Замок затих, Замок уснул, Тихо скрепит в замке огромный ржавый ключ, Месяц ко мне Не заглянул, Стены здесь высоки, терновый куст колюч... Вероника Долина
У Люси болело всё. Во всяком случае, сказать, что у неё не болело, было гораздо проще, чем долго перечислять, что же у неё болело. Первой мыслью было то, как же у неё всё болит, а второй – сколько же раз за этот бесконечный ужасный день она вырубалась и просыпалась снова. Секунду назад она смотрела на бледное оторопелое лицо Нацу, а теперь... теперь она полулежала, откинувшись на что-то мягкое и липкое, а откуда-то снизу доносился загадочный полусвистящий–полурокочущий шум, щекочущий ноги в разодранных колготках. Люси поёрзала и застонала: тело ныло, ноги гудели от долгого изнурительного бега, нижняя часть туловища казалась неимоверно грузной и неповоротливой. Она попыталась открыть глаза – снова! – но это оказалось так же трудно, как если бы она попыталась поднять дом, чтобы потом водрузить себе на плечи. Лишь после третьей или четвёртой попытки свинцовое веко сдалось, и в щель между ресницами хлынул приглушённый свет – серовато-розовый с малиновым отливом, от которого заболели глазами и закипели мозги. Всё ещё маясь от противных тянущих ощущений в ногах и спине, Люси постаралась откинуться вперёд, и она сделала это, хотя после этого ей показалось, что ей нечем дышать. Как после долгого нырка, Люси отдыхивалась, чувствуя себя совершенно обессилившей. Она подозревала, что дело здесь не столько в беге, сколько в окружающем её. Это была не комната, и не камера, и не клетка – она словно сидела внутри бутона огромного цветка, а на его лепестках танцевали причудливые тени. Люси осторожно ощупала дно, но не ощутила пустоты под собой. Пол был плотный, но такой же склизкий и холодный, как стены. «Час от часу не легче», – подумала Люси, и вдруг поняла, что даже мысли в её голове циркулируют с явной неохотой. Она уже собралась предоставить разбираться со всем этим кому-нибудь другому и заснуть, как вдруг услышала какое-то шевеление рядом с собой, какой-то испуганный медленный шорох и, поднять тяжёлую голову, обнаружила того, кого ожидала обнаружить в самую последнюю очередь. Если вообще ожидала увидеть. Напротив неё, перекинув руки через коленки, сидела Лаки Олиетта. С минуту девушки молча изучали друг друга – Люси боролась с нарастающим головокружением. Ей показалось, что пространство как-то покачнулось и заелозило, как пьяный, то теряющий, то вновь нащупывающий равновесие. Лицо Лаки не выражало ничего кроме ужаса и удивления, а ещё она выглядела уставшей. По-видимому, даже она, склонная к этакому поэтичному насилию (с обязательной страстной любовной линией, только, если обычной девушке этого было достаточно, то ей требовалась ещё и кровь – и, желательно, побольше), не находила в происходящем ничего привлекательного. – Люси?.. – хрипло произнесла Лаки и облизнула пересохшие губы. Люси моргнула. – Где мы? – Это подождёт. Лучше скажи, что ты здесь делаешь. И хотя, по мнению Люси, это не могло и не должно было ждать, да и вообще у них были проблемы поважнее, она принялась рассказывать о задании, о нудном вздорном старике с прищуренными глазёнками и вздрюченной губой, о том, как они упали в какую-то непонятную дыру и оказались в темнице, разделившись со всей командой. Не забыла она упомянуть и о том, что им с Нацу и Хеппи удалось сбежать, только вот что было дальше, Люси не помнила. Чем дальше продвигался рассказ Люси, тем озабоченней становилось выражение лица Лаки. Если бы заклинательница не была уверена в том, что её подруга так же, как и она, чувствует себя абсолютно беспомощной и близорукой, то непременно