Малика

Для Лантоса 15-е Утешника 9:44 Дракона было днем суматохи, стенаний и непролитых слез. Это был день, когда хоронили Серену Кадаш. Малика, приехавшая накануне, лишь хмурилась, смотря на тело в саркофаге, а после всех церемоний в родовом склепе поспешила удалиться. Лантос смог присоединиться к ней только поздним вечером, когда гостям, съехавшимся со всей Вольной Марки, больше не нужно было его присутствие. Малика нашлась в кабинете матери; она сидела в кресле, незаинтересованно перебирая бумаги, скопившиеся на столе, и наверняка в своих мыслях была где-то далеко-далеко. — Выпьем? — предложил Лантос, подтаскивая стул к столу и водружая поверх уже ненужных бумаг бутылку виски. Малика подняла на него взгляд, растерянно моргнув несколько раз, и вздохнула. — Отчего же и не выпить. Она изменилась, и дело было не только в отсутствии левой руки и прибавившихся шрамах. Лантос не знал практически ничего из того, что происходило с Маликой за эти годы; в своих письмах она не рассказывала многого, а слухи об Инквизиции, доходившие до Оствика, сплошь походили на сказки. Он подумал, что, возможно, Малика расскажет что-нибудь сейчас, но она молчала. Все то, что говорили об Инквизиторе Кадаш, казалось Лантосу совсем не похожим на женщину, которую он знал. Но он был рад за нее и гордился. Его собственная жизнь не представляла интереса для вечности. Сын мелкого сбытчика гашиша, он осиротел, только вступив в отрочество, и не получил в наследство ничего, кроме бесконечных долгов и трех младших братьев от разных женщин. Братья разлетелись кто куда, а долги остались. Лантос уплатил их в течение пяти лет, ввязавшись, кажется, во все авантюры в Вольной Марке, и этим привлек внимание клана Кадаш, предложившего породниться. У Кадашей дела с деньгами обстояли еще хуже, чем у его отца, но Лантос согласился — ему нужна была крыша, а у Кадашей, пусть и не обладавших чутьем на прибыль, имелись железные кулаки. Его женили на троюродной племяннице босса, Девре, женщине красивой и умной, но с довеском в виде внебрачной дочери. Лантос не жаловался: у него теперь был свой дом и покровительство клана. Это была славная жизнь. С Маликой он познакомился в свой первый день в поместье Кадаш; она организовывала его свадьбу по поручению матери. Ей было всего четырнадцать, но она подходила к этой задаче с такой ответственностью, что Лантос подумал: босс, видно, знает, что делает, раз поручает это дело ребенку. Малика была из тех редких подростков, с которыми не было особых проблем. Она была тихой, послушной и стремилась проводить время в одиночестве, читая или тренируясь. Лантос тогда не видел в ней ничего темного, того, что проявилось в ней позже. Она была лишь девчушкой, немного заикающейся и улыбающейся смущенно. Ей было четырнадцать, а Лантосу двадцать три; он был безродным проходимцем, всю жизнь зарабатывавшим продажей дури, а она — наследницей одного из самых влиятельных кланов Вольной Марки. Лантос тогда думал, что это пропасть, которую невозможно преодолеть; босс платила ему дополнительное жалование за то, чтобы он присматривал за ее дочерью, и он думал, что это будет ему в тягость. Но это не стало. Он тратил это жалованье на нее же саму: водил на арену Оствика, дарил подарки. Лантос на всю жизнь запомнил тот вечер, когда Малика призналась, что, кроме старшего брата, ей никто никогда ничего не дарил. Лантос не мог понять, что же его так возмущает, если ему самому никогда ничего не дарили. Это просто казалось неправильным: с его отцом, не просыхавшим никогда, было все понятно, но вот с матерью Малики нет. Отчего же девчушка шугается любой похвалы? Она не выглядела забитой, но странно реагировала на обыкновенные вещи. Малика была ребенком, и признательность свою в обмен на подарки от Лантоса она проявляла соответствующе: показывала ему свои тайные места в Оствике, рассказывала истории с улиц и из глубины веков. Однажды она привела его на окраину города, в руины