Двойная жизнь

— Нам многое нужно обсудить, Коннор, — жестко заявил Олден хозяину, как только вышел из святилища. — Вернемся в апельсиновую комнату, — кивнул в знак согласия ирландец. — Уж не собрался ли ты обратить его в свою веру? — внезапно расхохоталась Аманда. – Это, пожалуй, спасло бы твою шкуру, да и то с очень малой вероятностью. — От веры и убеждений моих осталась всего одна строка, — ответил ей Коннор, — умоляющая простить предавшую меня. — Если вы рассчитываете, что ваш круглый стол станет вам столом переговоров, — заметил Олден, — лучше сразу забудьте. Смерть как минимум сотни человек не может быть предметом торга и деловых соглашений. В эту минуту из источающей ядовитое зловоние комнаты вышли Хаус и Кадди. Коннор подошел к двери закрыть ее, а Хаус спросил: — Как умер Катнер? — Без принуждения, — весело ответила Аманда. — Ну да, скажи еще, что он всю жизнь готовил себя к этому! — сердито воскликнул Хаус. Аманда лишь улыбнулась загадочной и наглою улыбкой. Четверть часа спустя братья Коннора по его требованию на входе в апельсиновую рощу безропотно сдали полицейским свое оружие и вместе со всеми заняли свои места за круглым столом. Кадди села так, чтобы не видеть Хауса, Лукас – так, чтобы видеть обоих и ревниво наблюдать за ними, выслеживая малейшие проявления их обоюдной любви. — Кто из вас собирал тот фотоальбом? — спросил подавленных и погруженных в раздумья преступников Олден. — Та комната на самом деле является зернохранилищем, — объяснила Аманда. — Которое ты обратила во прах, — отозвался горестным упреком Коннор. — Это твоя щепетильность перемолола в пыль наши труды! — пылко возразила женщина. — Если бы ты поменьше мнил о себе и позволил бы братьям убить врагов, святилище так и осталось бы не обнаруженным! — Убить четверых полицейских?! — яростно переспросил ирландец. — Да ты хоть представляешь, какой вой на весь штат подняли бы их коллеги, начальство и ФБР вдобавок? За них нам досталось бы так, как за всех тех не достанется! — Кого ты хочешь обмануть, Коннор! — усмехнулась Аманда. — Я тебя знаю, ты пощадил их из человеколюбия, а не из рассудочных каких-то соображений! — Замолчали! — прикрикнул на спорщиков Олден. — Говорить будет один из вас – тот, кто желает срок чуть меньше ста пожизненных! Уступишь эту поблажку женщине, Коннор? — Пусть говорит, — кивнул Коннор, — раз уж она теперь знает больше меня. По крайней мере, о том, что она насовершала сегодня. Красивая, подвижная мимика лица Аманды отразила всю сложность многочисленных колебаний, терзающих ее сознание. Потом она с ужасом подумала о чем-то и решительно заговорила, очаровывая присутствующих голосом, интонациями, плавностью рассказа: — Есть древняя индийская легенда о боге Брахме, задумавшем даровать людям бессмертие. Был еще молод созданный им мир, был полон он зла, коварства, обмана и прочего несовершенства. Но на другой плошке весов находились дружба, любовь, верность, бескорыстные помыслы добрых людей, которые вдохновляли Брахму и примиряли его с оборотной стороной его творения. И решил он пожить среди людей, чтобы лучше понять их и найти способ привести к равновесию разрушительные силы, преобладающие в большинстве живущих. Воплотился он в нищего, и тридцать лет выпрашивал милостыню на площади перед своим же храмом. По истечении этого срока он пришел к выводу, что исправить существующее положение сил возможно лишь в том случае, если сделать людей бессмертными. Кто же пожелает, думал Брахма, убивать другого и рисковать нарваться на ответное убийство, а то и на кровную месть, когда будет заведомо уверен, что наделен бесконечною жизнью. Вечность во лжи и ненависти также станет никому непотребной. Но более всего удручало его чудовищное кастовое расслоение индийцев и их коленопреклоненное отношение к этому неравенству. И он решил дать им бессмертие вместе с наглядным уроком о том, что они равны как между