Стеклом под кожу

– Почему ты назвался именем брата? – это был мой первый вопрос, который я задал зверьку спустя три дня после того, как узнал о его прошлом.       Все эти три дня я был занят, выматывая свой организм до предела. Мы с Гошей старались уладить все вопросы, чтобы у отца не было возможности как-то помешать нам в переходе части его бизнеса в мои руки. С самого начала риск был максимален, а возможность остаться незамеченными минимальна. Но мы старались действовать «исподтишка», и, кажется, у нас это даже получалось. Пока... Есть возможность, что в конечном итоге нас просто сдадут те, кого нам все же пришлось подключить в процесс. Но даже на этот случай мы подстраховались, теперь если отец все же узнает, что его акции потихоньку скупали несуществующие люди, что провернуть оказалось очень сложно и практически невозможно, то мы сможем хотя бы остаться в живых.       В течение трех с половиной лет один хороший знакомый Игоря, обязанный другу за спасенную когда-то жизнь и владеющий юридической фирмой, отслеживал перемещение не только отца, но и его «темных делишек». В итоге он собрал для нас неплохую папочку с компрометирующими фотографиями и документами моего «безупречного» во всех смыслах отца. Правда, когда папка со всем содержимым была у нас, парень трусливо улетел за границу и, помахав нам ручкой, крикнул: «В расчете». Хотя друг и не возражал, он знал, как тяжело было все это время бедному отрабатывающему свой долг пареньку.       Основным пакетом акций холдинга владеет, конечно, отец, я же являюсь всего лишь его представителем в главной компании. «Делом техники», как назвал это Игорь, являлось взять в оборот хотя бы основную часть акций дочерних компаний. Если удача нам-таки улыбнется, то как бы отец ни старался, мы уже будем владеть частью его бизнеса. Вот только было бы все так просто. Отец всегда был осторожным и «сажал» в главенствующие кресла своих компаний только проверенных людей. Но мы смогли найти «лазейку», и теперь главной задачей является остаться незамеченными.       Все это время у меня не было даже возможности просто поговорить со зверьком. Я приходил домой, ужинал и валился спать. За эти дни я много раз прокручивал в голове наш с ним ночной разговор и рассказ Дмитрия Аркадьевича и находил все новые и новые пробелы и не состыковки, которые мне хотелось закрыть как можно скорее.       И вот, наконец, выдался свободный вечер чтобы мы могли поговорить. – С чего ты это взял? – стоя ко мне спиной и нарезая какие-то овощи, задал встречный вопрос зверек. Мне стало жаль, что в эту минуту я не вижу выражения на его лице. – Это предположение твоего лечащего врача, – я не стал скрывать правду. Зверек замер. – Всего лишь предположение, Костя, – подумав пару секунд, пожал он плечами и снова принялся что-то нарезать, стуча ножом. – Так значит, он ошибся? – я недоверчиво нахмурился. Зверек легонько кивнул, но я почувствовал, как он напрягся, наверняка боялся, что я раскрою его такую явную ложь. – Отчего-то мне кажется, что ты лжешь, – озвучил я свои сомнения. – Тебе просто кажется, – более напряженно сказал зверек, так, что в его голосе проступали нотки злости. А это уже интересно.       Я встал из-за стола, за которым сидел все это время, и медленно подошел к нему, положив ладони ему на плечи. Он, вздрогнув, напрягся еще больше, а нож так и застыл, занесенный для нового удара о гладь разделочной доски. Я сжал ладони на его плечах сильнее и медленно, растягивая удовольствие от нашей близости, провел ладонями по его рукам, захватывая в плен локти. – А теперь я хочу услышать правду, – прошептал я в макушку, вдыхая запах его волос. Одной рукой резко притянул за талию, буквально впечатывая худенькое тело в свое. – Если у тебя есть причины лгать мне, то назови их, и я попытаюсь найти для тебя причины сказать мне правду, – зверек шумно выдохнул, и только затем я отпустил его и довольный собой сел на место.       