Малика

Сказать по правде, из Элиссы так себе бард: она не умеет изучать людей так же, как это делает Лелиана. Поэтому она предпочитает прочесть объемное досье, прежде чем приступить к сотрудничеству с бывшим Инквизитором. «Малика Кадаш родилась там-то тогда-то», — сухое перечисление фактов; Лелиана смотрит на Кусланд как-то чересчур хитро, и той становится страшно читать дальше. «Проблемы с алкоголем», — вряд ли хуже Огрена, того не переплюнуть. «Предпосылки тиранического типа поведения», — Кусланд читает это и скептически хмыкает: «А чего не узурпаторского?», а Лелиана лишь закатывает глаза в ответ. Набор таких же сухих черт характера лишь иногда разбавляется пометками на полях, маленькими, зачастую с вопросительными знаками. «Склонность к мыслям о самоубийстве?» «Периоды спада/подъема как часто?» Кусланд чуть хмурится — ее взгляд почему-то цепляется за самое плохое, пропуская то, какие дифирамбы талантам Инквизитора поет Соловей в остальной части досье. Она вчитывается внимательнее, перечитывает два раза за утро, а на следующий день понимает, что помнит каждое слово наизусть. Когда она видит Малику Кадаш в первый раз, в ее памяти всплывают строки: «Она производит невероятное впечатление на армию; стоит Инквизитору появиться на поле боя, как на следующий день это событие обрастает легендами и байками. В рапортах лейтенантов становится тяжелее отделить правду от приукрашивания». И правда, как тут не обрастать байками, когда приезжаешь верхом на каком-то неведомом чудище? Они едут в Денерим, оставив наголопу мужчине по имени Деннет. Малика признается, что хотела побыть с Ядвигой еще немного, но не может взять ее с собой в их путешествие. Кусланд гладит своего старого мабари по холке; она ни за что не оставила бы его, но он и не такой приметный, как огромная наголопа. Каленхад — единственное, что еще связывает Элиссу с ее далекой юностью, полной радостей, печалей и горького сожаления. В столице они без особых проблем получают аудиенцию короля и королевы. Если Кусланд и неловко, она этого не показывает; в свой последний раз в Денериме она пробралась во дворец и на неделю сбежала вместе с Алистером в бесцельное путешествие по Ферелдену. Анора наверняка до сих пор злится на нее за тот случай — ей вообще есть за что злиться на Элиссу. Инквизитор Кадаш выглядит собранной и лишь немного напряженной. Ее здоровая рука заведена за спину, а фальшивая висит вдоль тела, словно напоминание о подвигах, совершенных ею за эти годы. Малика заговаривает о необходимости отсрочки любых конфликтов с Орлеем. Ей отвечают правильные, разумные вещи: о какой отсрочке может идти речь, когда Гаспар стягивает войска к Морозным горам? И позицию Ферелдена можно понять — Гаспар был ставленником Инквизиции, а она не удержала его в узде. Кусланд не вмешивается, стоя рядом, и только переглядывается с Алистером, обмениваясь жестами и движениями губ. Анора старательно игнорирует их, и Элиссе даже становится немного смешно. Леди Кадаш невозмутимо отвечает на все вопросы и возражения, и Кусланд проговаривает у себя в голове голосом Лелианы: «У Вестницы совершенно нет навыков дипломатии, но она неосознанно находит подход к каждому». Инквизитор говорит о вторжении кунари, которое предположительно начнется в конце года, об опасениях насчет политики Старкхевена, направленной на гегемонию над остальными городами Марки, а также о коллизиях, вновь возникших между Неваррой и Тевинтером. Она говорит: не накаляйте ситуацию еще больше. Дайте нам разобраться со всем в последний раз. Если хотите, считайте это последним незаконченным делом Инквизиции. «В среде орлесианской знати честность и прямолинейность Инквизитора вызывают насмешки и брезгливость, а в орлесианской армии — уважение и интерес. На этом фоне тандем с Гаспаром де Шалоном вышел действительно продуктивным». Вот только на этот раз леди Инквизитор лжет. Кусланд напоминает ей о письме, пришедшем от Лелианы этим утром, и Малике не остается ничего другого, кроме как рассказать об этом королю и королеве. Эльфы Орлея начали покидать эльфинажи, и на вопрос о причинах этого исхода леди Кадаш отвечает, что ничего не знает. Кусланд старается не показать своего удивления и, к счастью, справляется с этим. Если Инквизитор предпочла солгать, значит, в этом есть смысл. Намного позже, когда Малика лжет об этом и другим людям, Кусланд понимает: она не хочет, чтобы кто-либо знал о Фен’Хареле. Истинная цель их миссии скрывается под предлогом урегулирования внешнеполитических конфликтов. «Ее