Малика

Кадаш смотрит на храмовников, изможденных боем и окружающим красным лириумом, и говорит как можно более миролюбиво: — Перед тем, как отправиться в Убежище, нам нужно составить именной список. Ну, знаете, вдруг кто-то потеряется по пути. Сэр Баррис кивает, кивают и остальные. Всем хочется поскорее убраться из Теринфаля, и даже горечь от окончательного роспуска Ордена не может затмить это желание. Тогда же Малика и знакомится с Одуванчиком. Одуванчик — не имя, но прозвище, данное сослуживцами за кудрявую рыжую шевелюру, не теряющую мягкости даже спустя неделю без мытья, а также за добрый нрав. Он подходит к столу, за которым сидят Кадаш и Кассандра, и говорит тихо, потерянно: — Тревельян. Малика устало потирает переносицу и поднимает взгляд, оглядывая мужчину перед собой. Тот мнется, словно мальчишка. — Фамилия? — переспрашивает она. — Да, — быстро кивает рыжий. — А имя… Имя — Максвелл. — Чем сражаешься, Максвелл? — не отрываясь от записей, спрашивает Малика. Кассандра справа от нее задает тот же вопрос парню из своей очереди. Кадаш любит списки. Любит, чтобы все было учтено. Чтобы выдать нужное оружие, нужные доспехи, стоит узнать у храмовников все сразу. По большей части, эта перекличка — ее инициатива. Кассандра предложила их пересчитать, Малика — задокументировать. — Меч и щит, все стандартно, — Тревельян почесывает затылок, и Кадаш, записав данные, отпускает его с миром. Им всем еще нужно похоронить погибших. После атаки на Убежище они не успевают это сделать. Одуванчик — что за глупое прозвище, думает Малика, под стать тем, что придумывает Варрик — подходит к Кадаш во время одной из остановок в Морозных горах. Малика не вылезает из теплых вещей, кутается как может. Она немного приболела после всех своих геройств и только и делает, что жалко хлюпает носом. Гномы обычно не простужаются, но, видимо, Кадаш совсем особенный гном. — Леди Вестница, — здоровается с ней храмовник. Малика смотрит на него опухшими глазами и кивает, разрешая зайти под навес. — Извините, что потревожил. — Все нормально, — гундосит Кадаш. — Что-то хотел? Тревельян вновь мнется, смотря на ее состояние. Выглядит она и правда неважно, до такой степени, что днем ранее ей даже предлагали организовать носилки. Но на деле она чувствует себя лучше, чем кажется со стороны. — Я просто… Я просто подумал, что, вдруг у меня больше не будет возможности спросить у вас… — Не тяни. Присаживайся. И парень осторожно садится рядом с ней на тюк с вещами. — Вы ведь были на Конклаве, верно? — Ага, — Малика шумно отпивает от кружки с обжигающим травяным отваром, а затем так же громко втягивает его запах носом. Заложенность чуть-чуть уменьшается. Утро понемногу вступает в свои права, и скоро вся Инквизиция вновь отправится в путь. — Моя сестра была там, — произносит Тревельян, зажимая замерзшие ладони между бедрами. Малика смотрит на его сведенные колени и отстраненно замечает, что он худоват для воина. — Ох. Ты хочешь спросить, не видела ли я ее? — Да. Мы близнецы, — кивает он и вдруг тихо смеется. — Только она не такая кудрявая. И Кадаш смотрит в свою кружку и вспоминает. На самом деле, та рыжеволосая девушка — одна из немногих вещей о Конклаве, которые Малика действительно помнит. Последнее ее воспоминание — это ссора с Раном. И все. Даже никаких Андрасте, выводящих ее из Тени. — Она была магом, да? — Да. Вы видели ее? — в голосе Тревельяна нет нетерпения, лишь вежливый интерес. Он спрашивает так, будто его сестра и не думала умирать. Так, будто он видел ее только вчера. — Да. Да, кажется, видела, — кивает Кадаш и снова пьет отвар. Он быстро остывает на морозе. — Даже разговаривала немного. — О, — видно, что он не знает, что сказать. — И… И о чем вы говорили? Она… Что она там делала? — Она искала тебя. Спрашивала у меня, не видела ли, — Кадаш аккуратно пожимает плечами. — И командовала магами. Много командовала. У нее громкий голос. Тревельян вновь смеется. — Похоже на нее. Знаете, она… Она была одной из тех, кто организовал восстание в Оствике. Я тоже был там. Там была Защитница Киркволла