собой, так и с другими населяющими землю народностями. И ушел он из города в сельскую местность, увидел гречишное поле, наливающееся уже тяжестью зрелых колосьев. С одного поля он взял только одно зернышко, зажал его в левой ладони. Затем обошел триста полей по всей Индии, продолжая брать с каждого поля по одному всего зернышку. И так увлекся он этим занятием, что слишком поздно увидел мчащихся на него разъяренных собак и хозяина поля, бросающего в него копье. Острие оружия попало в сердце, собаки повалили его на землю, рассыпались вокруг него гречишные зерна, которые и без того с трудом уже удерживал он в одной ладони. Собаки растерзали его тело, хозяин их до конца дней думал, что справедливою карой воздал воришке-оборванцу, не впервые грабящего его поле. Но Брахма был бог, и он лишь развоплотился, что не затронуло его божественной сущности. Но был он немного ошеломлен и разочарован, отчего принял окончательное решение бессмертием людей не награждать, но оставить эту возможность тому, кто сможет собрать все рассыпанные им гречишные зерна. В зашифрованном виде передал Брахма эти сведения через своих жрецов, и доныне можно увидеть в одном из древних храмов Индии высеченное на стене его послание с загадочными словами и оборотами из языка, которым мало кто теперь владеет. Помолчав немного в общей тишине, собираясь с мыслями для дальнейшего повествования, Аманда продолжила говорить: — Родерик О'Коннор родился и юные годы провел в Ирландии. Его отец был представителем местной элиты, одним из богатейших людей своей страны. Всю жизнь он увлекался востоковедением, отдавая особое уважение Индии, ее культуре, обычаям, мифологии. Именно в его рукописных заметках Родди прочел только что рассказанную мною легенду, которая пленила впечатлительное юношеское сердце. В тот период жизни Родди мечтал стать католическим священником, уже собирал документы для передачи в семинарию, когда случайно прочитанная легенда перевернула все его стремления. Из-за нее он поступил на философский факультет Сорбонны, ее же силился понять и гармонично соединить с современной реальностью. Она казалась ему светом Истины во тьме наносных учений, казалась оправдывающей и придающей новый смысл извечной погоне человечества за бессмертием. Мне неведомо, когда и почему он решил, что во имя всеобщего равенства и вечной жизни триста человек с жизнью своей должны добровольно расстаться. Я познакомилась с ним, когда его собственная религия была уже полностью сформирована, и он знакомил с ее основами всех, кто желал его слушать, утаивая, впрочем, краеугольный камень своей веры. Он всегда был очень хорош и убедителен в своих рассуждениях о превосходстве добра над злом, о необходимости непротивления злу насилием, о порочности богатства и бедности в равной мере, ибо любой человек должен жить в достатке. Родди был прирожденным оратором и, хотя и унаследовал огромное состояние своего отца, тратил его в основном на благотворительность и в самой малой доле — на такую причуду, как вот этот сад. — Мое настоящее имя, записанное в метрику о моем рождении, Синтия Коллинз. Моя мать зарабатывала на жизнь уличной проституцией. Официальный отец беспробудно пьянствовал, постоянно отбирал у нее доставшиеся весьма непочтенным трудом деньги, обрекая всю семью на существование впроголодь. Я была старшей из пяти их детей, и я до сих пор испытываю отвращение при воспоминании о той нищете, в которой мы обитали. Когда мне исполнилось четырнадцать, и мать уже морально готовила меня к первому выходу на панель, неизвестный неосторожный водитель насмерть сбил моего отца. Коннор в это время шел по улице с очередным своим облагодетельствованным мелким мошенником и, увидев, что водитель скрылся с места происшествия, попытался помочь моему отцу. Через пару минут прибежала мама, залилась слезами, вызвала в Родди живейшее сочувствие и получила от него щедрое