решила бы, что Лаки разочарована. – Нужно выбираться отсюда, – наконец сообщила она. Люси и сама была не против. – У тебя есть идеи? – уточнила Хартфелия слабым голосом. – Честно говоря, – помолчав, медленно произнесла Лаки, – не особо. Ты видишь, я абсолютно бессильна. И дело не только в том, что это (она обвела обитель их заточения выразительным взглядом) всячески поглощает магическую силу; проблема заключается в том, что колдовать везде в этом поместье опасно. Колдовать опасно. Люси вспомнила, как всего четверть часа назад (?) она попеременно вызвала нескольких звёздных духов, и ей стало не по себе. Вызывала. Звёздных духов. Да, Тельца, Деву – она вызывала их, она... Люси похолодела. – Мои ключи... – выдавила она, каменея от ужаса. – Что? – Мои ключи, – тихо повторила Люси, ощущая, как желудок сворачивается в омертвелый сотрясающийся комочек, – их нет со мной. – Что?! Слепыми руками Люси принялась ощупывать себя, хлопать по бёдрам, в надежде всё же отыскать драгоценный кожаный мешочек с нанизанными на цепочку ключами. Но их не было. После нескольких тщетных попыток сглотнуть (на лбу у неё проступили капельки пота) Люси огромным усилием воли заставила себя взглянуть на пол, чтобы в очередной раз убедиться, что она осталась без магии. И, что было гораздо важнее, она понятия не имела, как ею распорядятся другие, те, у кого они теперь. Ей стало нехорошо. Вернее, ей стало ещё хуже, чем было несколько минут назад. – Люси, – сказала Лаки, но та её не услышала. Голова закружилась, в висках билась кровь. – Люси, послушай. Здесь нельзя колдовать, но... Люси! Люси дёрнулась и метнула сумасшедший взгляд на подругу, отчего та пискнула, но не отшатнулась. – Слушай, на самом деле я тоже тут... по делу, – она замолчала, набрала в грудь воздуха. – В задании просили помощи у древесного мага. Награда была очень хорошей... «Ну ещё бы» – Нас было несколько. Я, какой-то старый маг и ещё два или три человека. Нас попросили сделать так, чтобы корни растения уходили глубоко под землю и проходили посреди самого здания. Обычно так никто не делает, но нам не хотелось задавать лишних вопросов. – Больше всего Люси захотелось зажмуриться – преимущественно от стыда за саму себя, потому что именно это и заставляло их, волшебников, даже самых лучших из них, раз за разом закрывать глаза на очевидное и договариваться с повякивающей совестью: вечная тягостная нужда в деньгах. – Честно говоря, я сама не понимаю, почему сразу не сообразила, что что-то не так. – Лаки, это... что это такое? Я так ничего и не поняла. – Оно живое. Живое существо. И, если я права, а я, разумеется, права, то мы сейчас находимся где-то в области желудка. – Господи, Лаки, какого желудка? – Оно питается человеческой кровью. Пусть не в чистом виде, но всё-таки. И мы у него на обед. Люси потребовалось несколько минут, чтобы переварить услышанное. Переварить. – Хочешь сказать, оно... съест нас? – севшим голосом уточнила она. Лаки упёрлась взглядом в кончики своих туфель и принялась ковырять там с какой-то маниакальной тщательностью, в чём Люси увидела паническое нежелание отвечать, но в конце концов Олиетта, пожевав с закрытым ртом, сказала осторожно: – Не совсем. Насколько я понимаю, оно скорее выпьет из нас все жидкости. Это прозвучало ненамного лучше. Кроме того, в этот момент Люси совершенно отчётливо представила себе посеревшее рыхлое нечто, отдалённо напоминающее сдутую резиновую куклу, небрежно развалившееся между двумя огромными лозами, как на троне. Её спину обдало холодом, словно кто-то позади её плеч встряхнул простыню. – Оно пришло в движение, – мрачно сообщила Лаки. – Так, говоришь, с тобой были Нацу и Хеппи? А остальные? Где они сейчас? Люси не имела ни малейшего понятия.* * *