и… и тот маг. — Андерс? — уточняет Малика. — Да. Они помогали ученикам. Чтобы они не пострадали. А Эвелин была на передовой, — храмовник вздыхает. — А я сбежал. Это… Это нас обоих очень сильно характеризует. Когда мы поняли, что она маг, мы скрывали от родителей. Почти неделю. А потом, когда ее забрали в Круг, я решил, что стану храмовником. Ну, чтобы защитить ее, если что. Да только она сама всегда могла себя защитить. Была той еще хулиганкой. А потом, вот, восстание. И я опять… Не смог никого защитить. Писал ей, что буду на Конклаве, а потом нас всех увели в Теринфаль. Я даже не успел понять, что произошло. Не успел воспротивиться. Малика дает ему выговориться, а затем осторожно похлопывает его по колену. — Не вини себя, парень, — говорит она, чувствуя, как сильно дерет горло болью. — На Конклаве я тоже потеряла хорошего друга. Но это не наша вина. А Старшего. Теперь нам всем нужно хорошенько постараться, верно? — Да, леди Вестница, — слабо улыбается Тревельян и кивает. Малика улыбается ему потрескавшимися губами в ответ. И понимает. Впервые за время после Конклава понимает: она здесь, чтобы защитить таких людей, как Максвелл. Переживающих утрату, потерянных, скорбящих. Ослабленных в своем страхе будущего. Она должна дать им уверенность. Быть бесстрашной, не показывать своих сомнений. Даже если ей тяжело. Даже если ей тяжелее всех. В Скайхолде цветут одуванчики. Говорят, их семена принеслись с птицами. Или с друффало и лошадьми. А, может, с чьей-то одежды. Но это сорняки, так или иначе, и их усиленно выкорчевывают. Вот только безуспешно. В один из погожих деньков Малика замечает во дворе Тревельяна в окружении ребят из его отряда. На его недавно бритой голове красуется венок из одуванчиков, и он закрывает лицо ладонями, смущенно смеясь. Один из его товарищей целует его в макушку, в середину венка, и Максвелл толкает его, завязывая шутливую драку. Малика глупо улыбается, смотря на это зрелище. Пару раз она видит Тревельяна в библиотеке. Впервые она застает его там, когда поднимается к Лелиане. Максвелл сосредоточенно читает надписи на корешках и осторожно вытаскивает заинтересовавшие его книги, складывая их в стопку у себя на руках. Его действия привлекают внимание Дориана, и тот высовывается из своего закутка и выдает потрясающе невежливую фразу о том, что чтиво, выбранное Тревельяном, лишит его ума еще раньше, чем лириум. Максвелл обижается, но просит в ответ совета. Кажется, Дориан оказывается рад ему помочь — по крайней мере, когда Кадаш возвращается из воронятни, они все еще разговаривают. Позже Кадаш узнает от Каллена, что Тревельян отличился при штурме Адаманта, и почти не раздумывая дает ему повышение и чуть больше солдат в подчинении. Правда, его старые товарищи, даже будучи ниже его по званию, продолжают называть его Одуванчиком. В Скайхолде они встречаются снова лишь после Халамширала. Об отряде Тревельяна уже ходят небольшие легенды, и Малика приходит к нему в один из вечеров, просто чтобы поговорить. После перехода в Морозных горах они больше не разговаривали. Максвелл улыбается ей, приглашая присесть рядом с ним. Он сидит во дворе и собирает какие-то маленькие мешочки, раскладывая их на пеньке — как позже окажется, это обереги для его ребят. Малика садится прямо на землю напротив него и умиротворенно смотрит на его работу. — Знаете, а ведь из них можно делать варенье, — вдруг говорит храмовник. — Из кого? — не сразу понимает Инквизитор. — Из одуванчиков. Садовник неправильно делает, выбрасывая их. Расточительно же, — Максвелл засыпает в мешочек засушенные травы и легкие рунные камешки. — В Круге… В меня был вроде как влюблен один ученик. Однажды притащил три банки варенья, так мы всей казармой растягивали на месяц. В повседневной еде храмовников мало сладкого. Даже по праздникам. Малика не прекращает удивляться, как у Тревельяна получается говорить о прошлом так легко. Особенно о таких личных вещах. У нее совсем так не получается. — А что с тем учеником? — интересуется она, следя за тем, как храмовник затягивает веревочку на мешочке