аргументация зачастую наивна и страдает от недостатка логики, но она искренне верит в то, что делает, и всеми возможными способами доводит начатое до конца». Они плывут в Камберленд, затем в столицу и задерживаются в Неварре на долгие три недели. Связываются с информаторами и агентами, вербуют новых людей, ведут переговоры со знатью. В Орлее тем же занимается Лелиана, а в Вольной Марке — Варрик Тетрас. Положение Элиссы и Малики осложняется только тем, что им приходится действовать тайно. Три раза на них совершается нападение, и по крайней мере одно из них не является случайным. Инквизитор делится мнением, что это кунари. Кусланд не спорит: спустя столько лет ее саму могли желать убить только Стражи из Вейсхаупта. Они меняют постоялые дворы, ночуют в лесах и пещерах, делят один быт на двоих. Почему-то сильнее всего Элиссе запоминаются их спокойные утра и вечера, а не дороги и незнакомые лица, которым приходится объяснять непонятные ей вещи. Большую часть времени она молчит, и только наедине с леди Кадаш может поделиться соображениями по делу и без. Они понемногу притираются друг к другу. Утром на лесных стоянках Элисса прыгает по холодной росе в поисках снятых вечером носков и клянет ненормальную неваррскую погоду с душными ночами и ледяными рассветами. Малика смеется над ней, закутавшись по нос в плед из колючей козьей шерсти, на котором она спит по ночам, и говорит, умничая, что дело не в погоде, а в том, что их лагерь разбит в низине. Кадаш неизменно высыпает в котелок кучу таскаемых с собой антиванских специй, а Кусланд закусывает почти любую еду сушеными финиками, сворованными с рынка в Камберленде; у них обеих странные пристрастия. Каленхад постоянно вертится рядом, мечтая урвать какую-нибудь косточку, но Элисса запрещает его перекармливать. Ему почти семнадцать лет, и он умирает. Для чужого глаза это заметно не сразу: его реакция стала плохой и ухудшились слух и нюх, но это становится трудно скрывать, когда у него начинают подкашиваться лапы. Они разъезжаются в стороны, и пес садится, не в силах подняться. Кусланд помогает ему, растирает мышцы, но понимает, что толку от этого мало. Если Малика и осознает, в чем дело, то не показывает этого, лишь говорит, что постарается не гнать лошадь и самой идти помедленнее, чтобы мабари мог их догнать. Леди Кадаш находит общий язык с Каленхадом быстрее, чем находит его с Элиссой. Пес довольно скоро разрешает гладить себя и чесать живот; он ластится к гномке и даже иногда спит с ней. Кусланд рада этому и ни капли не ревнует. Вот только ей вновь начинают сниться кошмары. В одну из ночей Элисса просыпается, вырванная из сна удушающим страхом, и не может выдавить из себя ничего, кроме судорожных ругательств. Она шепчет, стараясь унять бушующее сердце: «Твою мать, твою мать, твою мать», но вдруг замирает, задерживая дыхание. Даже сидя спиной к Малике, она отчего-то уверена, что та проснулась от ее голоса. Что вместе с ней точно так же перестала дышать. Но Малика ничего не говорит. Элисса зажмуривается, чувствуя, насколько ее лицо мокрое, и выдыхает только тогда, когда Каленхад начинает вылизывать ее соленые щеки. Утром Кусланд просыпается, укрытая пледом из козьей шерсти, и не обнаруживает в лагере никого: ни пса, ни гномки. Она сжимает рукоять кинжала, припрятанного рядом, и оглядывается по сторонам. Солнце только-только взошло; все ловушки, расставленные вокруг лагеря, на своих местах, и нет никаких следов незваных гостей. Спустя четверть часа, проведенную в напряженном ожидании, Элисса слышит знакомый голос и чуть расслабляется. Малика о чем-то тихо разговаривает с Каленхадом; когда они выходят из-за деревьев, Кусланд замечает, что мабари тащит в зубах корзинку с чем-то съестным, а Кадаш несет с собой крынку утреннего молока. Малика варит кашу на молоке и добавляет в нее ягоды, и Элисса так быстро съедает целых две плошки, что обжигает язык. Кадаш не в первый раз за их путешествие смеется над ней и говорит, что хочет как-нибудь напоить ее какао («знакомый подсадил») и накормить пастилой. Признается потом: — Объедалась сладким, когда кошмары снились. Зубы, конечно, болели страшно, но было вкусно. Элисса кивает, мягко улыбаясь: — Да, было бы славно. «Возможности Якоря не поддаются полному осмыслению. Каждый раз, когда кажется, что его проявления исчерпаны, обнаруживается что-то новое. Похоже, что благодаря ему у леди Инквизитора установилась связь с Тенью, выражающаяся в появлении снов. Вполне вероятно, что это первый такой случай за всю гномью