пожертвование на похороны отца. К тому времени она тоже стала крепко закладывать за воротник, но денег Коннора хватило и ей на выпивку, и отцу на гроб, и ему же на скромные поминки. После похорон мать окончательно спилась, и Коннор, не раз навещавший нас из самых благородных и чутких побуждений, решил устроить наше будущее. Мои три сестры и брат были отданы в приемную семью, меня же Коннор забрал себе, стал учить, воспитывать, заботиться. Уже зеленел этот сад, шелестел второгодней листвой. Долгие годы я не имела представления о том, что Родди именовал своим предназначением. Считала его лучшим из людей. Любила его. Безответно, как мне казалось. По контрасту со своим признанием Синтия посмотрела на Коннора холодно и уничижительно, что ирландец перенес с подлинно философским спокойствием. — Однажды, девять лет тому назад, — приступила Синтия к следующей части своего рассказа, — он попросил меня прочитать ту легенду и попытаться разгадать зашифрованное в ней божественное послание. Я сказала, что это всего лишь красивая притча, не имеющая никакой связи с реальностью, и Коннор разразился пылкой речью о прочтенном им между иносказательных строк. Выходило так, что поле — это отдельный, самобытный народ, а гречишное зернышко — одиночный представитель этого народа. Упавшие на землю семена дадут новые всходы гречихи, а люди, погибая, способны даровать бессмертие всему человечеству. Но никого нельзя лишать жизни насильственно, даже во имя великой идеи, и потому идеальной представлялась мысль о самоубийцах, добровольно приносящих себя в жертву всеобщему благу. Я не смогу вам объяснить, как вышло так, что в одночасье я стала самой преданной сторонницей верований Коннора. Безусловно, важную роль сыграла моя любовь к нему, но мне не хотелось бы оправдывать себя своим долговременным умопомрачением и прикрываться образом влюбленной статистки, не ведающей корней творимого ею. Более того, без меня, идеи Коннора, возможно, так и остались бы мечтой о несбыточном, не воплощенной в реальность даже и на половину. В тот период я не видела другого способа тесно сблизиться с ним, а, кроме этого, меня увлекла мысль, что интересно было бы поглядеть, не окажется ли все это и впрямь правдивым, ведь во многих древних легендах скрыты непостижимые умом современного человека тайные знания. — Ясно без всяких легенд, — твердо прокомментировал Хаус, — что чужая кровь — слишком жидкий и скользкий клей для склеивания женщины с мужчиной. — Но нас с Родди это действительно склеило, и значительно прочнее, чем мне когда-нибудь хотелось бы, — с грустью ответила Синтия. — Именно это обретает сейчас неумолимую ясность. Но довольно лирических отступлений. Я вижу раздраженное нетерпение в глазах капитана, жаждущего поскорее добраться до сути, то есть до убийств. Им предшествовало знакомство Коннора с одним талантливым ученым, посвятившим жизнь изучению влияния запахов на различные отделы человеческого мозга. Вместе с тем он увлекался составлением парфюмерных композиций, и именно в этой сфере своих интересов изобрел, сам того не подозревая, наше с Коннором главное идеологическое оружие. Мне не удастся сообщить вам рецептуру того уникального аромата, который последние девять лет был моим верным союзником. Вдыхание этого аромата в незначительных количествах действует на каждого очень индивидуально: способен вызвать необъяснимую радость, эйфорию, повысить настроение и оказать бодрящий эффект. Но может возникнуть и чувство уныния, тоски, безотчетной тревоги. В любом случае, в малых дозах этот женственно-мужественный парфюм совершенно безопасен, становясь губительным лишь тогда, когда воздух перенасыщен им. Человек тогда оказывается подобием марионетки, управляемой мыслью о самоубийстве, и эта мысль принимается за единственное доступное ему благо. И очень немногие истинно сильные личности, — с этими словами Синтия с неподдельным уважением