А оно зелёное, пахучее, противное, Прыгало по комнате, ходило ходуном. А потом послышалось пенье заунывное, И виденье оказалось грубым мужиком. Владимир Высоцкий
Хотя Люси, у которой к утру отказали практически все конечности, и предполагала, что самое тяжёлое уже позади, ей пришлось признать, что она недооценила масштаб последствий, вызванных их вчерашними похождениями. Во-первых, они фактически провалили задание. То обстоятельство, что по сути такого задания и не было, потому как не существовало настоящего вина, мало утешало, поскольку объяснять это сварливому, бесповоротно испорченному старику было бесполезно. Они потеряли награду и навели много шума – собственно, как обычно. Во-вторых, им пришлось взять на себя труд водворить всех пленников поместья в их дома, выяснив предварительно их имена, адреса и адреса ближайших родственников. Покончив с этим, они отправились на единственный в округе вокзал (где толстая женщина-контролёр в засаленной жилетке стояла, облокотившись на перила и, набычившись, отчего её обвислые щёки стали напоминать бульдожьи, задумчиво и медленно жевала резинку), расфасовали несчастных по поездам и, стараясь всеми возможными способами отсрочить казнь, поплелись обратно к дому заказчика. По пути туда Люси несколько раз посещала малодушная мысль бросить всё к чёрту и убежать, но потом она подумала о репутации гильдии (и без того двусмысленной) и тяжело вздохнула, пытаясь примириться с тем, что деньги опять уплыли у неё из-под носа. Кто и почему наложил на неё этот венец безденежья, Люси решительно не понимала, однако пообещала себе на следующий же день взять индивидуальное задание и смотаться куда-нибудь подальше на юг на какую-нибудь фартовую халтурку. Но перед этим, первым делом по прибытии, она залезет в ванну, опустит своё ноющее, измученное тело в целительную горячую воду, позволяя усталости отхлынуть от щёк и лба и утечь в сливное отверстие. Эта мысль оказалась настолько отрадной, что Люси даже прибавила шаг. Вновь оказавшись лицом к лицу с тощим, извергающим в атмосферу яд с периодичностью в четверть минуты, стариком, Люси поняла, что чувствует человек перед тем, как быть расстрелянным. Хотелось зажмуриться и поджать губы, а ещё вытянуться в струнку, прижать руки к бёдрам и не шевелиться, не дышать – только молиться. Нечеловеческим усилием воли заставив себя смотреть на картину на противоположной стене, где был изображён пикник с маленькой мохнатой собачкой, девушка изо всех сил пыталась выключить мозг и по-настоящему сокрушалась оттого, каким потрясающе автоматизированным становится этот механизм в минуту крайне неподходящую, но как его заклинивает тогда, когда в нём присутствует подлинная необходимость. Помнится, в последний раз подобное происходило с Сильвером лет сорок назад. Сейчас он ощущал себя прыщавым школьником, пойманным и отконвоированным в учительскую, где его ожидал задушевный разговор с самым мерзким учителем, которого только может нарисовать впечатлительное детское воображение. Прямо сейчас он совершенно не понимал, почему должен стоять чуть согнувшись в виноватом поклоне, как это сделали все. В тот момент ему пришла мысль о том, что волшебники в каком-то смысле очень бесправный народ, если только они достаточно вежливые, чтобы изображать подобострастие. Конечно, он не испытывал ни трепета, ни страха, даже намёка на раздражение, ибо, стараниями Хасла (при всех его заворотах, вроде длинных имён или диковинных ругательств, а также неугомонности и абсолютного отсутствия почтения к своему возрасту), его сердце огрубело, как пальцы, много раз зажимавшие твёрдые гитарные струны, оставаясь внутри податливым и тёплым. На лестнице горничная подметала – или притворялась, что подметала – ступени, потому что вид у неё был самый отсутствующий. Экзекуция подошла к концу тогда, когда заказчик сделал какое-то дёрганное конвульсивное движение, и Венди уже в ужасе успела подумать, не хватил ли старика удар (Грей подумал о том же, правда, с надеждой), и