историю». — Вам больше не снятся сны? — интересуется Кусланд, вспомнив отрывок из досье. — Я думала, вы удивитесь, но, видимо, Лелиана рассказала вам об этом, — хмыкает Малика. — И, да, больше не снятся. Не знаю, хорошо ли это, или плохо. Я все равно плохо сплю: просыпаюсь от каждого шороха. Понимаете ли… Все дело в нашей голове. А не в Тени. Мои кошмары не прекратились, когда удалось усмирить демона, который, вроде как, вызывал их. Элисса не знает, что вызывает ее кошмары. Это не наваждения скверны и не дурные предзнаменования. Скорее воспоминания, пробужденные новыми страхами. Они с Инквизитором расстаются на несколько дней. Малика уезжает на север страны для встречи с агентами из Тевинтера, а Кусланд следует на восток, чтобы ввязаться в авантюру с местной Рыжей Дженни. Они срывают переговоры о поставках фуража между неваррским аристократом, тайно обращенным в Кун, и завербованными еще десять лет назад киркволльцами. А потом срывают еще раз, и еще, пока не вовлекаются в сумасшедшую погоню, продлившуюся почти неделю. Кунари разрабатывают логистику для будущего вторжения — что ж, Инквизиция делает то же самое, готовясь к своей последней миссии. Нет ничего удивительного, что их интересы пересекаются. Элисса даже на немного снова чувствует себя способной сворачивать горы. Когда она вновь встречается с Маликой, то чувствует, что успела по ней соскучиться, и радость от их встречи такая яркая и искренняя, что рождает воспоминания о детстве. Ей хочется обнять Кадаш, но она не решается; Малика насмешливо фыркает, не понимая ее странных телодвижений. Говорит: «Мы едем в Тевинтер», и у Кусланд перехватывает дыхание от предчувствия великих событий, которые навсегда изменят ход истории. Это и будоражит, и пугает. Вряд ли Малика чувствует нечто похожее: по ней невозможно сказать, когда она волнуется, печалится или боится. Почти все ее плохие эмоции отражаются на лице одинаково. Элисса находит в ней с каждым днем все больше деталей и не может оторвать взгляда: короткие волосы, стянутые в небрежный хвостик, наверняка щекочут шею, и Малика то и дело тянется туда ладонью. На шее, там, где щекочут волосы, три темных родинки выстроились в ряд, оканчиваясь на остром позвонке. Ладонь правой руки мозолистая, и ногти давно пора подстричь, они мешаются и ломаются (Малика не может сделать этого сама и потому грызет их, а Элисса стесняется предложить свою помощь). Иногда Кадаш ловит ее на этом разглядывании, и тогда Кусланд вставляет в неловкую тишину какой-нибудь комплимент: про красивый нос или очаровательные глаза. На самом деле, ей кажется, что самое красивое в Малике — это плечи. В один из ночных привалов они лежат на опушке леса, рассудив, что обе не могут уснуть, и принимаются разглядывать ночное небо. Кусланд изучала астрономию почти три года, но не помнит ни одно из созвездий, зато Малика сыплет названиями словно перед учителем. Хватает руку Элиссы и тычет в какую-нибудь звезду. Они лежат так, кажется, полночи, слушая почти оглушительный стрекот сверчков, а потом Кусланд вдруг произносит: — На самом деле, наша ситуация такая некрасивая. Кадаш вздрагивает и переводит на нее взгляд растерянный и непонимающий. — Что? — Я все думаю… Как сильно мы загнаны в угол всеми обстоятельствами. Мы не можем говорить о Соласе, потому что он был членом Инквизиции, верно? Инквизиция и так ушла не на самой лучшей ноте, а если еще и вскроется этот факт… Малика недоуменно моргает, а затем хмурится так сильно, что становится понятно: переигрывает. — О, вы точно умеете разрушить романтику, — ворчит она, пихая Кусланд в бок культей без протеза. — Простите, — тихо отзывается Элисса. Ей не хочется шутить и иронизировать; она всегда была серьезна в том, что хочет понять Инквизитора как можно лучше. Ей кажется: не начни она этот разговор, она не составила бы полной картины. Элисса думает, что Лелиана, возможно, не поняла леди Инквизитора или поняла неправильно; она хочет убедиться во всем сама. И вдруг пугается, что Малика не захочет отвечать. Испуг этот длится несколько мгновений, пока гномка не заговаривает, вздохнув и вновь переведя свой взгляд на далекое-далекое небо: — Дело даже не в этом. Само знание о Соласе, о том, что он планирует сделать — это может спровоцировать гонения на эльфов. Нам это не нужно. Пусть лучше все думают, что они уходят искать лучшей жизни — так ведь и есть. Но чем больше людей об этом узнает — прямо или косвенно — тем быстрее это знание начнет распространяться по миру. Нам нужно успеть до этого