Легенда о любви и красоте

Несколько дней спустя, проснувшись в полной тишине, Виола обнаружила, что нищий ушел раньше обычного. Болезнь приучила ее подолгу не вставать, поэтому из постели ближе к полудню ее выгнал голод. У очага она нашла две лепешки, кусок сыра и котелок, заглянув в который, увидела остатки луковой похлебки. Ее передернуло. Зато в углу самого догорающего очага она обнаружила еще теплую миску бульона. Насытившись, Виола впервые после болезни решила выйти погулять. Она накинула поверх платья плащ и спустилась к реке. День выдался солнечный, воды реки и снег, лежащий на ее берегах, искрились и слепили глаза. Вернувшись в лачугу, Виола снова поела и снова заснула. Она проснулась, когда уже было темно. Проснулась от холода. Виола потянулась за овечьей безрукавкой, чтобы укрыть замерзшие ноги, но не нашла ее. Обычно нищий, уходя, не забирал безрукавку. Виола, недоумевая, встала с постели. В такое время обычно он уже успевал вернуться и разжечь очаг. Тут она смутно вспомнила, что он что-то говорил вчера о том, что уйдет. Она слушала вполуха, занятая своими собственными, вернувшимися мыслями о том, ищут ли ее и если да, то почему до сих пор не нашли. Виола попыталась припомнить, говорил ли нищий, когда вернется, но безрезультатно. Натолкнувшись в темноте на поленницу дров, она больно ушибла ногу и вспомнила, что нищий говорил, чтобы она следила за очагом, не давая ему погаснуть. Теперь уже выполнять его указания было поздно, и Виола вернулась в постель, понадежнее укутавшись в плащ. Ночью было холодно и тоскливо. Виола несколько раз просыпалась и подолгу не могла уснуть. Едва рассвело, она встала. «Куда и зачем его понесло?» — в который раз с раздражением подумала Виола, увидев следы разгрома, который она учинила в темноте, натолкнувшись на поленницу дров. Основательно продрогнув за ночь, Виола попыталась развести огонь в очаге. Но, с трудом найденные под завалом дров, огниво и трут в ее руках упорно не желали давать искру. Промучившись довольно долго, Виола в сердцах швырнула их оземь. Она доела лепешку и сыр и запила их остатками бульона, предварительно ложкой выловив замерзший светлой коркой жир. Услышав стук копыт снаружи, Виола поднялась, собираясь подойти к двери и посмотреть, кто там, но ее опередили. Дверь открылась, и в лачугу вошел тот самый человек в суконном кафтане, что был здесь несколько дней назад. — Где твой муж? — спросил он. — Ушел, — ответила Виола. — Он подати платить собирается? Или ждет, когда я вышвырну вас вон отсюда, на мороз? — Чтобы жить в такой конуре, нужно платить деньги? — съязвила Виола. — А что тебе подавай, может, графские покои? — хохотнул сборщик податей. — Герцогские, — не раздумывая, ответила Виола. Сборщик расхохотался во все горло. Отсмеявшись, он окинул Виолу оценивающим взглядом с головы до ног и сказал: — Насчет графских покоев — это можно устроить, для такой красотки, — он подошел к ней и доверительно добавил: — Только сначала надо понравиться мне. — Вы не граф, — высокомерно ответила Виола. Ей не нравились ни сборщик, ни этот разговор. Посмеиваясь, сборщик ущипнул ее за щеку. Виола отпрянула. — Я не граф, моя красавица, но именно я могу замолвить о тебе словечко графу. — Не смейте ко мне прикасаться, — категорически заявила Виола. — Ну-ну, — усмехнулся сборщик и двинулся к двери. На пороге он еще раз пробежался глазами по телу Виолы и сказал: — Подумай, молодка, как ты можешь помочь своему мужу и сделать приятное сборщику Томазо. После ухода сборщика, Виола принялась ходить по лачуге, пытаясь одновременно согреться и собраться с мыслями. Она вдруг вспомнила слова нищего о том, что он не сможет ее прокормить, и впервые задалась вопросом, откуда бралась пища, которую она ела все это время. Вопреки совету Неаполитанского короля, нищий не заставлял ее работать, он вообще не требовал от нее исполнения каких-либо супружеских обязанностей, и Виола воспринимала это как должное. Но на самом деле должно было быть совсем наоборот. Эта мысль ей не понравилась, но она была правдой — тем, что Виола уже долгое время принимать отказывалась. Она все надеялась, что явится кто-то и вызволит ее из этого кошмара, и лишь теперь спросила себя, как поступила бы сама на месте отца и брата. Стала бы она разыскивать простолюдинку, пусть даже та когда-то была сестрой (дочерью)? В глубине души Виола знала ответ — едва ли. Особенно, если учесть, что она сама виновата в своих несчастьях — она первая оскорбила приславшего ей, пусть и дрянные, но вполне безобидные вирши, Неаполитанского короля. Она не выполнила просьбу, нет, приказ отца — быть любезной с королем при встрече, дабы не усугублять положения. Так чего она ждет? Что отец и брат разыщут ее и привезут в Милан с колченогим мужем всем на потеху, как будто им и без этого позора мало? Виола стиснула кулаки и зубы. Ей нечего рассчитывать на помощь семьи. От осознания этого веяло холодом больше, чем из приоткрытых дверей лачуги. Виола встала и хорошенько закрыла дверь, готовясь уже второй вечер встретить в одиночестве и темноте. На ужин у нее оставалась только луковая похлебка, но она скорее умерла бы, чем стала ее есть. Когда снаружи послышался медленно приближающийся скрип колес, сопровождаемый неровным глухим постукиванием, у Виолы словно камень с души упал. Она не встала, не вышла навстречу, но страх и тоска отступили. Прислонив тележку к стене у входа в лачугу, нищий открыл дверь, и в слабом свете зимних сумерек осмотрелся. Виола словно только сейчас, заметила, что дрова валяются в беспорядке на полу. Ей не пришло в голову собрать их, и уж тем более, не пришло в голову, что нищему на его деревяшке сделать это будет куда труднее, чем ей. Она поняла это в тот момент, когда он, сделав шаг в сторону очага, нагнулся убрать с пути лежащие друг на друге поленья. Что-то похожее на стыд шевельнулось в ее душе, и Виола, поднявшись, тоже перекинула пару поленьев поближе к очагу. Нищий зажег огонь в очаге, принес воды и поставил греться. Из дорожной котомки он достал хлеб, кусок вяленого мяса и пару яиц. Виола отогрелась и наелась, и лишь затем обратила внимание, что нищий ел луковую похлебку, в отличие от нее, не притрагиваясь к хлебу, мясу и яйцам. — Приходил сборщик податей, — сказала она. Нищий ничего не ответил — может, ждал продолжения, может, просто принял к сведению. — У тебя есть деньги, чтобы заплатить подати? — спросила Виола. — Есть, но их не хватит, — как обычно, помедлив слегка перед ответом, сказал нищий. — И сколько не хватает? — Пять дукатов. — Это много или мало? — привыкшая швырять монеты не считая, Виола имела очень слабое представление о том, сколько они стоят. — Кому как, — ответил нищий. — Для тебя это много или мало? — уточнила Виола и тут же почувствовала, что спросить надо было не так. — Для меня это работы до Пасхи, — спокойно сказал нищий. — Что мы будем делать? — спросила Виола. До Пасхи было еще далеко, и не похоже было, что сборщик налогов станет ждать так долго. — Если ты начнешь хоть что-то делать по дому, я смогу больше работать, — ответил нищий, подвинув гончарный круг ближе к свету очага. — Хорошо, — сказала Виола, вспоминая как не так давно била и топтала вылепленные им горшки. Помедлив, она добавила: — Но я ничего не умею делать. — Научишься, — так же спокойно ответил нищий, поворачивая круг, чтобы придать ему вращение. Некоторое время Виола смотрела на огонь в очаге под монотонный скрип гончарного колеса. — Где ты был? — спросила она, воспользовавшись тишиной, пока нищий нитью снимал с гончарного круга готовый горшок и заменял его куском мокрой глины. Как обычно, он ответил не сразу. — В деревнях окрест. Думал, может, там получится продать больше, чем в городе. — Получилось? — Кое-что продал. Но вместо денег крестьяне едой расплачиваются. Оно, конечно и так хорошо, но чтобы заплатить пошлину, надо будет обменять на деньги. — А если уйти отсюда? Тогда и платить пошлину не придется, — поделилась Виола пришедшей в голову мыслью. Нищий покачал головой, пальцами превращая комок сырой глины во что-то отдаленно напоминающее миску. — На новом