Стеклом под кожу

      Я поднял взгляд на зверька, который сидел в кресле, поджав ноги под себя. Все это время он говорил тихо, словно боялся спугнуть кого-то. Комната, в которой мы находились, утопала в сумраке ночи, а освещал ее один-единственный ночник, стоящий на стеклянном столике в углу. Мне захотелось не только слышать зверька, но и видеть, поэтому я поднял подушку, обняв ее руками и перевернувшись на живот, положил на нее подбородок. Теперь я с легкостью мог заметить, как дрожат его губы, и как сильно он сжимает руки в кулаки на своих коленях. Вспоминать прошлое для него было пыткой, и меня это настораживало. Что же он держал в тайне ото всех все это время? – В своем незнании я жил ровно восемнадцать лет, тринадцать из которых я был действительно счастлив. Потом, братик стал как-то резко и болезненно для меня меняться, и мы ступили на тропу войны. Мы с ним и до этого мало ладили, но после того как он стал считать себя вправе принимать взвешенные и правильные в его понимании решения самостоятельно, мы перестали понимать друг друга совсем. После многочисленных ссор и скандалов, брат перестал обращать внимание на мое существование, отец холодно относился к брату, а я держался в стороне и тихо жил, предпочитая отмалчиваться от явных проблем. Вскоре мы вообще перестали общаться, он приходил поздними ночами и уходил, как только просыпался. В школу ходить он тоже перестал, а потом я стал замечать его странное поведение и находить перепачканную в крови одежду. После этого мне просто стало страшно за собственного брата, ведь он часть меня, мы с ним похожи, некоторые нас даже отличить не могли, принимая его за меня, а меня за него. Тогда я совершил самую большую ошибку, о которой жалею до сих пор… Я решил пропустить школу, чтобы поговорить с братом, возможно, помочь ему, поддержать. Но разговора не получилось, вернее, его вообще не было, ведь говорил только я, а он смотрел на меня с таким отвращением и ненавистью в глазах, что я невольно сжимался от страха. Так все и началось… В этот день брат изнасиловал меня первый раз, самый страшный, ведь я даже не представлял, что бывает такой секс, – зверек закрыл глаза и грустно улыбнулся. – За первым разом случился второй, за вторым – третий, за третьим – четвертый, а потом я уже перестал считать. Он был жесток, любил связывать меня, причинять боль, доводить до состояния обморока и слушать мои дикие болезненные крики. С каждым разом он становился все ненасытнее и изобретательнее, переходя все грани моего отчаяния… – Почему ты не попытался дать отпор? Почему не остановил все это, – мой голос дрожал, как и руки, со всей силы, сжимающие тонкую ткань наволочки. Я не мог даже представить, что услышу сегодня нечто подобное. – Остановить? – зверек грустно улыбнулся, открыв глаза, в которых было столько боли, что мне казалось, она медленно затянет в свои сети и меня. – Я боялся. Если скажу, засмеют, изобьют, не поймут, сломают. И так в нас с братом тыкали пальцем, как в прокаженных, а если узнают нечто подобное, станет невыносимо. А возразить ему я пытался и силой, и словами, но, как оказалось, брат физически был сильнее меня, видимо, сказалась его ночная жизнь, слов он просто не слушал. К тому же после причинения мне боли, он извинялся, и мне хватало этого маленького и тихого «прости», чтобы понять, что там, в глубине, он все тот же мой родной братик. Со временем я просто привык ко всему, принял брата таким, какой он есть, принял себя таким, каким он сделал меня. Он ведь мой брат, я любил его, он был моей семьей, как я мог причинить ему вред? – Псих… – прошептал я, высказывая свое мнение о брате зверька, но тот даже не обратил на это внимания. – Я любил его как брата, а потом и как мужчину, – следом же прошептал он. – Но рано или поздно всему приходит конец, это случилось и с нами. Тот маленький мирок, который мы создали, рухнул в один день. Наша квартира была маленькой, поэтому чтобы папа не узнал о нас, мы делали это лишь тогда, когда отец в полной отключке или его нет дома. Но на этот раз у брата было плохое настроение, и он не проверил состояние спящего за кухонным столом отца. Наверное, его разбудили мои крики, хотя я пытался сдерживаться, но виноват точно во всем только я. Папа появился неожиданно, я видел, как тихо открывается дверь в нашу с братом комнату, как в проеме появляется папа и злое выражение на его лице. Он подлетел к кровати и со