заброшенной башни, облюбованной бродячими котами, и они пролежали на нагретых солнцем камнях почти весь день, проболтав обо всем на свете. Лантос тогда и сам ощутил себя ребенком. Малика, сама того не ведая, подарила ему лучший из всех подарков — детство, которого у него не было. Идиллия не продлилась долго: совсем скоро Лантос был завален работой, а Малика продолжила учиться управлять делами в клане, но они виделись почти каждый день и всегда находили, что друг другу сказать. Малике хватило двух месяцев, чтобы стать его сальрокой, и это дорогого стоило. Лантос хотел бы, чтобы все осталось так, чтобы не было тех ужасных событий, случившихся потом, но кто он такой, чтобы мироздание его слушало? Он чувствовал себя беспомощным, совершенно не зная, как помочь Малике. Он не смог помочь своим братьям когда-то. Разве он сумеет сейчас? Она часто гостила в его доме, сдружившись с Деврой, а впоследствии — и с их маленьким сыном, Рагнором. Но после изгнания она приходила все реже и реже. Когда Серена Кадаш раз за разом произносила жестокие слова, Малика молчала, затаив дыхание. Когда Серена сказала, что не хочет больше видеть Малику в своем доме, та, кажется, начала задыхаться. Лантосу тоже хотелось многое сказать, но он не вмешивался. Он понимал мотивы босса и не спорил. Малика смотрела в пол, стиснув зубы, и тяжело дышала. Лантос помнит как сейчас: ее била мелкая дрожь, и он пытался взять ее за руку, но она вырвалась, резко, зло. И прокричала матери хрипло: «Ты бы им все простила. Ты бы все… простила! Но они мертвы! А я жива! И ты все равно… Тебе все равно насрать!» Серена выглядела усталой и раздраженной, но не более того. Малика убежала, не дождавшись ответа, а Лантос, найдя ее, не смог подобрать слов. Он знал, что это неправильно. Они не разговаривали после смерти Берси, после смерти Надии, они не разговаривали и в этот момент. Потому что в Хартии так не принято. Потому что, в общем-то, так не принято у всех гномов. «Я могу помочь найти работу», — вместо всех утешений и вопросов произнес тогда Лантос. Малика ответила: «Не нужно». Сказала, что начнет все заново, отправится в место потеплее, вроде Викома. А на следующее утро пропала, не оставив записки. Лантос нашел ее спустя полгода в Ансбурге. Ему было стыдно, что он не успел раньше, потому что трактирщик, отведший его к ее ночлежке под крышей, сказал, что все заработанные вышибалой деньги она тратит на выпивку. Увидев ее, спящую на прохудившейся лежанке, Лантос понял, что она была в той же одежде, в которой он видел ее в последний раз. В тот день они долго разговаривали о важном, наверное, впервые за все время, но вышло все равно не так, как должно быть. Малика не слушала его, говорила, что все в порядке. Говорила, что выплатит долги и найдет другую работу. Лантос не верил ей. Лантос не понимал, как такое могло произойти всего за полгода. Он провел в Ансбурге около месяца. Однажды их нашел гном по прозвищу Мятый и сообщил, что Шибач не против увидеть в своей банде славных девчонок. Малика послала и Мятого, и Шибача куда подальше. А спустя пару дней сказала Лантосу, что Шибач дал ей товар — ящик зелий для повышения любвеобильности — и сказал, что, если она реализует его, он сразу даст ей повышение. И так и произошло: Шибач принял ее в свою банду с распростертыми объятиями. Но сейчас Шибач был мертв, сломленный болезнью, отравленный, задушенный, зарезанный — так никто и не разобрался в причинах. И Серена Кадаш тоже была мертва, а они все продолжали жить, будучи поколением, пришедшим на смену засидевшимся старикам. Малика так и не расправилась с Шибачом, но разве это не к лучшему? Она стала Инквизитором и спасла нечто большее, чем какой-то замшелый хартийский клан. Она бы не стала частью вечности, убив Шибача. Да даже заняв место матери, тоже не стала бы. И померла бы гораздо раньше их всех. Когда пыльная бутылка виски опустела наполовину, Малика произнесла устало, разрывая на кусочки