С минуту он стоял, не двигаясь, напряжение, исходящее от него, уже витало в воздухе, как он медленно положил нож в сторону, вытер руки о перекинутое через плечо полотенце и, развернувшись, сел напротив, но так на меня и не взглянул, а лицо не выражало ничего, словно бледная холодная маска. – Миша ненавидел свое имя и ненавидел нашего отца. Но папу он ненавидел больше, – без каких-либо эмоций в голосе начал он. – Когда мы перешли в средний класс, Миша начал запутывать учителей и представляться моим именем. Естественно, многие учителя, знавшие нас с детства, видели разницу между нами, а вот те, для кого мы были «на одно лицо», покупались на эту шутку. Со временем Миша стал Майком, он стал представляться именно так, а если кто-то осмеливался назвать его как-то иначе, он избивал их, впадая в ярость. Но когда его поставили на учет, он немного усмирил свой пыл, хотя тогда уже все усвоили, что Мишу придется звать Майком, хотят они этого или нет. Я был единственным, кто знал, почему брат ненавидит свое имя, ведь нашего отца звали также, – зверек замолчал, продолжая рассматривать гладь стола. – Но это не объясняет, почему ты присвоил себе его имя, – он резко поднял на меня взгляд. – Не вижу смысла рассказывать тебе об этом, – выпалил на одном дыхании, а в глазах загорелись искорки злости.       От услышанного я замер на секунду, это был первый раз, когда он так разговаривал со мной. А затем замешательство резко сменилось раздражением. – Тебе нужен смысл? – ухмыльнулся я. – У тебя он появится, уж будь уверен.       Схватив зверька за руку, я потянул его за собой в сторону спальни, в которой вчера у нас, наконец, появилась новая кровать и ковер. Открыв дверь, я втолкал его в комнату и, резко дернув за руку, отчего он зашипел, повалил на кровать и тут же лег сверху, прижимая его к ней как можно плотнее.       Меня задели его слова. Они заставили мое сердце пропустить пару ударов прежде, чем оно снова забилось в привычном ритме. Он решил скрыть от меня что-то? Не видит смысла рассказывать? И это его благодарность за все, что я пытаюсь для нас сделать?       Сердце учащенно забилось, когда такое желанное тело оказалось подо мной, в моей власти. Я провел рукой по бедру зверька, почувствовав легкую дрожь от моего касания, а затем прошелся пальцами по поясу свободных домашних штанов, в которые он сейчас был одет. Приблизившись вплотную к соблазнительно бьющейся жилке на шее, я провел по ней носом, вдыхая аромат кожи, а следом стал медленно осыпать это место невесомыми поцелуями, словно прося прощения за запретную до этого момента близость. Зверек дрожал от каждого моего прикосновения и, мне кажется, боялся пошевелиться, чтобы не спровоцировать меня на еще большие действия. Но было уже поздно, возбуждение взяло верх над рассудком. Я хотел зверька, и он это понимал, невозможно было не понять очевидное.       В этот самый момент в меня будто что-то вселилось, голова отказывалась думать, а руки сами собой начали развязывать пояс вязаной кофты и задирать футболку, чтобы дать им полный доступ к такому желанному телу. Я провел рукой по оголенной коже над поясом штанов, и зверек вздрогнул, тут же вцепившись в мои запястья, пытаясь остановить, но эффект от его действий был ровно противоположным, я продолжил свой путь дальше, медленно оглаживая кожу на животе, которая оказалась до невозможности нежной, гладкой и притягательной. Мне надоело придерживаться установленных им правил, я, наконец, позволил себе сорваться.       В глаза зверька я старался не смотреть, увлеченный новыми ощущениями. Чувствовать его дрожащее тело под собой, его гладкую кожу подушечками пальцев, его рваное дыхание на плече, это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Мой рассудок затуманила пелена возбуждения, и я непроизвольно начал тереться своим пахом о пах зверька, продолжая покрывать поцелуями нежную кожу на шее и оглаживать пальцами впалый живот. Зверек всхлипнул, а затем и вовсе заскулил, но это не остановило, а, наоборот, еще больше раззадорило, сорвало все тормоза. Я оторвался от такой соблазнительной шеи, чтобы снять с него мешающуюся и огромную кофту, как зверек, почувствовав немного свободы, отвернулся от меня и, закрыв лицо руками, надрывно зашептал: – Уж лучше изнасилуй.       Я застыл. Все возбуждение разом испарилось, резко сменяясь злобой и раздражением. Да какого на самом деле черта тут происходит? – Изнасиловать? – зло прошипел я, отрывая его руки от лица и заставляя посмотреть на меня. – Я что, так похож на твоего брата? Похож? Чего молчишь? – мои слова сочились ядом, я прижал его руки по обе стороны от головы и выплевывал их ему прямо в лицо. – Отпусти, – жалобно простонал он, я ухмыльнулся. – Зачем? Ты же любишь грубо, верно? Тогда наслаждайся! – и, наклонившись, смял его губы.       