все, как один, обернулись к горничной, которая флегматично моргнула и коротко показала им на дверь, после чего вернулась к уборке. Им не нужно было повторять дважды. Осторожно протыриваясь спинами к выходу, волшебники вышли на светлое крыльцо и бережно прикрыли дверь, одновременно выдохнув, словно до этого они задерживали дыхание. До этого Люси не знала, что обладает таким объёмом лёгких. – Я думала, это не кончится, – простонала она, смахивая со лба пот. Они зашагали по вымощенной белой плитой тропинке, в любой момент ожидая вопля – как автоматная очередь в спину, – но вместо этого услышали робкое, детское: – И... извините. Они обернулись. Перед ними стоял светловолосый смущённый мальчик в безукоризненно отглаженном костюме, прижимавший к груди что-то, похожее на золотой чайничек, растянутый в длину за носик и украшенный самоцветами и резьбой, глядя в пол, желая спрятать покрасневшее лицо. Очевидно, такое количество глаз, направленных прямо на него, действовали оглушающе и ослепляюще, как свет прожекторов. На лице ребёнка отразилась ожесточённая внутренняя борьба. Наконец он поднял глаза и выдавил: – В-вы волшебники? Они кивнули. Мальчик опять открыл рот, но тут же его закрыл. Подумал ещё немного и сказал: – Дедушка сильной вас ругал? Простите. Но это он так со всеми разговаривает. Мне очень жаль. Он сказал ещё что-то в таком роде, вставляя различные извиняющиеся конструкции между предложениями, и в Люси проснулась искренняя понимающая жалость: если ты изо дня в день вынужден соприкасаться с таким невыносимым человеком, есть с ним за одним столом и слушать бесконечные мелочные придирки, безропотно сохраняя молчание, то стать пугливым и загнанным – это вопрос пары недель. – В-вообще-то, – сказал мальчик уже более решительно, – у меня к вам есть просьба. – Конечно, мы тебе поможем, – мягко ответила Эльза. Мальчик ещё раз взглянул на чайничек и несмело протянул его Эльзе. – Я купил это несколько месяцев назад в городе, – объяснил он. – Мы ездили с Мартиной – это моя гувернантка – покупать мне одежду для школы. На улице сидел человек и что-то продавал. По правде говоря, мне эта штука совсем не была нужна, но мне стало его жалко. У него был вид... ну, это... нуждающийся, – старательно выговорил он. – Я поставил её на тумбочку и забыл о ней. Но потом, – в глазах мальчика мелькнула тревога, и он понизил голос почти до шёпота, – она начала издавать какие-то странные звуки. Мартина сказала, что мне чудится, но мне не чудится. А однажды ночью... Он вдруг замолчал, словно прикидывая, стоит ли говорить об этом вслух. – Однажды ночью – что? – уточнила Эльза. Мальчик покраснел пуще прежнего, что было очень заметно в сравнении с его белоснежной рубашкой. – Однажды я услышал слова... ну, то есть... мне показалось, что оно говорит... – Что говорит? – осторожно вмешалась Венди. Мальчик сглотнул. И сказал. Волшебники озадаченно переглянулись. Встретившись взглядом с отцом, Грей понял, что тот тоже едва сдерживается, чтобы не расхохотаться в голос. То, что было произнесено отчаянно красневшим, скуксившимся ребёнком никак не сочеталось с его видом. По правде говоря, Грей даже не догадывался о существовании половины из этих выражений, хотя вполне справедливо считал себя не последним человеком по части крепких слов. Сомневаясь, что ребёнок мог такое выдумать (но вполне мог слышать от своего деда – вот это действительно большое невезение), Грей решил, что этому чайничку – или что это – не место в комнате, где спит впечатлительный, и без того затюканный ребёнок. Мальчик умоляюще взглянул на Эльзу и снова протянул ей резной золотой чайничек. Эльза осторожно взяла его в руки и улыбнулась. – Мы что-нибудь придумаем, не беспокойся. Мальчик застенчиво улыбнулся и, бросив беспокойный взгляд на окно дома, поспешил прочь.* * *