и приступает к следующему оберегу. — Стало? Не знаю. Он не успел пройти Истязания, так что, возможно, если он жив, он сейчас вместе с другими учениками. Защитница Киркволла и Андерс их уводили. Эвелин говорила, что они обещали найти их семьи и по возможности пристроить. Может, он сейчас со своей семьей, — Максвелл пожимает плечами. — Может, нет. — Ты не волнуешься за него? Тревельян шумно вздыхает. — Я за всех волнуюсь, леди Инквизитор. Но так же и свихнуться недолго, если думать об этом постоянно. Малика поджимает губы. Вот оно что. Она-то постоянно думает. Их неловкий разговор заканчивается, когда откуда-то из-за спины Максвелла доносится протяжное «Одува-а-ан!», приближающееся с каждым мгновением. Это оказываются четверо мальцов из его отряда, налетевшие на Тревельяна сверху и повалившие его на землю. Только потом они замечают Кадаш и смущенно лопочут: «Ой, леди Инквизитор, здравствуйте». Малика улыбается им, но что-то вдруг колет у нее в груди. Они же совсем мальчишки. Им едва-едва исполнилось двадцать. Малика помнит из личного дела Тревельяна, что тот всего на пару лет ее младше, но он кажется ей… кажется в сотню раз мудрее ее самой. Солдаты отряхиваются, поднимаясь на ноги, быстро приводят себя в надлежащий вид перед начальством, и Кадаш смеется над ними тепло. Говорит: «У вас же увольнительная, я не ошибаюсь? Не хотите завтра с утра потренироваться со мной?» — и чувствует огромную сопричастность, когда видит счастливые улыбки в ответ. Никто из ее подчиненных в Хартии не улыбался ей так. Кадаш никогда не чувствовала себя такой важной. Полноценной тренировки, впрочем, не случается. Половина отряда с утра мучается похмельем и предпочитает со стороны наблюдать за тем, как грозный Инквизитор лупит беззащитного Одуванчика — так они это называют. Тревельян не так уж и плох, но бьет в полсилы, видимо, боясь навредить Малике. Когда она указывает ему на это, он лишь улыбается: «Простите, ничего не могу с собой поделать». Кадаш запоминает эту улыбку, это лицо в россыпи веснушек. Потому что больше она его не увидит. В Арборской глуши погибает много солдат, но не катастрофически много, не как в Убежище. От этого так паршиво оказывается видеть рыжую макушку, на которой только-только начали отрастать кудряшки, среди трупов венатори. Малика думает: несправедливо. Малика думает: а как же легенды о твоем бессмертии, Тревельян? Ты выбирался столько раз, но не смог теперь? — Инквизитор? — окликает ее Солас. — Все в порядке? А Морриган советует не задерживаться. Как им объяснить, что они все только что потеряли? Что угас один из тех, кого Малика клялась защищать? Нет, не поймут. Малика чувствует себя еще более глупой от этих мыслей. В Скайхолде вырвали все сорняки. Перемыли полы, окна, починили крыши. Крепость замерла в ожидании последнего боя. Малика просит у Каллена похоронку на имя Тревельяна. У них есть шаблоны на этот случай: солдат слишком много, чтобы придумывать каждый раз разные вступления. Но Малика пишет. Своей рукой. За Эвелин Тревельян, за Максвелла Тревельян. Она пишет о них то, что знает точно: они всегда защищали то, что им дорого, до самой смерти. Друг друга, собратьев-магов, сослуживцев. Малика надеется, что их родители, кем бы они ни были, почувствуют хотя бы каплю гордости за них. Этого хватит. Кадаш не знает, хороший ли она лидер. Не знает, висит ли на ней вина за убитых солдат и неспасенные деревни. Она не ждет похвалы и одобрения, но хочет позволить себе эту блажь: написать о смерти Тревельяна самой. В ней говорит что-то новое. Что-то, чего прежде в ней не было никогда, а если и было, то только в детских мечтах о рыцарстве. Когда Малика привязывает похоронку к лапе ворона, к ней приходит запоздалое осознание, что она больше не ломает себя. Что она стала самой собой. И это не только ее заслуга, а всех, кто поддерживал ее на этом пути. — Мы хорошо постарались, верно? — спросит она у Каллена после победы над Корифеем, и командор чуть замешкается с ответом. Малика и сама до конца не поймет, о чем она: о спасении мира или о спасении ее самой.