месте все равно придется платить. Только зря пропадут те деньги, что я уже уплатил здесь. Да и зимой опасно срываться с места. Летом или осенью — еще куда ни шло. Утром нищий разбудил Виолу. По его указанию она спустилась к реке, вымыла посуду и принесла воды. Потом он показал ей, как выметать золу и правильно разжигать очаг. Виоле пришлось высекать искру раз за разом, пока щепки в очаге не занялись. За завтраком, снова заметив, что нищий не притрагивается к мясу и яйцам, Виола сказала: — Обменяй это на деньги. Не нужно приносить еду отдельно для меня. Сказать это ее вынудили гордость и чувство справедливости, но, вспомнив, чем нищий обычно питался, она добавила: — Ненавижу луковую похлебку. — Я думал, ты просто решила уморить себя голодом, — взглянув на нее из-под завесы спутанных волос, ответил нищий. Виола отвернулась. Ей было досадно, что он так хорошо видел, что с ней происходило. После ухода нищего Виола подмела в лачуге размашистыми неловкими взмахами метлы. Затем, убегая от поднятой в воздух пыли, она отправилась на реку. Вечером, перед приходом нищего, Виола принесла воды и решила самостоятельно развести огонь в очаге. Но как бы яростно она ни терла трут, как бы ни пыталась повторить утренний урок — ничего не выходило. За этим занятием и застал ее вернувшийся нищий. Раздосадованная своей неудачей, Виола отодвинулась было прочь от очага, но нищий, затеплив очаг и повесив над огнем котелок, спросил: — Чечевицу ты ешь? — Не знаю. Не пробовала, — почему-то сердясь на него за свою неудачу, ответила Виола. Нищий принялся варить похлебку, а она наблюдала за тем, что он делает. Когда похлебка закипела, нищий нарезал вяленое мясо тонкими кусочками и бросил в котел. К тому моменту, как похлебка сварилась, Виолина злость окончательно растворилась в аромате чечевичной похлебки. — Я ем чечевицу, — сказала она по окончании трапезы. — Это лучше, чем луковая похлебка. Утром Виола решила, что есть нечто, что она ненавидит больше, чем скрип гончарного колеса, досаждавший ей почти всю ночь, — мытье посуды. Ледяная речная вода, застывшие разводы пищи на стенках мисок и котелка, покрасневшие от холода пальцы — бррр… Она поскорее вернулась в лачугу, к очагу. Хорошо хоть развести огонь у нее сегодня получилось почти сразу, всего после трех попыток. Вечером Виола сварила чечевичную похлебку. При этом она порезала палец, а похлебка почему-то вышла густым неаппетитным варевом, которое, впрочем, нищий съел, никак не выказав своего неудовольствия. Виола проглотила пару ложек, а затем, молча, отодвинула миску в угол очага, не в силах перебороть отвращения к собственной стряпне. — Нужно чтобы ты завтра пошла со мной, — сказал нищий, перед тем как приступить к вечерней работе за гончарным кругом. — Зачем? — спросила Виола, стараясь не выдать, как встревожено забилось сердце — она не хотела никому попадаться на глаза. — Я скоро опять уйду, надолго. Нужно чтобы ты знала, где наше место и могла меня подменить. Наше место. Она теперь жена нищего, и завтра ей покажут «ее место». Виолу передернуло. Пора привыкать, она больше не герцогиня, никто не придет к ней на помощь — всю ночь повторяла себе Виола, стараясь вытирать слезы и промокать нос в тот момент, когда этого не было слышно за особенно громким скрипом гончарного колеса. Утром они с нищим впервые отправились в город вместе. Закутавшись в плащ, поглубже надвинув на глаза капюшон, Виола шла позади мужа, стараясь держаться поодаль. Ей казалось, что все — встречные и поперечные, мальчишки на улицах, стражники на городских стенах, сами стены — усмехаются и, переглядываясь, смеются ей в спину: смотрите, вот прекрасная Виола, герцогиня Миланская! В торговом ряду горшечников у нищего было самое последнее место. Замерев у стены, подобно каменной статуе, Виола пила щедро налитый ей судьбой кубок унижений, слушая громкие крики зазывал — торговцев и торговок по соседству. Ей хотелось умереть, исчезнуть. — Если хочешь, пойди, прогуляйся, — сказал муж. Не поднимая головы, Виола бросилась прочь. К счастью, пошел