– Ну, и что это такое? – поинтересовалась Шарли, когда поездной ад оказался позади и они зашагали по мостовой в солнечной ароматной Магнолии. Эльза похмыкала, повертела чайничек так и эдак, принюхалась, потрясла, прислушиваясь, не бьётся ли что-нибудь о стенки, и в конце концов вынесла вердикт: – Там пусто. Во всяком случае, ничего материального. Они помолчали. Потом Эльза опять сказала: – Если честно, это похоже на лампу с джинном. – Джинном? – уточнил Грей. – Они что, в самом деле существуют? – Я читала о них, – вмешалась Люси. – Они живут в разных сосудах и исполняют желания. Джинны очень коварны и хитры, хотя и не все. Эльза кивнула. – Джинны – это что-то вроде сборной солянки разных видов магии, неопасных для людей. На них накладывается запрет, так что намеренно и напрямую навредить джинны никому не могут. Правда, с ними надо вести себя очень осторожно. – Ну так что будем с этим делать? – спросил Сильвер уже на подходе в гильдию. – Для начала покажем Леви, а потом решим, – постановила Эльза и ушла к мастеру с докладом о вчерашних событиях. Люси переступила порог гильдии и тут же утонула в привычном гвалте, откуда всегда было непросто выплыть, как на берег в бурю, когда тебя бесцеремонно относит то вперёд, то назад, хотя ты изо всех барахтаешься, выныриваешь и рвёшься к земле. Хотя единственным её желанием было добраться до дома и заползти в ванну, Люси не могла подавить своё любопытство, прорывающееся наружу при мысли о том, что они собираются вызывать джинна. Леви сосредоточенно нависала над книгой в своих изящных очках и поминутно делала какие-то пометки пером. Лампа стояла прямо перед ней, закупоренная пробкой, от которой к носику отходила тонкая, но на удивление крепкая, золотая цепочка. Когда Люси её окликнула, Леви подняла голову и улыбнулась. Затем она задвинула надоедливую прядь за уши и поднялась, прокашлявшись. Сильнейшая команда подошла к столу вплотную, готовая слушать. – Ну, ребята, нашла я не так много, – серьёзно сказала Леви, перебирая листки с заметками и сверяясь с номерами. – О джиннах довольно много упоминаний в книгах народов, живущих южнее и западнее Фиора. В основном, сведения очень схожи. Джинны – волшебники, обитающие вот в подобных сосудах, прикреплённые к ним Запретом. Они не могут покинуть свой сосуд. Исполняют желания – кстати, в одних источниках лишь три, в других пять, где-то была сотня и так далее. По-разному. – А откуда вообще берутся джинны? – резонно поинтересовался Нацу, озадаченно занеся руку за шею и повиснув на ней. – Я тоже задалась таким вопросом, – подхватила Леви, – и выяснила, что джиннов, как целостного народа, не существует. Ну то есть, – стала пояснять она, видя озадаченность друзей, – есть такие народы как феи, эльфы, спригганы, леприконы, гномы. Это волшебные народы. Существуют они на самом деле или нет – это другой вопрос. Но джинны не такие. Они одиночки. В книге «Всё о магии восточного Ишгара» я нашла заметку о том, что все джинны когда-то были людьми. На них накладывается Запрет – и они становятся джиннами. Другое дело, что очень мало кто знает, как этот самый Запрет наложить. – Я только не могу понять, – сказал Грей, – зачем продавать лампу с джинном, если он может исполнять желания? – Может, тот человек исчерпал все свои желания, и джинн был ему больше не нужен, – предположила Венди. – Но это как-то обидно. – Вполне возможно, что джинн его обманул, – добавила Леви. – Они часто обводят людей вокруг пальца. – И чтобы вызвать джинна, надо потереть лампу? – живо поинтересовалась Люси. Ей не терпелось поглазеть на джинна, и также не терпелось залезть под обжигающие струи воды под душем. – В нашем случае – нет, – ответила Леви и стала внимательно разглядывать лампу, поднеся её к свету. – Видите эту пробку и цепочку? На них наложено очень мощное заклятье. Оно защищает лампу от повреждений. Так что вызвать джинна можно только вынув пробку. И она вопросительно оглядела волшебников. Те, в свою очередь, озадаченно переглянулись между собой, как бы желая выяснить, действительно ли они этого хотят, а если да, то кому выпадет честь вытрясти джинна из лампы, рискуя при этом превратиться в жабу или ещё чего похуже. Но Нацу (из