У Сильвера была масса причин, чтобы смело назвать проектировщика поместья идиотом. Во-первых, здесь нигде не было часов, даже нарисованных. Они прошагали несколько длинных коридоров, устланных полинявшими коврами, которые выходили в какую-нибудь просторную круглую комнату. Так, они с Венди и Шарли наткнулись на помещение, что некогда, вероятно, служило столовой, а теперь заросло паутиной и провоняло плесенью. Посреди стоял основательный деревянный стол, на чьё непоколебимое решение стоять тут до скончания веков не повлияло ни время, ни крысы, снующие меж его крепкими ножками, накрытый скатертью, которая в лучшие свои времена имела кремовый оттенок. Столовые приборы из серебряных превратились в чёрные, но все стояли на месте: тарелки, чашки на узорчатых (вероятно) блюдечках, ножи и вилки, завёрнутые в (истлевшие) салфетки, супницы, сахарницы и соусницы... Сильвер даже разглядел сахароколку и не удержался от улыбки – жена выкинула его собственную в первый же день их совместной жизни. Не то чтобы он был к ней привязан, просто избавляться от бесполезных предметов всегда трудно. ...и никаких часов! Во-вторых, эти бесконечные, дурацкие тёмные коридоры. Да живи в таком доме семья из двенадцати человек, они могли существовать здесь годами и не встречаться лицом к лицу. Но главное было не это, а то, что они шагали уже Бог знает, сколько времени, и не нашли ничего, кроме хлама и заброшенных комнат, полных хлама. Над ними над всеми нависла непонятная угроза, а они шлялись по поместью, бездарно тратя драгоценные минуты безо всякого шанса узнать, который час. Может быть, всё давно потеряно и ничего нельзя исправить. Может быть, пока они изнывали от жажды и зноя, сильнейшая команда Хвоста Феи уже прекратила своё существование самым жутким и противоестественным образом. Как известно, под влиянием стресса объяснения приходят куда более безрадостные, чем всё есть на самом деле. Сильверу очень хотелось так думать. – Венди, может, ты почувствуешь, если откуда-нибудь идёт свежий воздух? – с надеждой спросила Шарли. Её голос разлетелся по всему коридору, как круги расходятся от упавшего в воду камня. Эту процедуру они повторяли каждые два коридора, но всякий раз Венди (она очень старалась) только качала головой. Или они были очень глубоко, или они были обречены. Но это было неважно: однажды Сильвера затянуло в небытие печатью Кристалла Владыки Смертных, где пробыл бы, вероятно, до окончания этого света и того, если бы не удачное «но», которому всегда найдётся место в любых обстоятельствах. Так что пугать его обречённостью или безвыходностью было бесполезно. Пусть Сильвер и не представлял, каким образом ему удалось вернуться в реальный мир, он твёрдо знал, что ни за что не умрёт и не пропадёт. Откуда он это знал, он... тоже не мог сказать точно. Следующий коридор был окутан тьмой. Они словно бы встали напротив зияющей чёрной дыры, за которой не было ничего. Но это ничего было осязаемым, материальным, оно варилось, ворочалось в темноте. Естественно, этот путь оказался единственным, потому что ни справа, ни слева не было видно ни двери, ни другой арки, ведущей в другой коридор. При мысли о том, что им придётся поворачивать назад, протопать столько же и искать другой путь, Сильверу становилось дурно. Они сняли со стен факелы и медленно двинулись во тьму. Сунув носок ботинка в непроглядную чёрную кипень, Сильвер бы не удивился, если бы ощутил на ноге холодную вязкую слизь, но испытал будоражащее облегчение, когда этого не произошло. Они просто вошли, и темнота сомкнулась у них за