момента. Избежать больших жертв. Брешь породила фанатиков, ждущих Конца Света, и я боюсь представить, какие сумасшедшие возникнут под мыслью о том, что эльфы хотят вернуть себе Золотой век. — Да, я понимаю, — медленно кивает Кусланд. Малика молчит какое-то время, не глядя на Элиссу, а потом продолжает: — Это сложно. Я не чувствую, что имею право решать его судьбу, но почему-то все ждут именно моего решения. — Потому что вы Инквизитор. Даже сейчас. — Это глупо и наивно, — отвечает Малика с усталым возмущением. — Он меня не послушает, и, в таком случае, мы, что, должны его убить? Я не… Я не хочу брать на себя это. — Вы правы, — соглашается Элисса, чувствуя нарастающее волнение. — Вы не должны брать на себя эту ответственность. Я думаю, как часто это бывает, все решат обстоятельства. У нас даже не будет времени выбирать. Малика вновь предпочитает не отвечать и только растерянно чешет лоб. Заговаривает лишь несколько минут спустя, и все это время Элисса смотрит на нее неотрывно: — Мне сейчас вспомнилось… Есть одна книга… Гномья. Не из тех книжонок, что пишет Варрик, и вообще не с поверхности. Ей лет четыреста, точно не скажу. Обычно, знаете, в гномьей литературе пишут про Совершенных да про королей, а эта была про времена до Моров. Про какие-то древние распри между тейгами; нечто подобное могли бы написать люди, но не гномы. Так вот, был момент, который врезался мне в память. Один гном встретил духа своего предка, и тот спросил: «Где ты был, когда враг пришел в наш дом и убил наших родных? Когда мечи плавились в их руках, а Камень лила слезы по павшим? Тридцать семей полегли в тот день, не отступившие ни на мгновение и не испытавшие страха, но они будут забыты в веках, как проигравшие, а ты продолжишь жить, лелея свою трусость. Ты скажешь мне: ведь я умер бы так же, как и они, разделив поражение. Но я отвечу: теперь ты никогда не узнаешь». Такая банальщина, но я все думаю и думаю, и спрашиваю себя, хочу ли я, чтобы мои предки сказали то же самое? Где я была, когда могла что-то сделать? Самое важное, что, боюсь, Соласом движет тот же страх. Где он был, когда его народ страдал? Я думаю и думаю, и не могу представить… Не могу представить… — голос Кадаш вдруг срывается, и она прерывисто вздыхает, запуская руку в волосы. Элисса замечает, что Малика плачет, и замирает в растерянности, не зная, что делать. — Как тяжела эта ответственность. И как глупа, в самом деле: с чего он взял, что может решать это один? Малика приподнимается с травы, вытирая глаза рукавом, и бормочет: — Простите. — Нет, нет, все в порядке, — взволнованно тараторит Элисса и садится следом, кладя ладонь на колено Кадаш и не совсем понимая, что делает. — Все в порядке. Она думает, что хочет поцеловать Малику, но одергивает себя: это было бы глупо и неуместно, и она сама прекрасно знает, что сделает это не затем, чтобы утешить. Поэтому Элисса только сильнее сжимает теплое крепкое колено и зажмуривается что есть мочи, чтобы боль в глазах перебила боль в груди. Малика ничего не говорит. Каленхад умирает на следующий день, и Кусланд понимает, что поступила правильно: ее чувства и правда были бы неуместны не только в этой ситуации, но и в масштабе всей их миссии. Они хоронят ее старого друга, и Кусланд весь день чувствует в своем горле комок, который невозможно сглотнуть — но не плачет. Малика обнимает ее и вновь ничего не произносит, и Элисса, что всю свою жизнь только и делала, что говорила и говорила, не осознавая важности слов, теперь понимает, что в такие моменты они попросту не нужны. Они едут в Тевинтер, обустраиваются в подполье. В один из дней Элисса спрашивает потерянно, смотря на разбросанные по столу карты, планы, письма: — Вы правда считаете, что мы справимся? И Малика вновь смеется над ней, как над ребенком, и обхватывает своей рукой ее запястье, заглядывая в глаза. — Леди Кусланд, посмотрите на нас с вами. В начале Пятого Мора у вас на руках были лишь договоры Стражей, но вот как вышло: вы одолели Архидемона меньше чем за год. А со мной вообще отдельная история: надо же было оказаться в Храме Священного Праха в такой момент! Неужели нашей общей удачи не хватит, чтобы справиться? Я уж не говорю про всю удачу членов Инквизиции и наших с вами друзей. Будет очень странно, если у нас ничего не получится. Кусланд кивает и улыбается, ощущая, как щиплет глаза. Больше в ее памяти не всплывают строчки из досье. Ей кажется, и всех слов мира не хватит, чтобы правильно описать Малику Кадаш, и поэтому она перестает их искать.