которого воспоминание его бытности собачкой, по-видимому, испарилось) не нужно было просить или уговаривать влезть в неприятности, а тягаться в этой способности с ним мало кто взялся бы, так что никто не удивился, когда Драгнил, втиснув указательной палец между лампой и её носиком, с силой потянул на себя пробку. Поначалу казалось, что она намертво засела в узком коротком горлышке, но очень скоро послышался скрип. Затем Нацу победно улыбнулся и дёрнул. Раздался оглушительный внятный «Чпок!», и пробка повисла на цепочке, а Нацу отлетел в сторону. Из горлышка потянулся полупрозрачный сиренево-голубой дымок, сгущающийся над головами волшебников, как грозовая туча. Плотное облако начало темнеть, приобретая фиолетово-синий оттенок, и тут на нём отчётливо проступило лицо, страшно недовольное и злющее. Синяя фигура взвилась к потолку, нависнув над волшебниками, как злой дух, и огромная тень стремительно поползла от сильнейшей команды в сторону входа в гильдию. Гомон, крики и хохот разом смолкли, словно кто-то нажатием кнопки выключил звук, и в здании воцарилась относительная тишина. Наконец по бокам облака отделились руки, а струйка дыма там, где она выходила из горлышка, как-то поредела и сделалась бледной, почти незаметной, и тонкой. Затем вся фигура джинна словно бы полиняла, но потом вдруг заполнилась какими-то совершенно неожиданными тонами, словно бы то облако было чем-то вроде его спального мешка. Перед ними предстал молодой смуглый человек с тяжёлыми веками и густейшими чернейшими волосами, собранными в конский хвост (Нацу было подумал, что уже где-то видел этого парня, но, как это часто случается, вскоре позабыл об этом). Слегка восточное лицо, какое можно было и сейчас встретить в землях южнее Фиора, было красивым, но отмечалось лишь одним выражением: всеобъемлющего презрительного высокомерия. Он свысока взирал на волшебников с таким выражением, будто взял в рот что-то омерзительное и теперь не знает, как это выплюнуть. Он с холодным интересом оглядел присутствующих и скривился ещё сильнее. Его хорошо очерченные красивые руки были скрещены на груди, на левой части которой, как и на предплечье с той же стороны, была видна странная синяя татуировка, перевивающая его замысловатыми зигзагами. На запястьях у него были широкие резные браслеты, а на талии был завязан оранжевый атласный пояс, после которого, однако, не было ног, лишь густой синий дым, редеющий к основанию. При виде такого гиганта (хотя он и понимал, что это наверняка какой-нибудь фокус, попытка сыграть на чувстве самосохранения аудитории, просто ещё один эффектный книксен, призванный показать, кто тут главный) даже Сильвер как-то оробел. – Я раб этой лампы! – проревел джинн, причём голосом нарочито небрежным, каким сообщают нечто очевидное и настолько досадное, что не заслуживает даже притворного уважения. – И, хотя это вызывает у меня глубоча-айшее отвращение, вынужден сообщить, что вы имеете право на одно желание в день, которое я обязан удовлетворить. Услуга не облагается налогом, – добавил он быстро, но не торопливо, после чего продолжил всё тем же изнурённым ревущим голосом: – Обращаю ваше внимание на то, что деятельность любого джинна сопряжена с ограничениями. Вы должны иметь в виду, что существует ТРИ вещи, которых джинны НЕ МОГУТ. Сделав резкое нисходящее движение рукой, джинн материализовал в воздухе широкую таблицу, расчерченную по горизонтали на три части, где в начале каждой строки стоял огромный красный крестик. Следующим движением джинн выхватил из воздуха длинную указку и с силой и яростью ударил ею по таблице. Выражение его лица было самое воинственное. – ПЕРВОЕ! Джинн, к моему величайшему разочарованию, досаде, сожалению, неудовольствию... – НЕ МОЖЕТ УБИТЬ! – страшным голосом объявил он, ткнув в то место, где стоял Гажил огромной указкой, которая в тот же миг обратилась саблей. – Ну не может он, – добавил джинн, пожимая огромными шоколадными плечами. ВТОРОЕ! Джинн НЕ МОЖЕТ ВОСКРЕШАТЬ ИЗ МЁРТВЫХ! – это