взглянула на Хауса, — способны дать отпор этому властному зову. — У нас с Коннором никогда не было единого сценария к убийствам, очень многие планы разрабатывались под определенного человека. И рассказ о каждом снятом с поля созревшем гречишном зернышке отнимет слишком много времени, поэтому для примера я предпочла бы рассказать о смерти того человека, о котором меня уже спрашивали с дружеским к нему участием и пристрастием. Но мне ни о чем не напомнила его фамилия, и, быть может, если бы назвать полностью… — Лоуренс Катнер, — еще раз сказал Хаус, — неутомимый генератор оригинальных идей. Но и полное имя с элементами индейского имянаречения ничего дополнительного Синтии не сообщило, и она растерянно-вопросительно посмотрела на Коннора. — Раджив Чаудри, индус, — ласково подсказал философ. — Бесцветный и банальный случай, — разочарованно произнесла Синтия, с насмешкой глядя на Хауса, непроизвольно сжавшего в кулаки свои красивые сильные руки. — С одной стороны, он был идеальным кандидатом в самоубийцы, но при этом обстоятельства его гибели для меня все равно что для выдающегося композитора простенькая мелодия из двух-трех нот. Его выбрал Коннор, как и всех остальных, руководствуясь, прежде всего, чистотой его крови, насколько это вообще возможно при современной страсти народов к смешению друг с другом. Вторым строго соблюдаемым условием выбора было одиночество, ибо Коннор считал недопустимым приносить в жертву всему человечеству кого-либо, обремененного семьей. Все эти частные подробности детально расследовались моими помощниками, которых Коннор неизменно именует своими братьями. И те из них, кого вы видите за этим столом — лишь особо приближенные из «Вечного Братства», рассеянного по всему миру и насчитывающего около тысячи человек. Были у меня и другие помощники – те, кто открывал мне двери, так как не годится смерти, словно разбойнице, ломиться в дом к своему избраннику. — Так вот для чего тебе твои мелкие мошенники! — воскликнул Олден, обращаясь к Коннору. — Ты требовал от них в виде ответной услуги дубликаты ключей от всех необходимых тебе домов и квартир! — Я никого ни к чему не обязывал, — возразил Коннор. — Я помогал многим из них, потому что в этом состоит долг каждого человека — помочь другому, и вы сами, Реджинальд, не сторонитесь этого долга. Вы тоже всегда готовы протянуть руку тому, кто нуждается в этом. — О чем ты споришь, Коннор? — не удержалась от издевки Синтия. — Он же прав в самой сути своего обвинения. Да, мелкие воришки и мошенники — далеко не все, но многие, охотно добывали ключи от необходимых квартир в тех городах, где жил очередной избранник. Особенно много их было в таком Вавилоне двадцать первого века, как Нью-Йорк. Но я снова отвлеклась от Катнера. В его квартиру я пришла часа за четыре до его возвращения с работы. Это всегда было самым сложным — правильно рассчитать время визита, так как наиболее желательным всегда было, чтобы человек оказался дома приблизительно в тот момент, когда цветочная сердечная нота губительного аромата начнет переходить в базовую гниющую. В этом случае человек, еще не успев распознать опасность, не открывая наглухо закрытых окон, в кратчайшие сроки успевает свести счеты с жизнью. Я, Коннор и все братья тренировали привычку к этому парфюму постепенно, начиная с малых доз, и потому мы к нему совершенно нечувствительны. Катнер, которого я увидела, стоя на лестничной площадке одним пролетом выше площадки его квартиры, был чем-то в тот вечер сильно расстроен. Выстрел грянул минут через двадцать, что Коннором всегда признавалось идеальным, поскольку этого времени вполне достаточно, чтобы человек осознал бессмысленность своей одинокой жизни и, возможно, даже обнаружил высокое предназначение в ранней смерти. — Шальное безумие, — одновременно заявили Хаус и Олден. — Ты что же это, Коннор? — добавил Олден после секундного молчания. — Богом