Тиберий
Деймона мамы звали Тиберий. Это был огромный виверн, занимающий чуть ли не половину ее кабинета, и Малика почти всегда трусила, когда встречалась с ним взглядом. Он был красивый, но и страшный тоже: черная чешуя с красным отливом, пурпурный гребень, который ни разу на памяти Малики не взъерошивался, а еще синие-пресиние глаза, холоднее всех глаз на свете. Он почти всегда спал, когда мать звала Малику к себе — или искусно притворялся, что спал. Но пару раз девочке все же удавалось застать его пристальный взгляд. Она трусила, но все равно смотрела в ответ, будто зачарованная. Амин в эти моменты прятался у нее за пазухой, обратившись мышкой-полевкой. А как только выходили от матери — выскакивал наружу нервным воробьем и кружил, кружил, кружил. Сердце Малики тоже грозило выскочить из груди, но, хвала предкам, оставалось на месте. У Амина была привычка трусить еще больше, чем трусила сама Малика. Но все же тяга к приключениям в нем пересиливала любые страхи, и на следующее утро после встречи с матерью деймон привычно будил девочку в обличье мабари и, подталкивая мокрым носом в бок, заставлял выбраться из теплой постели. В те дни казалось, что ни одна тайна гномьего квартала Оствика не останется для них неразгаданной. Они не боялись никого и ничего, кроме матери и Тиберия; любые другие препятствия виделись сущими пустяками, которые можно преодолеть, убежав или забравшись повыше. Вера в эти невероятные силы исчезла в тот же день, когда умер Эдрик. Малика неубедительно храбрилась ровно десять дней: слушала наставления матери и старожилов, подбадривала Амина, вновь обратившегося мышкой и дни напролет прятавшегося у нее в карманах. А в конце десятого дня вернулась в свою комнату и расплакалась. Это был день, когда Амин принял свою окончательную форму. Он и раньше обращался медведем, когда Малика искала утешения: медвежонком сворачивался под боком, когда больше всего на свете хотелось плакать. Но на этот раз он проснулся медведем, с черной блестящей шерстью и огромными круглыми ушами, и больше никогда не менялся. Малика улыбалась несмело и тыкала деймона в теплый нос: — Красавец. Мама, в тот же день увидевшая с трудом помещающегося в дверной проем деймона, лишь кивнула, то ли почти одобрительно, то ли как всегда равнодушно. Тиберий тогда открыл глаза и смотрел. Амину хотелось спрятаться больше всего на свете, но он уже не помещался в карман Малики. Да и за спиной прятаться было бы совсем смешно. Поэтому Амин смотрел в ответ, вот только уши то и дело норовили прижаться к огромной голове. Тиберий хмыкнул, взмахнул красивым длинным хвостом, маня к себе, и Амин повиновался, с трудом сдерживая дрожь. Малика чувствовала ее так отчетливо, будто сама имела густую медвежью шерсть. «Неплохо. Думал, так и останешься малявкой», — сказал виверн тогда, и это было единственным, что Малика с Амином когда-либо слышали от него. — И что же ты ответил ему? — взволнованно спросила девочка тем же вечером. Амин смущенно спрятал нос под широкой лапой и пробормотал: — Я сказал, что просто больше не мог оставаться маленьким. И это было правдой.Эда
— Мы выбрали это имя однажды вечером, верно, Эда? — Да, как-то в порту услышали, и нам понравилось! А то ведь мама совсем забыла меня назвать. — Вот видишь, Малика, тебе повезло, что твоя мама дала Амину имя. Значит, она тебя любит. Эда была милой и смешной. Надии было двенадцать, и ее деймон уже приняла окончательную форму — сворачивалась у нее на коленях полосатой кошкой с порванным в какой-то из драк ухом. Малика смотрела на них, разинув рот, и думала — вот, что значит быть взрослой! Эда давала себя гладить. Амин прятался мышкой за воротником, а Малика смущалась так сильно, что слышала, как колотится ее собственное сердце — и сердце Амина где-то на шее. Надия смотрела с улыбкой, пока Малика чесала Эду за здоровым ушком. Это было их секретом. Повзрослев, Малика чувствовала стыд и ненависть и всеми силами старалась забыть. Она больше никогда не прикасалась к Эде. Надия была неправильной и учила младшую подругу неправильным, запретным вещам — так Малика решила, чтобы только не сойти с ума. Амин утыкался теплым носом в полосатый бочок при каждой их встрече; Малика отворачивалась, чтобы не видеть, и сдерживала поступающую к горлу тошноту. В тот день, когда Надия умирала на её руках, Амин долго-долго вылизывал шерстку Эды большим языком, пока та окончательно не рассыпалась в пыль.Алия