Поцелуем это не было, скорее пыткой, во всяком случае, для меня. Я не хотел причинять ему боль, но он просто выводил меня своим спокойствием и отчаянной отрешенностью во взгляде. Я кусал его губы до крови, грубо врывался в податливый рот языком и буквально душил своим напором, а он молчал, не отвечал и не вырывался, хорошо притворяясь бездушной куклой. – Нравится? – оторвавшись и шумно дыша, спросил я, заглядывая приходящему в себя зверьку в глаза.       В ответ он пошло улыбнулся и кончиком языка слизал маленькую каплю крови с нижней губы. Меня это вогнало в ступор, потому что в сочетании с ничего не выражающим взглядом это выглядело безумно.       Мне вдруг резко стало не по себе. Что я делаю? Зачем? Похоже, зверек сводит меня с ума. Я либо сопьюсь, либо попаду в психушку, а может уже пора? Хмыкнув собственным мыслям, я отпустил зверька и встал с кровати. Если и сойду с ума, то хотя бы не превращаясь в насильника. – Не хочу тебя видеть, – говорю громко, чтобы он мог услышать, и выхожу, осторожно прикрыв за собой дверь.       Единственное, чего мне сейчас хотелось, это напиться, чтобы мозг отключился, и я не мог ни о чем думать. Зверек мое личное болото, в котором я вязну все больше и больше. Он мой яд, который, заменяя кровь, растекается по венам. Я не могу от него отказаться, но и не могу вычеркнуть из своей жизни. Он словно неизлечимая болезнь, хотя, возможно, от нее и есть лекарства, но я не захочу их принимать, просто уже пытался. Я шаг за шагом подбираюсь к нему ближе, а он не желает меня подпускать. Замкнутый круг.        Наверное, ему просто нужно время. Я понимаю, что о таком прошлом вообще никому не рассказывают, как и понимаю то, что ему тяжело далось рассказать и доверить это прошлое мне. Но у меня этого времени нет, сейчас я меняю свою жизнь, и мне просто нужна его поддержка, мне нужно почувствовать его доверие ко мне. Хотя он и болен, я не имею права ждать от него чудесного выздоровления. Я ведь не стремился к легкой жизни, да?       Я сел на диван и включил телевизор, скорее для фона, мне было все равно, что по нему идет и какой вообще это канал. Бросил пульт на стол и невидящим взглядом стал рассматривать его стеклянную поверхность, через которую немного искаженно проглядывался бирюзовый ковер.       Я никогда не задавался вопросом, а что чувствует ко мне зверек? Чем вызвано его доверие ко мне? И есть ли оно? Он поделился со мной своим прошлым, вот только почему именно со мной? Да еще и это имя брата, и его странная любовь к нему. Неужели так сложно просто рассказать, излив уже, наконец, кому-то душу, и постараться жить дальше? Я ведь помочь хочу, а не просто полюбопытствовать. Хотя кто сказал, что зверьку нужна моя помощь?       Нахмурившись, я выпрямился, устремляя свой взгляд в телевизор, по которому шел какой-то клип. Ему нужна моя помощь, иначе он не стал бы мне ничего рассказывать, иначе он не поехал бы со мной так просто из больницы, иначе он не позволил бы мне коснуться себя, считая меня чужим.       Зверек не любит посторонних, зеркал и прикосновений к своему телу. Он любит растянутые свитера, засыпать, сворачиваясь в позу эмбриона, и до безумия сладкий чай. Но я коснулся его, нарушил запрет, причинил боль. Так чем же я отличаюсь от его брата, если пытаюсь подчинить силой?       От осознания собственной глупости я вскочил с дивана и направился прямиком в спальню. Резко распахнув дверь, я бросился к нему, сжавшемуся в свой излюбленный кокон на бежевом покрывале кровати. – Майк, прости, я дурак, – слова слетели с губ сами, когда я сел рядом и провел ладонью по его руке. Зверек вздрогнул и прижал ноги к груди плотнее.       Теперь пришло время злиться на самого себя за то, что не смог сдержаться. Знал же, что рано или поздно мое терпение лопнет, подобно мыльному пузырю, и я испорчу все своей несдержанностью. Хотя, может, пришло время и мне выговорится зверьку, не всегда же только он будет мне душу изливать. Я тяжело вздохнул, также тяжело выдохнул и, отвернувшись от напряженно сжавшегося кокона, устремил свой взгляд на шкаф, зеркало которого было завешено тканью. – Мне тоже сейчас нелегко, понимаешь? – как можно спокойнее начал я. – Эти напряженные разборки с отцом, рассказ о твоем прошлом и нытье Гоши в придачу, все это отражается на моей нервной системе. Это не оправдывает моих поступков, знаю, но и ты должен понимать, как тяжело менять что-то в своей жизни. Тем более когда неуверен в результате, – я устало потер ладонями лицо. – Ты просто пойми, я хочу, чтобы ты перестал прятать от меня правду, какой бы там она ни была. И, – я посмотрел на немного расслабившегося зверька, – я хочу знать о тебе как можно больше, мне это необходимо, иначе я буду думать, что не нужен тебе. Тогда все, что я делаю, окажется бессмысленным.       