо, скрипнув половицами, вышла мама. Джеймс улыбнулся ей, она – аккуратно вытирая слёзы пальцами, – тоже. Мама неслышно присела рядом с ним, а затем тихо обняла его за плечи. Её руки до сих пор пахли слегка подгоревшими, тягучими сливками и восточным шафраном. – Ну, как ты, малыш? – мама уткнулась носом в его макушку. – Мне нравится это имя, – Джеймс точно пробовал его на вкус. – Лили. Тайра, улыбаясь от уха до уха, закивала. – Точно! И мне тоже, очень. – И мне. Отец подкрался к ним сзади. Его руки в один миг сграбастали жену и сына в один ком. Они долго сидели так, сплетаемые одним дыханием и думающие об одном и том же, смотрящие на один и тот же закат, точно плывя в майской тишине по реке со спокойным и бережным течением. А где-то в глубине их дома, за перелётами половиц и обитых деревом углов, другая семья ещё только-только познавала себя, училась дотрагиваться друг до друга и впитывать сердцебиение каждого… Всё встало на свои места. Жизнь действительно вернулась в этот мир, окончательно истребив прах войны. Теперь всё так, как и должно быть. – Скоро начнут собираться гости, – Тайра с улыбкой взглянула на Грэга. – Первые, как всегда, придут Гарри с Джинни… – И это правильно, милая. Джеймс смотрел на улыбки родителей, вслушивался в приглушённые голоса из дома. И вдруг его тело, распрямившись, пустилось бегом по лужайке вокруг дома. Том, разом проснувшись, с визгом бросился за хозяином. Белоснежный пёс нарезал круги по лужайке вслед за мелькающими у его носа грязными мальчишескими пятками, припадал к траве, ловил кидаемые ему мячики и лаем повторял слово, которое выкрикивал звонкий, чистый и юный неокрепший голос: – Лили!..* * *
Не могу поверить в это. Правда, не могу. Неужели я смогла? Я СМОГЛА. СМОГЛА-СМОГЛА-СМОГЛА! Нет, даже не так. Мы все вместе, мы с вами, я и вы, дорогие читатели, мы все вместе смогли. Знаете, я испытываю сейчас невероятное, смешанное, двусмысленное чувство расставания. Как мамочка, выпустившая своих деток из гнезда покорять большой мир. Я писала этот фанфик четыре года. ЧЕТЫРЕ ГОДА. Я не просто прикипела к его героям – некоторых из них я в буквальном смысле выносила. Я их воспитала. Я их полюбила, я смеялась вместе с ними, я вместе с Гермионой восхищалась Сириусом, я вместе с Лили ухаживала за её фикусами, вместе с Тайрой злилась и дралась, вместе со Сьюзен взрослела и набиралась благородства, вместе с Энди делала правильные выборы. Вместе с Джеймсом летала на метле, вместе с Римусом закатывала глаза на проделки вечно встревающих в приключения друзей, вместе с Питером страдала от застенчивости и глубоко скрытой боли. Вместе с Грэгом очаровывала «мулаточек». Вместе с Мадам Помфри негодовала, накладывая многочисленные бинты и пластыри на тела неуклюжих подростков. Вместе с Гермионой переживала ужас. Вместе с Сириусом страдала в те минуты, когда он думал, что кареглазая девочка погибла. Вместе с ними обоими взлетала, краснела, обижалась, злилась. Вместе с ними умирала от боли от утраты Лили и Джеймса. Вместе с ними переживала за Тайру и её семью. И в конечном итоге вместе с ними, со всеми, с каждым из них, обрела счастье – там, на крылечке. Я сидела рядом с Тайрой, Джеймсом и Грэгом и тихо наблюдала за ними. Я ласково погладила каждого из них по голове, поцеловала в лоб сияющую Гермиону, дрожащего Сириуса и новорождённую, пока ещё трогательно сморщенную и беспомощную Лили. Я благословила каждого из них. Я сделала для них всё, что могла. Я хотела убить Гермиону, признаюсь. Но потом моё старческое двадцатилетнее сердечко (у меня день рождения 7 сентября, юбилей, юхуууу) сказало мне дребезжащим голоском, чтобы я не делала такой гадости. «Не стоит, – сказало оно. – Нет-нет, будь добренькой девочкой. Не заставляй своих читателей присылать тебе в конвертах слова проклятия и сморщенные паучьи лапки. В конце концов, если бы не они, ты бы и к сорока годам не закончила свою работу. Если бы не их отзывы, если бы не их улыбки и смех, слёзы и разочарования, восторг и влюблённость в эти невероятные ямочки Блэка – тебе пришлось бы туго». Сидела я, слушала сердце, и поняла, что оно право. Ребята, я так благодарна вам. Спасибо за всё, что вы для меня сделали. Я не шучу – вы действительно заставили меня поверить в то, что я могу. Что мои работы чего-то стоят. Я хочу попросить вас, чтобы сейчас каждый из вас улыбнулся. И напоследок хочу также кое-что сказать. Никогда не будьте в числе тех, кто считает, что в любви есть нечто невозможное. Любовь на то и нужна, чтобы ломать наши страхи, ожидания, рамки. Слышите? Узнавать другого человека – это как открывать заново всё многообразие мира. Не верьте, что все люди одинаковы. Не будьте теми, кто сам себя обманывает, облепляет гипсом и железом. Все мы разные. У всех у нас разноцветные души, у всех у нас извилистые характеры. Именно поэтому общение друг с другом – важнейший урок в нашей жизни. Если вы любите кого-то – у вас всё получится. У вас уже получилось – вы смогли открыться. Даже если любовь не взаимна. Поверьте, наступит такой момент, когда ваша душа скажет вам: «Оооо, видишь того парня или ту девушку? Вот оно. Прям серьёзно, это он/она. Сто процентов. Я тебе не лгу. Это будет огромная и сильная любовь, детка». Вот так. Спасибо вам. Оставайтесь со мной, пожалуйста. Вы мне важны (и это правда). И будьте счастливы. И непременно также, как я в этот момент. И напоследок – да, я стала такой добренькой девочкой, что не смогла убить и Римуса. Пусть он будет жив в наших сердцах ;) P.S. Хочу посоветовать вам одну из самых прекрасных песен, которая помогала мне создавать атмосферу этого эпилога. Rea Garvey – “Beautiful life”. Я не шучу. Она восхитительна. P.P.S. Хочу также извиниться перед теми читателями, которых я своей горячностью иной раз могла обидеть. Я не хотела. Просто, к сожалению, я бываю ещё тем самодуром. P.P.P.S. (больше букавок Р, о да). Вероника, если ты всё ещё «здесь», привет тебе. Слушай, ведь это всё ты. Это ведь ты вылила на меня керосин данного пейринга и подожгла меня спичечкой-идеей о создании крупной работы, посвящённой такой удивительной и великой любви. Спасибо тебе, что когда-то вообще открыла мне глаза на эту пару (я же заядлый Драмионщик, даже думать не хотела о счастье Гермионы с другим героем Поттерианы). Шлю тебе самые прелестные веточки омелы.