себя возомнил? А она — твой ангел смерти? — Я — лишь продолжение господней руки, направляемой Им, — ровным, уверенным тоном ответил Коннор. — Катнер доставил мне так мало хлопот, — продолжила рассказ Синтия, проигнорировав краткую перебранку своего учителя и полицейского, — что мне действительно скучно о нем вспоминать. Мне не пришлось даже подбрасывать ему пистолет, предварительно зарегистрированный на его имя. К слову сказать, многие предпочитали ножи, веревки — в общем, весь возможный арсенал самоубийц. У Катнера же было личное оружие, и мне оставалось только сделать посмертную фотографию. В этом искусстве за прошедшие годы я достигла определенных высот, — в голосе Синтии слушателям в этот миг послышалась гордость. — Фотографировать следует в первые минуты после смерти, и назначение каждой такой фотографии, по версии Коннора, в том, что в эти мгновения наиболее ярко проявляется вовне внутренняя индивидуальность человека. Лицо становится словно бы гипсовым слепком души. И в будущем наше святилище должно было стать мемориалом, открытым для почитания всех тех, кто принес свою жизнь в жертву бессмертию человечества. — То есть вы с Коннором решили принести в жертву! — возмущенно подвел промежуточный итог Лукас. — Но при чем тут я и для чего вся та китайская лапша, навешанная мне на уши? — Однажды в Лос-Анджелесе, — полностью преображаясь от яркой улыбки, стала объяснять Синтия, — я познакомилась с одним банковским служащим. Коннор знает его настоящее имя, для вас же пусть он так и останется Мэддоксом Шором. Наши взгляды случайно встретились на одной вечеринке, куда я последовала за новой избранницей — чистокровной представительницей болгарского народа. О ней было известно, что она все ночи проводит на вечеринках, и мне желательно было хотя бы приблизительно узнать, в котором часу сегодня она собирается домой. И намерена ли быть одна, поскольку она вела безобразно беспорядочную жизнь, и предсказать поворот ее ночных приключений не взялся бы никто, включая ее. Самоубийство влюбленных в лучших японских традициях в наши с Коннором планы никак не входило, и моей задачей было правильно подобрать ночь, когда она все же пойдет спать в одиночестве. Кавалера она обычно цепляла в самом начале вечера, если было к тому настроение. А в тот вечер оно у нее было. И это означало, что ночь снова будет не та, что нужна мне. И потому я уже собиралась уйти с вечеринки, когда увидела Мэдди. Мы приблизились друг к другу, немного поговорили и пошли в ближайшую гостиницу. На лице Коннора от нежных и проникновенных интонаций Синтии ясно отразилась борьба философского мировоззрения и ревнивых чувств собственника. Он посмотрел на нее исподлобья, словно бы приказывая замолчать, но ее ответный взгляд был вызывающим и торжествующим, и она продолжила уверенную речь: — Наутро мы расстались, не навязывая один другому дальнейшего общения и склоняясь к пониманию, что бывают ночи, которые прекрасны только раз. В эту минуту Лукас увидел одинаковые ироничные улыбки Хауса и Кадди, и его ревнивому взору померещилось, что они понимающе переглянулись, и двое сидящих между ними полицейских не послужили препятствием взаимному обмену взглядами. Несомненно, подумал Лукас, уж Лиза с Грегом лучше всех знают, как сильно заблуждаются те, кто принимает подобные суждения за истину. И он ощутил одновременный прилив ненависти к Хаусу и усиление сердцебиения из-за любви к Лизе. — И вот месяц назад, — говорила тем временем Синтия, начиная то и дело взволнованно сбиваться, словно бы захлебываясь в словах и не находя подходящих, — когда прошел уже год после того прощания, Коннор выбрал наконец-то жертвенного американца. Здесь надо отметить, что Коннор не считает чистокровными американцами индейцев, поскольку многочисленные народности, заселившие Америку после колонизации, к настоящему времени имеют не меньше прав называться американцами, чем