спинами. Очнувшись, Грей обнаружил себя плетущимся в ногу с Эльзой вдоль каменных стен, где в щели между кирпичами были запиханы какие-то нити и странное крошево, которое медленно осыпалось в ответ на каждый сделанный ими шаг. Грей вновь заснул. Он не представлял, как ещё способен двигаться, но нельзя сказать, чтобы его это на самом деле беспокоило. По правде, ему было глубоко наплевать – веки притягивались друг к другу, как разные полюса магнитов, и Грей им не мешал. Пока они шли, он засыпал и просыпался пять или шесть раз, но Эльза или не замечала, или делала вид, что не замечала. На самом деле, пребывание в тихом и уютном небытии не слишком отличалось от пребывания в реальности: из окутывал бесшумный полумрак, а всё пространство истончилось до узкого прохода, по которому они медленно двигались. Той рукой, что не придерживала ладонь Грея на своём плече, Эльза держала тоненькую спичку, которая предупреждала о повороте ровно за восемь секунд до столкновения, но и этого было достаточно, чтобы равномерно двигаться вперёд. Только вперёд ли – Грей не был уверен. На одном из поворотов до них донеслись голоса – это было так странно и непривычно, что Фулбастер сначала подумал, что вновь уснул. Но он не спал, а голоса всё крепли. – ...я вижу что-то тёмное... – Ребёнок, а я не вижу ничего не тёмного. – А, ну да, и правда. Тогда я вижу что-то красное. – Венди, придумывать против правил. – Да, но я действительно вижу что-то красное. Тут Грей сообразил, что они говорят о них. Будь у него силы, он бы засмеялся и побежал к ним с распростёртыми объятиями. Только вот на этот раз Магомеду придётся ждать гору, а не наоборот. Огромные тени бросились вперёд и застыли, потому что из-за поворота показались Сильвер, Венди и Шарли. – Грей-сан! Эльза-сан! Слава Богу... Грей почувствовал, как напряжённое плечо Эльзы слегка расслабилось, а она сама вздохнула с облегчением. – Пап. Он высвободился с плеча Эльзы и нетвёрдо встал на ноги, но этого было вполне достаточно. Сильвер осторожно взял его лицо в ладони, Грей положил руки ему на плечи и позволил себе приподнять уголки губ. Всё лицо обветрилось и стало сухим, как пергамент, так что ему показалось, что кожа сейчас треснет от натяжения, но этого не произошло, хотя Грей и испытал облегчение, когда улыбнулся отец, избавив его от необходимости продолжать делать это самому. Через отцовское плечо он кивнул Венди, и её глаза засияли. – Венди, – сказала Эльза, – помоги Грею. А потом мы подумаем, как выбраться отсюда. – Да, хорошо. Сильвер попытался изобразить усмешку, чтобы не смущать взрослого парня своей запоздалой заботой. – Сильно тебе досталось? Уголок рта Грея взлетел вверх, но он промолчал. За него говорили усталость и нежелание тратить силы даже на то, чтобы разлепить губы. Спина зудела и кровоточила, а кости ревели. Когда Венди приложила к его спине свои ладони, сперва ему захотелось дёрнуться вперёд, но затем пульсирующая боль сменилась лёгким покалыванием, а немного погодя совсем отступила. Грей чувствовал, как по телу разливается мягкое ласковое тепло, сердце выдыхает с облегчением и начинает стучать размеренно и безмятежно, шум в голове умолкает. Свет, исходивший от Венди, пока она творила исцеляющие чары, ненадолго осветил коридор, но теперь, когда всё закончилось, он вновь погрузился по тьму, зато Грей спокойно встал на ноги, чувствуя себя если не превосходно, то во всяком случае очень даже бодро. Даже в голове как-то прояснилось. – Вы не знаете, где сейчас остальные? – спросила между тем Эльза. – Нет, но надеюсь, дела у них идут лучше, чем у нас, – заметила Шарли. – Мне вот интересно, – подал голос Грей, – а где сейчас наша свечка? Насколько я понял, они с Люси и Хеппи свалились в одну дыру. – Как всегда, – вставила Шарли. – Я не удивлюсь, если он прямо под нами, – справедливо заметила Эльза.***