Алия была толстенькой енотихой, смешно бегающей на коротеньких лапках, но нрав у нее был грозный: Амин никогда не получал от нее, но получали другие деймоны. Лантос хохотал, когда Малика говорила, что у него слишком разные характеры с его деймоном. «Мы не разные, сальрока, — отвечал он, — просто с вами двоими мы размякли, как масло на солнце». Время было тяжелым, и Малика не слышала ничьих слов, даже своего деймона. Чувства ее перемололись, измельчали: Амин приваливался к ней тяжелым горячим боком, но она всегда отходила в сторону. Они почти не разговаривали. Немой медведь, сопровождающий новенькую в банде Шибача, вызывал шепотки и пересуды: Малика слышала, что кто-то пустил слух, будто у нее вовсе нет деймона, а медведь — так, ручная зверушка. Лантос смотрел на нее с тревогой, пока Алия вычесывала шустрыми лапками медвежий мех и приговаривала: — Наши бедные, бедные детишки. Малика не считала себя бедной. Когда она напивалась так сильно, что не могла стоять на ногах, она плакала и просила Амина уйти. Но он не мог уйти, они оба это знали: если уйдет, будет больно, а они не хотели боли. Малика думала, что хотела, но на самом деле боялась ее больше всего на свете. Тяжелое время длилось и длилось, и казалось бесконечным. Амин смотрел на нее большими печальными глазами, и Малике хотелось выдавить их до дрожи в руках. Алия все понимала, но ничем не могла помочь. Она гладила Амина по голове и приговаривала: — Что же будет, что же будет? Ничего не было. Боль не прекращалась, и шерсть Амина с каждым годом все больше сваливалась в колтуны и сосульки.Лита и многие другие
Деймоном Варрика Тетраса была шустрая рыжая белка по имени Лита. Она носилась туда-сюда по письменному столу, передавая Варрику нужные ему безделушки вроде чистого листа бумаги или непрочитанного письма. С другими деймонами она общалась под стать своей второй половине: лихо и убедительно. Ей не нужна была сила, чтобы одолеть других деймонов — ей достаточно было острого язычка. Амин тушевался в разговорах с ней; Малика пыталась выпячивать грудь в перепалках с Тетрасом. Лита смеялась задорно, а потом становилась спокойно рядом с большой медвежьей лапой и доверительно пристраивала на ней пушистый хвост. Лита была похожа на Алию, но лишь в том, что всем хорошим людям старалась быть наседкой, а всяким ублюдкам — худшим в их жизни кошмаром. Малика облокачивалась на бок Амина и хохотала каждый раз, когда Лита кидалась камешками в пылу битвы, а потом спешила забраться Варрику за воротник. В Инквизиции Малике стало во многом лучше, и Амину тоже. Они учились заново понимать друг друга, и в этом им помогали деймоны их друзей. Лита — подсказывала на медвежье ухо, как лучше утешить, когда плохо. Деймон Жози, маленькая антиванская птичка по имени Микеле, — давал советы, как не поссориться, если они хотят разного. Серый гургут Теобальд и Кассандра учили их, как не навредить друг другу в бою, как сберечь себя, защитить. Это было новым для них. Малика гладила деймона по жесткой шерсти, чесала за ушами, и сердце ее наполнялось нежностью. Она смотрела в медвежьи глаза и больше не боялась увидеть в них ненависть.Каспар
Серая кукушка на плече Кусланд смотрела на Малику внимательным взором, и все внутри нее замирало. Амин прижимал круглые уши к голове и ложился на землю. Каспар и Кусланд понимали друг друга без слов. Они разговаривали, когда оставались наедине, но Малика видела, что они любят друг друга так, как им с Амином еще только предстояло научиться любить. Кадаш старалась, но все еще дергалась каждый раз, когда деймон проявлял к ней свою ласку, а он — он боялся, что она вновь ударит его, как когда-то давно. Но так, как тогда, уже не будет, они оба знали это. — Ты такой маленький медведь, — внезапно сказал Каспар однажды вечером, и Амин смутился. — Да? Он и правда был маленьким, меньше, чем ферелденские косолапые. В нем не было ярости и ненависти; Малика пыталась вылепить их, но ошиблась. — Да, — кивнул пернатый. — Был бы побольше — пришлось бы расширять дверные проемы!