те, кто обитал на этой земле задолго до завоевания нашего континента. И братья искали такого человека, в ком было бы максимальное смешение всевозможных кровей наиболее часто встречающихся в штатах представителей различных народов — от испанцев и англичан до евреев и афроамериканцев. А, кроме того, обязательна примесь индейской крови. Я обмерла, когда узнала, что таким человеком оказался Мэдди. Я не считаю и до этой минуты не допускаю мысли, что Коннор приговорил его из-за меня. Я не думаю, что он вообще знал о моей единственной измене, пока сегодня я не заговорила об этом. — Ты так говоришь, как будто Коннора здесь нет, и нельзя его об этом спросить, — усмехнулся Реджинальд, воспользовавшись паузой в ее монологе. — Я не знал, — мрачно сказал Коннор. — И не могу понять, почему она просто не поделилась всем этим со мной. — Коннор, я умоляю тебя! — воскликнула Синтия. — Ты сколько угодно можешь воображать себя святым, но если бы я призналась тебе, что влюбилась в другого и хочу сбежать с ним как можно дальше от всего, чем живем мы с тобой, неужели ты меня отпустил бы?! Да ты скорее пошел бы к тому же Олдену и сдал бы всех нас, лишь бы я никому не досталась! — Теперь приблизительно так и вышло, — заметил Коннор. — И нам уже не угадать альтернативных вариантов. Но, во имя всего прежнего, объясни, наконец, чего ты хотела достичь тем, что ты назвала «двойным выкупом»? — Две жизни за одну — разве этого мало? — ответила вопросом на вопрос Синтия. — А гибель в самом святилище должна была компенсировать отсутствие в них индейской крови. — Да ты просто ничего не знаешь о моем происхождении, — с лукавым озорством подмигнул ей Хаус. — Ведь ты даже о собственных критических днях узнаешь из донесений разведки. И все, что разведка проворонит… — А тебя и вовсе не было в моем проекте, — азартно срезала насмешки Хауса Синтия. — Выкуп не был задуман двойным. И я не считаю придуманную мною историю о преступлении и наказании китайской лапшой. Скорее это кошачий коготок, выпущенный из мягкой лапы ради забавной игры с обреченной мышью. Братья, обязанные в отсутствие Коннора подчиняться мне беспрекословно, могли бы оглушить Лукаса темной порою в безлюдном переулке. Но это было бы грубо, пошло и жесточайше неблагодарно по отношению к человеку, который принял бы смерть во имя жизни моего любимого. Все было продумано до мелочей и непредвиденным оказался только внезапно подцепленный Лукасом хвост. У Дейва, обязанного разыграть перед избранником Мэдди, тотчас же возникло множество вопросов, что за человек ведет слежку. Кто он? Коп, федерал, частный сыщик? О чем ему известно? Следит ли за Лукасом или за самим Дейвом. И Дейв, не спросив меня, не нашел ничего умнее, чем попросить Эрни выяснить все эти крайне деликатные вопросы. А Эрни — чемпион по отбиванию почек, совершенно не годный к дипломатическим переговорам. — И этот чемпион не имел представления, где находятся почки, — ввернул замечание в монолог Синтии Хаус. — Коннор говорил, что Эрни требуется серьезная проверка, — заступился за свой поистине роковой выбор Дейв. — Ну да, свалим все на Коннора, его человеколюбие и пристрастие к дарованию шансов! — резко отозвалась Синтия. — И тот факт, что ты вконец отупел от безнаказанности, станет незначительной соринкой! Эрни не только ничем не помог, но и сам черт знает где до сих пор болтается! «Нет, сегодня не мой час признаний, — подумал Лукас, испытывая жгучее желание оказаться в этот миг как можно дальше от подковообразной апельсиновой рощи и круглого стола, ставшего словно бы сценой древнегреческого амфитеатра, играющего вселенскую трагедию так, что она превращается в реальность. — Со своим убийством пойду в полицию завтра. Они должны будут счесть мои действия самообороной. Я защищал себя и своего друга, и он наверняка подтвердит это. Поможет мне. Но сейчас я слишком устал для подобного разбирательства».