было похоже на загробный вой в каком-нибудь плохоньком оккультном спектакле с простеньким фальшиватым музыкальным сопровождением и вялой игрой большей части актёров, за исключением одного, которого распирает мрачное вдохновение. – Ну не может он, – вновь хмыкнул джинн, а затем строго добавил: – Он, пардон, джинн, а не Бог. И ТРЕТЬЕ! Джинн НЕ МОЖЕТ (театральное заламывание рук и вытягивание пухлых губ в трубочку страстного поцелуя) ЗАСТАВИТЬ ПОЛЮБИТЬ! Это, пожалуйста, не ко мне. Кроме означенных трёх, – потянулась опять нудная принужденная тягомотина, что осложнялось кроме всего прочего растягиванием всех ударных слогов, – существует ещё ряд запретов, ограничивающих деятельность джиннов при выполнении желания. В отношении иных измерений, в частности тех, на которые не распространяется деятельность отдельной Ассоциации Джиннов, лиц и предметов, им принадлежащих, а также на высоте пять и более километров над уровнем моря в соответствии с характером поверхности, джинн действовать не может. Имейте в виду, что отмена желания НЕ ЯВЛЯЕТСЯ ЖЕЛАНИЕМ. Поэтому будьте так любезны сначала думать. Он выдохнул и умолк, и таблица с указкой мгновенно исчезли. Надо сказать, что Люси не поняла почти ничего из того, что было произнесено, во многом из-за того, что она была напугана и потрясена. Она завороженно глядела на красивую фигуру джинна, излучающую неудержимую ярость и презрение, пытаясь выцепить хоть что-то, что было ей ясно. А ясно ей было то, что, хоть Леви и назвала джиннов одиночками, они, видимо, неплохо готовятся, раз выдают такие длинные заученные речи, как нахальные торговцы, впаривающие украденный где-то шоколад или сверкающий, но совершенно бесполезный, пылесос. Кроме того, пусть джинны и не были единым народом, это не помешало им сколотить себе контору и назвать её Ассоциацией. И всё-таки такой объём новой информации океанской волной смыл все мысли, оставив на их месте ровное пустое место, неприятно обдуваемое со всех сторон. Пауза длилась секунд десять. Потом голос джинна снова загремел, только теперь это были яростные плевки, исторгаемые из горла и вырывающиеся сквозь стиснутые (белоснежные) зубы: – А теперь слушайте сюда, вы! КАК ЖЕ ВЫ, ЛЮДИ, МЕНЯ БЕСИТЕ! Вы даже себе не представляете, как вы бесите меня! Будь только моя воля, я обратил бы каждого вонючего человечишку в ящерицу или лягушку, чтобы не мозолили глаза! О-О-О, КАК ЖЕ Я НЕНАВИЖУ ВАС!!! Веками я исполняю ваши мелочные, глупые, скучные желания, по возможности обращая их против вас, разумеется, потому что без этого мне не сохранить мою грёбаную лицензию, и тогда меня сожрёт этот идиотский департамент сбора налогов и изъятия долгов, в котором я проторчу ещё пятьсот лет! Так что ЗАРУБИТЕ СЕБЕ НА НОСУ, МАТЬ ВАШУ, вы, люди, просто бесите меня, и я приложу все усилия, чтобы вывернуть ваши желания наизнанку, что, кстати, более оплачиваемо. ВОПРОСЫ?! – рявкнул он, закончив свою тираду, в продолжении которой Венди всё больше и больше съёживалась, впервые порадовавшись, что она такая маленькая, а все остальные сохраняли пришибленное молчание, во все глаза пялясь на раздувшуюся фигуру джинна. В воздух взметнулась рука Нацу. Когда он успел научиться поднимать руку для вопроса, осталось для Люси загадкой. Джинн злобно зыркнул в его сторону и прогудел: – НУ? Чего тебе, придурок с ёршиком вместо башки? В любой другой ситуации подобная метафора, пожалуй, позабавила бы Сильвера, но сейчас он был не в том настроении, чтобы смеяться. По правде говоря, он предпочитал вообще не раскрывать рта. – Как тебя зовут? – громко спросил Нацу, не обратив внимания на оскорбление. – Мы ведь должны тебя как-то называть. И тут Сильвер с удивлением отметил, что лицо джинна, оказывается, умеет быть удивлённым, потому что густые брови его чуть приподнялись, нос сморщился, а губы, впервые после его появления из лампы, изогнулось в какой-то странной усмешке. – Ничего себе! Ты первый человек за триста лет, которому это интересно! Да вы эволюционировали, как я