снег и, блуждая по снежным улочкам, Виола понемногу успокоилась, поняв, что никто ее здесь не знает, и никому нет до нее дела. Городок был маленький и довольно грязный. Разумеется, по сравнению с Миланом. Побродив немного, Виола хотела вернуться в торговый ряд, но не смогла себя пересилить и, отыскав городские ворота, вернулась в лачугу. Возвратившийся вечером нищий ничего не сказал ей. Он снова работал всю ночь и ушел рано утром, на сей раз, оставив Виолу в лачуге. Виола чувствовала облегчение от того, что он не настаивал, чтобы она шла с ним. Желая показать, что здесь от нее больше пользы, она вымыла посуду, вымела пол и очаг, сварила похлебку, которая даже получилась чуть лучше, чем в прошлый раз. Виола почувствовала, что нищий доволен тем, как она справилась. Он ничего не сказал, лишь взглянул на нее искоса, но по этому взгляду Виола поняла, что он заметил и оценил ее старания. После ужина нищий отвел ее под навес у задней стены лачуги и показал ряды вылепленных им горшков: — Будешь продавать, за сколько дадут. Потом он показал ей, где и как хранятся запасы продовольствия: — Тебе одной должно хватить этого на месяц или около того. — Куда ты уходишь? — спросила Виола. — Работать. Меня не будет несколько месяцев. — А как же подати? — Воду, дрова, кров и подушную подать я оплатил, так что тебя никто не тронет. — Но ты говорил, не хватает пяти дукатов. — Трех. Это подушная подать за меня. Я с ней разберусь. Тебе нужно делать все в точности так, как я сказал. Поняла? — Да, — кивнула Виола. — Завтра пойдешь со мной еще раз. — Нет! — быстро ответила она. — Я поняла все. И запомнила. Нищий внимательно, испытывающе посмотрел на нее, и Виола вспыхнула, подумав, что он, наверное, вспоминает плачевную судьбу, постигшую указания, что он дал ей в прошлый раз. Или хуже того, догадывается, почему она так не хочет идти в город. — Не нужно. Я все запомнила, — твердо повторила она. Нищий опять работал почти до рассвета и, измученная неумолкающим скрипом гончарного колеса, Виола уснула лишь под утро. К вечеру, переделав уже ставшие привычными обязанности, она ждала возвращения нищего, однако похлебка подгорела, а он так и не появился. Не следующее утро тележку с горшками прикатил чумазый оборванный мальчуган лет семи. — Ты — жена Гвидо? — спросил мальчишка, стряхивая снег с давно нечесаных волос. Виола слегка помедлила в замешательстве, потом кивнула. — Держи. Он велел отвезти это тебе. — А где он сам? Утром, заглянув в запасы еды, Виола обратила внимание, что нищий ничего не взял с собой в дорогу. Теперь вернулась еще и тележка. — Стражники забрали на каменоломни. — Куда? — На каменоломни, — снисходительно и нетерпеливо пояснил мальчишка. — Ты, что, не знаешь, всех, кто не платит подати, забирают на графские каменоломни, отрабатывать. Так вот куда он собирался, подумала Виола, снова начиная злиться — на нищего, что ушел, не сказав куда, на себя, что все никак не может выкинуть из головы герцогский титул и непомерную гордыню. Если честь и гордость — все, что у нее осталось, что она не уступила даже Неаполитанскому королю, что оказалось ей дороже собственного благополучия и отцовского спокойствия, то сейчас ее честь требовала, чтобы она вернула долг человеку, который приходится ей мужем. А гордости придется помолчать — ведь если бы не она, Виола не была бы связана узами брака с этим человеком, ему не пришлось бы платить за нее подати и заботиться о ее пропитании. — Постой! — окликнула она мальчугана. — Где находятся эти каменоломни? — За городом, — мальчик неопределенно махнул рукой куда-то на восток. — Но тебя туда не пустят. Туда никого не пускают, — и, поморщившись, добавил. — Гиблое место. Виола задумалась. Три дуката. Нищий говорил, чтобы заработать пять, ему пришлось бы трудиться до Пасхи. А чтобы заработать три? Девушка нахмурилась. Она отложила решение вопроса «что делать» до следующего дня, возможно потому, что слишком хорошо знала ответ, и он ее не радовал. Но и неумолкающее беспокойство, разъедавшее душу весь день, было не лучше.