первый попавшийся листок бумаги: — Она даже вряд ли поняла, что я была рядом с ней. Лантос покачал головой. — Она о тебе спрашивала в последнее время. Не совсем понимала, чем занимается Инквизиция. — Да мы сами не совсем понимали, — усмехнулась Малика и оперлась подбородком на ладонь, скрывая улыбку. — А теперь это неважно. Многое стало неважным, знаешь? — Так чем ты теперь будешь заниматься? Раз уж все стало неважным. — Если скажу — не поверишь. Так что не забивай голову. Лантос кивнул. Она теперь, видно, многое не могла рассказать ему, а раньше делилась всеми своими планами — от невразумительных по уничтожению Хартии до самоубийственных по уничтожению Шибача. Но где Хартия и Шибач, а где Инквизиция? Лантосу было слегка грустно от того, что его не было рядом. Но Малика правильно сказала однажды: у него теперь семья, сын, свое дело. Лантос, правда, тогда ответил, что она тоже его семья, и они немного повздорили, но разве теперь это важно? Она все еще его сальрока, но он уже очень давно не отвечает за нее. После изгнания Малики босс перестала платить ему те жалкие пару серебряников, но он все равно продолжал присматривать за подругой. Вытаскивал ее из заблеванных кабаков, спасал от смерти, выслушивал дерьмо о том, что он ей не нужен. Это, в сущности, и не было никогда исполнением приказов босса — это всегда было лишь потому, что Малика была его сальрокой. Его семьей. — Серена попросила меня кое-что сжечь, — сказал Лантос, поднимаясь со стула и направляясь к одному из сундуков. — Но я решил, что теперь это решать тебе. — Какой-то компромат? — заинтригованно отозвалась Малика, вытягивая шею, чтобы заглянуть в содержимое сундука. Лантос достал оттуда небольшую коробочку и потряс ею. Что-то зашелестело — определенно бумага. — Письма. Личные. Я не читал, но она сказала, что они не относятся к делам клана. Просто не будут иметь смысла после ее смерти, и поэтому их лучше сжечь. Малика тихо рассмеялась. — Точно компромат. А ты знаешь, что из тебя ужасный подчиненный? Слишком много самоуправства. — Ну, дожил бы я до своих лет без самоуправства? — усмехнулся Лантос в ответ и положил коробочку с письмами перед подругой. Она повертела ее в руках, все еще слабо улыбаясь, и произнесла: — Спасибо, Ланти. Еще несколько лет назад сказала бы, что мне это не нужно, но теперь не буду. — Я знаю. Ты стала честнее. Малика вновь не сдержала смешка. — Может быть. Они проговорили до самого утра, вспоминая старое и новое, а о будущем рассуждая лишь в светлом ключе. Что будет с кланом Кадаш дальше, после смерти Серены и, главное, после смерти Шибача? Лантос пока что ничего не знал, да и Малика тоже. Она теперь состояла в Торговой Гильдии, но не хотела иметь с ней дел. Обещала только, что, если будет нужда, она подергает за ниточки, все уладит. Малика переживала за них, будто не было этих лет изгнания, будто в клане ее все еще помнили и знали. Она так, кажется, переживала за весь мир. Лантосу всю жизнь хотелось облегчить ее участь, но он так и не смог. Малика сама накладывала на себя ответственность и сама с нею справлялась, и всегда была не права лишь в том, что ей не нужна ничья помощь. Лантос обещает ей, что с кланом все будет хорошо. Что они справятся, и ей не нужно тревожиться понапрасну. Это меньшее, что он может сделать для нее сейчас. Правда в том, что он все еще видит в ней того ребенка, которого увидел почти двадцать лет назад. Ребенка, радующегося тем мелочам, которым не радуется никто другой, ужасно ранимого, но преисполненного силы. И в этом своем ядре Малика не изменилась и не менялась никогда. Это всегда было с нею, под слоем боли и злости, под непониманием себя и других. В двадцать три года Лантос думал, что Малика славная девчонка, которую в клане совсем несправедливо не замечают. Она не была виновата ни в одном из своих несчастий. В сорок четыре Лантос ни на секунду не поменял этого мнения. Малика всегда заслуживала большего, чем получала.