Малика

Когда я вернусь домой, у матери не найдется для меня ни единого слова. Потому что я приду с триумфом, который никто из Кадашей так и не познал. Ей хватит одного взгляда, чтобы понять, что у нее нет никаких прав на мою славу. Она не сможет даже гордиться, поскольку будет знать, что ничего, ничего для меня не сделала. Вместо этого она будет испытывать лишь стыд за себя. Как я испытывала его все эти годы. Малика говорила это в тот день, когда сидела со сломанной ногой в сыром подвале заброшенного дома на окраине Старкхевена. С нее градом катился пот — скромный запас припарок ушел на всякую чепуху еще два дня назад, и лихорадку было нечем облегчить. Где-то наверху громыхали железные набойки сапог одного из ублюдков-наемников, и каждый его шаг отдавался в голове Малики взрывом сраного гаатлока. Нога вспухла и манила обрубить себя мечом. Но у Малики не было с собой меча. Анита Ловкачка называла ее идиоткой. Ее заплывшие от ударов тяжелыми кулаками глаза не переставая слезились и все равно умудрялись смотреть раздраженно и надменно. — Еще немного и я взломаю замок, — хрипела Анита. — Харе ныть, сальрока. — Я не ною. Как откроешь, я, сука, выползу на одной ноге и вгрызусь им в шеи. А теперь вправь мне уже эту ебаную кость. — Вот так-то лучше. Нога болела еще год после этой дурацкой вылазки в Старкхевен, где наперекосяк пошло все, что только можно, и почти десять лет боль возвращалась в дождливые дни. Анита подставляла Малику еще раз семь и примерно столько же раз спасала. Они боролись за место в банде Шибача, но всегда ощущали странное сестринство, сплошь окруженные мужчинами. — Ты быстрее подохнешь, спасая одного из своих придурков, чем принесешь на порог своей мамаши голову Шибача, — говорила Анита однажды в Киркволле. — Или чего она там хочет. — Этим я и отличаюсь от нее, сальрока. Уж она-то никого спасать не стала бы. Это была неправда. Малика знала, что ее мать была готова убивать за действительно своих, даже будучи прикованной к постели. В этом они были похожи. Вот только ублюдки из Хартии не были для Малики семьей. Она не испытывала к ним ни капли тепла; но ее бесило до дрожи, когда вещи шли не по плану, рушили выстроенный порядок. А что может быть более выбивающимся из плана, чем смерть кого-то из твоей банды? Ты тратишь на них не только деньги, но и свое время, а потом они нарываются на нож, повздорив из-за карточной партии, и все херится зазря. — Руки устали, почти как от меча. Но это хорошо. Пол снова чистый, и тебе хорошо. Коул всегда говорит вещи, о которых Малика не задумывается. Не пережевывает в мыслях, вытаскивая смыслы и подтексты. Малика старается не думать о себе. — Ну, я люблю чистоту, — смущенно отзывается она, не зная, что еще можно ответить. — Пол чистый, но ты продолжаешь его мыть. До синяков на коленях. Даже если ни одно из временных пристанищ так и не стало домом, она не могла терпеть в них грязь. Порядок все ставил на свои места, подчинял себе покой и мысли. В порядке можно было наконец думать без страха. Любое место, где приходится жить, нужно делать своим. Иначе никогда не будешь чувствовать себя в безопасности. В Убежище Малика не старается. Разбрасывает вещи, запихивает сапоги под кровать, оставляет доспехи посреди комнаты. В Убежище нет времени успокоиться, утихомирить страх, привести мысли в порядок. В Убежище лишь беготня и бегство. Малика не скучает по нему, когда все рушится. Только жалеет, что не смогла спасти всех. Когда Солас выбирает это место, чтобы поговорить, Малика смотрит на него и думает, знает ли он, знает ли, что оно снится ей почти каждую ночь? Всё в разных формах и значениях, но неизменно: подземелье, церковь, требушет. Малике снятся места, куда она не может вернуться. Родной дом: мать в окружении детей Эдрика, смеющихся и нерожденных; Орзаммар: Надия, счастливая, неизгнанная, целует ее снова и снова; Киркволл: Тетрас помогает ей вступить в Гильдию, гладит по спине, когда она рыдает навзрыд, ведь в Хартии осталось еще сто нераспроданных ящиков лириума, а она вновь всех подвела. Малике снится Убежище. Разбросанные сапоги. Первая встреча с Жози, звон мечей, отбивающий мотив «Мабари Андрасте». — У меня нет другого дома, — признается она в один из дней, когда в крепости тихо и нечего делать, а за стенами бушует метель. — Вы всегда можете остаться в Скайхолде, — утешает ее Жозефина. — Могу ли? Ее покои в Скайхолде обрастают вещами: впервые с самого детства ее место становится обжитым и живым, чистым, когда нужно прибраться, и грязным, когда прибираться совсем не хочется. И беспорядок не рушит мысли. Она может разбрасывать сапоги сколько угодно, и они не доведут ее до злости, до мозолей на руках и до синяков на коленях. — Тебе хорошо здесь? Коул смотрит с улыбкой, понимающе. Весенний горный ветер треплет его непослушную белобрысую челку. — Как и тебе. Мы нашли здесь одно и то же. — Что же? — Людей, которым мы можем помочь. Малике некуда возвращаться. Ее пути обрываются, стоит ей пройти по ним, не кольцуются и не повторяются. Она движется вперед и вперед, и вперед, оставляя за собой имена и места, и десятки вымытых полов в домах, никогда ей не принадлежавших. — Могу ли я остаться? — спрашивает она в один из самых ее последних снов. Отец отвечает ей, прижимая к крепкой горячей груди: — Милая, ты ведь знаешь, что нет. Когда настает время уходить, нужно принять его с гордо поднятой головой. Когда Малика возвращается домой, у матери не остается для нее ни единого слова. Она возвращается с триумфом, который никто из Кадашей так и не познал. Ее слава тонет в криках плакальщиков, нанятых на площади. Ее стыд сворачивается где-то под грудью. — Такие, как мы с вами, погибают, если не находят себе места. Леди Кусланд говорит ей жестокие слова, от которых кружится голова и хочется закрыть уши руками. — Но почему-то мы до сих пор живы. Леди Кусланд нечего ответить. Она такая же потерянная. Ей есть куда вернуться, но те места давно перестали ей принадлежать. — Потому что мы должны искать не места, а близких. Это не ее слова. Малике кажется, что так сказал бы Коул, или Жози, или Варрик. Но почему-то это говорит она сама. Ей не нужно никуда возвращаться. Ее дом всегда был с ней. Ему не нужна была ни слава, ни порядок, лишь люди, которых она будет готова в него пустить. — Почему Риалто? — Один мой хороший друг был родом из Антивы. Я всегда думала, как здорово было бы увидеть то же, что видел и он. Как если бы я смотрела его глазами, с той же любовью. Вам когда-нибудь хотелось чего-нибудь подобного? — Нет. Но мне нравится идея.