Нацу не боялся темноты, не боялся одиночества и уж точно не страдал клаустрофобией. Если уж на то пошло, он не знал этого слова, а даже если бы однажды и услышал, то ни за что бы не воспроизвёл. Нацу не пугали ни потусторонние шорохи, ни силуэты, ни кошмарные тени, отбрасываемые вешалкой, ни когтистые склизкие руки, которые, как известно, живут у каждого под кроватью и только и ждут случая, чтобы высунуться и схватить человека за лодыжку. Нацу был твёрдо убеждён, что ничего из этого невозможно противопоставить разъярённой, буйствующей Эльзе, а потому оно не заслуживает того, чтобы его бояться. Даже сейчас Нацу не начал бояться. Затылком он чувствовал, что именно этого от него и ждут, что он здесь именно для того, чтобы бояться, но страха не было. Строго говоря, не было ничего, кроме тьмы и тишины. Нацу знал, что над его плечом или над его головой завис в воздухе Хеппи, но в действительности он этого не видел. Только ощущал кожей и чувствовал лёгкий запах пота и мокрой шерсти, а ещё сырости и плесени. Время остановилось, Нацу не двигался с места. Он ещё раз попытался зажечь на кончике пальца огонёк, но тот лишь тоненько пискнул и погас долей секунды позже. Нацу хмыкнул. – Эй, Хеппи, ты знаешь, куда теперь? – спросил он. Ответа не последовало. – Хеппи, слышь, ты не в курсе, куда нам теперь топать? – повысив голос, повторил Драгнил. Молчание. – Хеппи? Ну ладно тебе, сейчас не время для приколов. Молчание. – Хеппи?.. Даже эха нет. – Что за чертовщина? При желании на свете можно отыскать тысячу и одну вещь, которые легко могут заставить Нацу вступить в бой или сподвигнуть на риск, но едва ли обнаружится десяток, что заставят его остановиться и пораскинуть мозгами. Однако именно сейчас вся его звериная сущность напряглась и прислушалась, готовясь сделать неожиданный резкий выпад, а заодно и оценить обстановку. Нацу по-прежнему не боялся, но некоторые соображения, пришедшие ему на ум (что в очередной раз убедило Нацу в бесполезности всех этих мозговых штурмов, от которых одно расстройство), несколько его насторожили. Только теперь он задумался над одной странной вещью: вообще-то он вовсе не был уверен, что сказал то, что сказал вслух. Конечно, он говорил, но что, если он лишь думал, что говорил? Возможно, всё это осталось лишь на уровне мыслей, и никаких слов он не произносил, а, следовательно, Хеппи не мог ему ответить. От подобных зигзагов напрягшиеся извилины у него в голове заёрзали и начали медленно заплетаться в тугой кучкообразный узел. В конце концов Нацу шумно выдохнул, пытаясь унять головокружение и шум в ушах, но даже этот вздох словно бы был высосан из атмосферы, стёрт со всех волн. Ни единого звука не позволяло хотя бы убедиться в том, что всё происходящее не бред сумасшедшего. Нацу сделал шаг вперёд. Не произведя никаких звуков, он стал тщательно прислушиваться и принюхиваться, однако не чувствовал ничего – ничего. Если и есть что-то, что является ничем, то Драгнил сейчас вышагивал на самой его глубине. Он чувствовал, как по его виску пробежала прохладная капелька пота, как она соскользнула на подбородок и упала – только понять, оказалась она на полу или затерялась в складках чешуйчатого шарфа не представилось возможным. Где-то после пятидесятого шага Нацу осознал, что жутко проголодался. Действительно, с самого утра он не брал в рот ничего, кроме куриной ножки, которая по невероятной случайности оказалась у Люси в холодильнике, и теперь не мог думать больше ни