Зверек шмыгнул носом и немного нервно разжал руки, которые все это время напряженно прижимали колени к груди. Сейчас он казался мне бледнее обычного. В мою голову даже закралась смутная мысль: «А не успел ли он порезать себя?», но я быстро отогнал ее, когда зверек посмотрел на меня своими потухшими янтарями, в которых плескалось облегчение. Наверняка, натерпевшись боли в прошлом, он успел надумать невесть что, все же мне надо научится быть сдержаннее. – Извини, – я попытался улыбнуться, нежно коснувшись ладонью его щеки.       Он тут же застыл в немом удивлении, а потом как-то судорожно вздохнув, положил свою ладонь поверх моей. Из его глаз все еще текли слезы, а губ невольно коснулась легкая улыбка в ответ на мою попытку. – Просто это очень страшно, вот так запросто рассказать кому-то то, что скрывал полжизни, – неожиданно для меня заговорил он. – Майк ненавидел свое имя, а я его любил. Не потому, что мне не нравилось мое, когда он был жив, очень даже нравилось, а вот когда он умер… – зверек нервно закусил нижнюю губу. – В общем, я тогда думал, что это я должен был быть мертв, а не мой брат. – Думаю, все же там ему и место, – поморщился я, а зверек крепче сжал мою ладонь. – Он не был монстром, ты просто не знаешь, через что ему пришлось пройти. – Так просвети меня, – зверек странно на меня посмотрел, а потом вновь отвел взгляд в сторону. – Папа бил его, – сказал он как-то обреченно. – Меня папа баловал, хвалил и любил, а вот Мишу наоборот… Когда бабушка умерла, хотя и до этого он относился к нему холодно... Уж не знаю, что нашло на отца, но он обвинил в ее смерти брата, с тех пор все и началось. Мы тогда еще маленькими были, брат папе даже возразить не мог, просто терпел все и плакал, забиваясь в угол от страха, а я настолько любил отца, что верил в его слова. Папа бил Мишу, а я спокойно учил уроки в соседней комнате, считая, что раз братик виновен в смерти бабушки, значит, получает по заслугам. Каждый раз наблюдая подобную сцену, я просто проходил мимо и радостно показывал отцу очередную правильно решенную задачу. Это я должен был умереть в том пожаре, я во всем виноват, а брат должен был жить. Ты хотел знать, почему я решил присвоить себе его имя? – вздыхает зверек. – Вот именно поэтому… Странная у нас семья, неправильная, верно? – Я бы сказал по-другому, но и странная тоже вполне подойдет, – зачем-то кивнул я. И действительно, я хотел узнать? Получай и распишись. – Рыба гниет с головы, – зачем-то пробубнил я. – Да, – согласился зверек и, убрав мою ладонь со своей щеки, которую он все еще продолжал крепко сжимать в своей, медленно сел на кровати. – Думаю, это просто насмешка судьбы. Отец по какой-то известной только ему причине ненавидел брата, тот ненавидел, в свою очередь, меня, а я… – зверек шумно выдохнул, так и недоговорив. – А ты? – повторил я, желая услышать ответ. – А я ненавижу себя до сих пор, – наконец, закончил он, хотя лучше бы этого не делал. То что я почувствовал от его слов, можно было назвать только болью.       Я уже не знал, кого винить в том, что зверек довел себя до такого состояния. Отца зверька, который избивал собственного сына на глазах другого? Брата, который, видимо, мстил зверьку за его безучастность? Хотя, что может сделать ребенок своему отцу? Или бога, в которого я не верю? Кажется, это замкнутый круг, в котором я никогда не смогу разобраться. Но одно я знаю наверняка, зверьку не за что себя ненавидеть.       Я обнял его свободной рукой, запустив ее в волосы на затылке, и нежно, стараясь успокоить, начал перебирать мягкие прядки. Он прерывисто задышал, опаляя дыханием мою грудь, тепло от которой лениво разливалось по всему телу. – Наверное, только сейчас я по-настоящему понял, как тебе было тяжело жить с таким прошлым, – задумчиво прошептал я.       Нас прервала трель моего телефона. Звонившим оказался Гоша, который срывавшимся голосом сообщил, что мы «в полном дерьме». Позже я понял, что это он еще приуменьшил.