посмотрю! – джинн приосанился, с хрустом расправляя мускулистые плечи и изящным движением вскинул подбородок, отчего серёжки в его ушах, висячие многогранные кристаллики, всколыхнулись, перехватывая лучи света и на мгновения зажигаясь двумя яркими чистыми звёздами. – Я Меней. Можете не трудиться называть мне свои имена, – он сделал серию небрежных отсылающих движений кистью, как знатный визирь отмахивается от назойливого просителя, – мне на них начихать. Вы, люди, создания вполне жалкие, – сообщил джинн. – Почему ты так сильно не любишь людей? Что мы тебе такого сделали? – поинтересовался Нацу. Меней одарил его усталым снисходительным взглядом, словно Нацу был не живым существом, а так, принадлежность, вроде ножки стула или исписанной грязной бумажкой, валяющейся на полу. – А за что, чёрт подери, вас любить? – ответил тот вопросом на вопрос. – Из раза в раз меня просят о богатстве, славе, власти, популярности у женщин (что, кстати, не в моей компетенции), сытости и так далее, и так далее. Я просто поражаюсь ограниченности вашего воображения. Я понимаю, потребности, нужда, туда-сюда... Все ваши желания неприлично скучные, даже напакостить негде! Но при этом вы никогда не думаете о нас! Что мы вам, банкомат? Коровка, которую можно подоить? За всю мою практику ни один человек ни разу не поинтересовался, чего же хочется мне. – И чего же хочется тебе? – покладисто спросил Нацу. – Сеять хаос и разрушения, – без промедлений, довольно сообщил джинн, словно только этого и ждал. – Тогда ты пришёл по адресу, – заметил Грей. По гильдии расползся приглушённый хохоток. – Да, – со смаком подтвердил Меней, блаженно прикрыв глаза, – хаос и разрушение. – Но джинны ведь не могут убивать, – благоразумно напомнила Венди. Меней смерил её оценивающим жалеющим взглядом. – Естественно, нет, – чеканя каждый слог, ответил он. – К вашему сведению, существует миллион способов напакостить, если с умом подходить к делу. Если бы мы, джинны, работали только ради вашего, – уф, гадость! – удовольствия, весь бизнес бы давно сгнил. Быть честным – жуткая скука. – Значит, человек, вытащивший пробку из лампы – и есть твой хозяин? – уточила Эльза. Меней прищурился и очень недружелюбно фыркнул на слове «хозяин». – Всё верно, – неохотно подтвердил он. Возникла пауза. Все глядели на возвышающуюся над ними фигуру джинна, мужественно выдерживая его испепеляющие взгляды. Наконец Меней открыл рот и громоподобно рявкнул: – ЧЕГО ИЗВОЛИТЕ? Люси знала, что это вполне любезное соблазнительное предложение, но никак не могла отделаться от ощущения, что это была угроза. – Давайте быстре-ей! – простонал джинн с измождённым видом. – Ну, Нацу, это к тебе, – великодушно сказал Грей. По правде говоря, ему не очень-то хотелось связываться с джинном-человеконенавистником, склонным к осмеянию и колкостям. – Да, Нацу, желание твоё, – поддержал Хеппи. Меней вперил в Нацу пронзительный взгляд. Нацу соображал. Он подумал о том, что мог бы попросить, с удивлением обнаружив, что не испытывает ни нужды, ни страданий. До денег Нацу было столько же дела, сколько рыбе до миграции слонов, и он не мог вспомнить, чтобы хоть раз засыпал на голодный желудок. Успех среди женщин тоже не был приоритетом, а о том, чтобы стать правителем самопального государства даже речи не шло. В общем, Нацу зашёл в полнейший тупик. Очевидно, все его мысли, такие объёмные и неповоротливые, отражались на лице, потому что джинн закатывал глаза, повисал в воздухе, устроив подбородок на кулаке и исторгал тяжёлые вздохи. – Я не знаю, – сказал наконец Нацу, разводя руками. Вся гильдия одновременно яростно выдохнула. Джинн с самым скучающим видом зевнул, искривляя брови каким-то нечеловеческим непостижимым способом. Потом ещё раз воздел глаза к потолку и покачал головой, словно давая высшим силам понять, с какими идиотами по их милости приходится иметь дело, и, издав нечто среднее между утробным стоном и хохотом, пророкотал: – У-У, КАК ЖЕ БЕСИТЕ МЕНЯ! И его со скоростью пули всосало в лампу.