о чём, кроме еды. По мере того, как каждый шаг отпечатывался у него на груди глухим сердечным ударом, лицо его словно бы каменело, но Нацу был не из тех, кого особенно заботит их физическое состояние. Глазницы словно бы налились свинцом, во лбу засаднило, в горле пересохло. Мысли одна за другой постепенно замедляли бег, увязая друг в друге, как мухи в янтаре, пока наконец не превратились в огромную непонятную кучу, в которой самопроизвольно загорались яркие огни. Нацу стал обнаруживать, что на передний план его внутреннего зрения вдруг начали вылезать предметы, про которые он вовсе и не собирался думать, однако к тому моменту, когда он всерьёз решил с этим разобраться, было уже поздно. Ему в глаза хлынул ослепительно белый, яркий свет, но вот, что странно: Нацу не ощутил ни боли в глазах, ни дискомфорта, ни желания сморгнуть, ни удивления. Напротив, его охватило чувство облегчения. Он был одет в длинную ало-белую шёлковую тунику, в щиколотки были перевиты кожаными тонкими ремнями, уходящими в подошвы сандалий, идеально подходящих ему по размеру. Нацу слышал, как они шаркают по каменному влажному полу, и вскоре он оказался на улице. В лицо подул приятный летний ветерок – не знойный, но и не колюще-морозный. Пахло мокрым сеном и пионами. Когда Нацу обернулся назад, там не было страшного тёмного тоннеля, проходящего под поместьем. На секунду волшебник почувствовал лёгкий укол удивления, рассеянно припоминая, что ему надо выбраться из этого жуткого лабиринта и отыскать Хеппи и остальных – только эта мысль оказалась настолько далёкой и лишённой ясных очертаний, что Нацу очень скоро об этом забыл, потому как не осознавал, что спит. Он даже шагов не услышал, а затем только слегка повернул голову, чтобы увидеть, кто к нему направляется. – Нацу. Нацу пристально и беззастенчиво вглядывается в бледное красивое лицо, смутно знакомое. Во снах, как известно, можно обнаружить в себе такие потаённые склады познаний, о каких даже и не догадывался. – Зереф. Зереф мягко и ласково улыбается. Он одет так же, как Нацу, белые точёные руки утопают в крупных ало-белых складках. Взгляд его чёрных глаз подёрнут пеленой, но там не видно никаких признаков грусти. Он смотрит на Нацу долго, ни на секунду не меняясь в выражении. А Нацу ни капельки не удивлён, не взбешён, не растерян... Собственно, если уж доверять логике сновидений, то иного и ожидать не стоило. Нацу не знает, откуда ему это известно, но в тот момент его это и не интересует. Он глядит на Зерефа и ощущает только тепло и покой. Это было похоже на то, что он испытывал к Эльзе – безграничное безоговорочное доверие, подкреплённое запрятанным в закромах души почтительным опасением. Нацу чувствует, что почти любит... так и должно быть. – Ну что, пошли? – спрашивает Зереф своим мягким ровным голосом. Нацу соглашается не раздумывая. – Ага. Они поворачиваются так, что солнце, откуда бы оно ни светило, начинает припекать в бок, и идут по узенькой пыльной тропке. Кажется, они делают всего несколько шагов, но то место, откуда Нацу начал путь уже неизмеримо далеко, и солнце уже изменило положение на небе. Нацу ничего этого не замечал, но не только потому что спал, а потому, что никогда об этом не думал. Зереф безмолвен и безмятежен, его поступь практически незаметна под ниспадающей туникой, подобно тому, как лебедь, изящно рассекающий водную гладь, неустанно орудует лапками под водой; безупречно прямой горделивый стан и гладкое, почти подростковое лицо с изящными чертами. Рядом с ним Нацу чувствует себя пажом, напялившим по ошибке королевский банный халат, но идёт следом, потому что... Они в деревне. Приземистые, но ухоженные домики выстроены ровными рядками, а в отдалении маячит расшитый мехом и драгоценностями шатёр, достаточно широкий, чтобы там поместилось человек двадцать. Отовсюду слышится людской гомон, топот, ржание лошадей и взрывы пьяного смеха, пересыпанного звоном стекла и короткими меткими хлопками. Мимо них пронеслась стайка играющих ребятишек. На них были какие-то очень замысловатые кожаные куртки и жилетки; кое у кого на плече или спине были видны зигзагообразные узоры, напоминающие орнамент, который Нацу видел в королевском дворце в Крокусе. Нацу смотрит на них и рассеянно вспоминает, что когда-то был таким же. Впрочем, нынешний он мало чем отличался от любого из несущихся по дороге мальчишек в стоптанных сандалиях и запылившихся шароварах. Нацу смотрит на Зерефа и не понимает. – Смотри, Нацу, – говорит Зереф, коротко кивая в сторону играющих детей. – Зачем это? – Не волнуйся, ты поймёшь, – пообещал он, улыбаясь. Нацу снова оборачивается на группку мальчишек, которые теперь явно выстроились вокруг одного из них: черноволосого, смуглого и, видимо, самого старшего. Густые чёрные волосы собраны в конский хвост и туго затянуты на затылке. Он держит перед собой сомкнутые ладони, а из щелей между его по-мальчишески длинными пальцами вырывается мягкий бело-бирюзовый свет. Он сияет всего несколько мгновений, а затем медленно затухает. Мальчик поднимает правую ладонь, и в небо взметается, заливаясь пением, маленькая птичка. Прочие дети только дружно охнули и как по команде сделали шаг назад. Старший мальчик, удовлетворённо улыбаясь, упёр руки в бока и, сделав какое-то почт неуловимое повелительное движение головой, взял под локоть другого мальчишку, такого же смуглого, только поменьше ростом и с торчащими во все стороны непослушными чёрными патлами. Нельзя сказать, чтобы тот был сильно в восторге, однако он даже не выказал сопротивления, только послушно поплёлся следом. При этом на лице его отразилась и обида, и благоговение, и нетерпение, и ещё что-то, чего Нацу не мог разобрать. Он растерянно оборачивается на Зерефа, но вдруг понимает, что они стоят уже не там, где мгновение назад. Во сне, конечно, нельзя почувствовать жару, но зато о ней можно догадаться. Здесь было по-настоящему жарко. Степь раскинулась на необозримые пространства, полубезжизненная, лысая и вялая. Даже солнце казалось ленивым и сонливым. Взгляд Зерефа устремлён куда-то поверх плеча Нацу, точно его самого не существует. ...Они оба одеты в изношенные куртки, подпоясанные почти у самой груди, а их штаны износились до такой степени, что определить изначальный цвет невозможно. Тот, кто постарше, кажется стариком, хотя на самом деле его лишь месяц назад минуло двадцать восемь, но в данный момент внешность – это последнее, что его интересует. Мальчик (босые изрезанные ноги, богато обшитая, хотя и изрядно помятая рубаха, гладкие мягкие ручонки и внимательный взгляд лучистых серо-голубых глаз) стоят напротив него и смотрит прямо в лицо. Человек так измучен, что сидит перед ним на коленях, тяжело дыша и отчаянно хватая ртом воздух. Его лица почти не видно из-под пыльного капюшона, но когда он вдруг заходится каркающим, страшным кашлем, сначала согнувшим его голову к земле, а затем внезапным колющим ударом запрокинувшим её к небу, капюшон падает ему на спину, и Нацу видит лицо, до ужаса напоминающее то, что он видел минуту назад на оживлённой улице. Только голос у него внутри говорит, что это не он, не тот смуглый мальчик с конским хвостом. Может быть, это был голос Зерефа, стоящего в паре шагов от него. А может, и то, и другое. Отдыхиваясь после приступа, человек судорожно вытирает рукавом потрескавшиеся губы и пытается что-то сказать, но получается только что-то вроде булькающего хрипа. Слегка опустив взгляд, Нацу видит на земле кровь. Человек умирал. – Я тебе сейчас кое-что подарю. Он запустил трясущуюся руку за пазуху и выудил оттуда маленькую жестяную коробочку, потом медленно поднёс её к мальчику и, когда тот уже обхватил её ладошками, сжал их своими. – Здесь спрятана волшебная сила, – просипел человек, борясь с подступающим приступом, – которая сможет исполнить любое твоё желание. Любое, но только одно. И когда придёт время, ты должен будешь загадать это, единственно верное, желание, понял? А до тех пор ни в коем случае её не открывай. Прошло минуты полторы, прежде чем мальчик с крайне серьёзным видом кивнул. – Конечно, – продолжал мужчина, и Нацу буквально услышал, как где-то у него в горле что-то сорвалось и пропало, – ты можешь отдать её кому-нибудь ещё, да и открывать её или нет – это теперь только тебе решать. Он вновь зашёлся своим кошмарным забойным кашлем, но тут сцена вновь переменилась. При этом всё произошло так плавно, что Нацу даже не сразу заметил перемену. Словно они перенеслись из одного сна в другого – да так оно, в сущности, и было. – Кто они такие? – спросил он у Зерефа. – Они такие же, как мы, – ответил тот спокойно. Нацу почему-то такой ответ устроил. – Их удел – искать путь к силе, желая превзойти друг друга, чтобы в конце остался только один. Обернувшись, Нацу увидел мужчину. Приглядевшись, Драгнил осознал, что на месте его лица видит множество разных лиц, словно этот человек был множеством других людей, только одни были молодыми и поджарыми, а другие постаревшими и иссохшими, они накладывались один на другого, одни улыбались, иные хмуро отвернулись, а кто-то заходился в бессильной злобе, – и всё это происходило одновременно. И при этом Нацу отчётливо видел даже того смуглого мальчика, поднявшего к небу взлелеянную птицу. В руках у мужчины поблёскивала, отбрасывая прямоугольные лучи и разрезая его лицо на несколько равных частей, бело-голубоватая слезинка. Даже здесь, находясь в бестелесной форме (во-первых, в противном случае они непременно привлекли бы внимание, а во-вторых, это всё-таки был сон, а во сне, как правило, все механизмы запихивания палок в колёса работают как попало), Нацу ощущал исходящее от неё мягкое тепло, и в то же время знал, что стоит хоть на мгновение поверить в свою неуязвимость, и тебе между лопаток вгонят нож. – Ну, Нацу, теперь-то ты понял? – спросил вдруг Зереф, когда вокруг не осталось ничего, кроме пульсирующей темноты. Нацу показалось, что они находятся тут уже довольно давно, и в то же время был уверен, что не прошло и секунды. Но его это уже не волновало. Потому что он действительно всё понял. – Да! Ни огорчения, ни страха, ни смятения Нацу не ощущал, только прохладную ясность, чистую, кристальную и такую простую, что даже не верилось. Однако он на самом деле понял. – Да! Я... я понял! Его захлестнул необъяснимый, пламенный восторг, от которого заметалось сердце и забила в ушах кровь. – Ну что ж... Рад это слышать. ...До Нацу далеко не сразу дошло, что он падает, а когда дошло, то сделать он уже ничего не мог. Он даже не успел испугаться, только ощутить укол в горле и вспышку холода в животе. В следующее мгновение всё исчезло. Хотя пробуждение уже наступило, и в уголках глаз уже набухли крупные мутные капли влаги, то пьянящее чувство осознания истины ещё какое-то время витало над ним, теплилось в уголках разума, пока не выветрилось и не испарилось. А когда Нацу с трудом разлепил глаза и взглянул на склонившихся над ним товарищей, то уже ничего не помнил и ни о чём не сожалел.