злобным рыком стащил с меня братика и начал избивать его. Сначала руками, потом ногами, а брат не сопротивлялся, позволяя себя бить, будто только об этом всегда и мечтал, он даже улыбался, пока отец наносил удар за ударом. Я же не мог вымолвить ни слова и даже пошевелится. Я был в шоковом состоянии, я растерялся, не зная, кого хочу защитить и кого уберечь. Я пришел в себя лишь тогда, когда брат уже не подавал признаков жизни, не шевелился и не улыбался, просто лежал, утопая в собственной крови, а отец все равно продолжал его бить. Я попытался остановить папу, бросится ему в ноги, вымолить прощения, сделать хоть что-нибудь, лишь бы он остановился, но он отшвырнул меня, как жалкого котенка, и я ударился головой об стену. Дальше все происходящее было как в тумане, вот папа несет стул и привязывает брата к его спинке бельевой веревкой, которая была натянута у нас в ванной. Следующий кадр - он поливает его чем-то из стеклянной бутылки. Следующий - он уже напротив меня, обнимает и шепчет, как молитву, чтобы я ни за что не приходил в себя. Дальше я уже ничего не видел, только слышал, как чиркнула спичка об спичный коробок и стало жарко, а затем появился горький привкус во рту, и стало сильно не хватать воздуха, словно из комнаты выкачали весь кислород. Если честно, – зверек рукавом смахивает появившиеся на щеках слезы, – я не понимаю, как остался жив, и я не помню, как дополз до входной двери. Зато все остальное помню, словно это было вчера, могу с точностью по мелочам разложить весь день. Потому что я жил все эти пять лет только последним днем, после которого я остался один, – хрипло закончил он и улыбнулся, ярко и как-то неестественно радостно.       Я поморщился. В голове не укладывается, как, рассказывая нечто подобное, вообще можно улыбаться. И как после такого не сойти с ума? Игорь в чем-то прав, это словно пересказ запутанной драматичной истории, которую даже с большим трудом невозможно будет вписать в рамки нормальной.       Додумать недосказанное оказалось нетрудно. Брат зверька наверняка оказался тем самым очагом возгорания, потому что отец полил его чем-то спиртосодержащим, что, скорее всего, являлось дешевой водкой. Добрый папочка-алкоголик, видимо, хотел избавить этот мир от своих грязных детей. С одной стороны, я понимаю его, такое тяжело принять, но с другой, мне хочется назвать его монстром. Хотя мой отец не лучше, вот только вряд ли он решится поджигать меня, руки марать не станет. Я даже усмехнулся собственным мыслям. – Есть то, о чем ты особенно жалеешь? – отчего-то хочу узнать именно это.       Зверек задумчиво закусывает нижнюю губу и, опустив взгляд, принимается нервно теребить краешек пояса вязаной кофты. Обдумав что-то, смущенно кивает. – Есть только одно, о чем я могу жалеть сейчас, – шумно сглатывает и поднимает на меня взгляд полный тоски. – Что у меня не было возможности встретить тебя намного раньше, – и у меня буквально вышибает кислород из легких.       Выпускаю подушку из объятий, привстаю, опираясь на колени и придвинувшись максимально близко к подлокотнику, вытягиваю руку и цепляю зверька за рукав его вязаной кофты и резко дергаю на себя. Зверек, посмеиваясь, соскакивает с кресла и падает в мои объятия, теперь нас разделяет только подлокотник дивана. – Нам нужно отдохнуть, – прошептал зверек, обжигая дыханием мою шею. – Гоша передал, чтобы ты был собранным и мыслил трезво, насколько это возможно. – Не сомневаюсь, что ты повторил слово в слово, – зверек выбрался из моих объятий, задумался на секунду, а потом кивнул. – Хорошо, – согласился я. – Разберешься с диваном сам, ладно? Я на кухню за обезболивающим, – зверек снова кивнул, кажется, лимит его слов на сегодня исчерпан.       Я сходил на кухню, нашел в одном из ящиков таблетки и запил одну водой. Втянул сквозь зубы спасительный кислород и шумно выдохнул, голова кружилась, в ушах шумело, и желудок явно просил избавить его от содержимого. Но волновало меня сейчас совсем не это, зверька насиловал собственный брат, эта мысль затмевала собой все заложенные природой инстинкты. Хотелось выкинуть из головы услышанное и просто забыть, как дурной сон. Я никак не хотел принимать, что такое вообще возможно. Нет, я не был человеком, который верил только в хорошее, и никогда мне не приходилось смотреть на мир сквозь розовые очки. Я знал о жестокости, на собственном опыте испытал предательство родных людей, видел насилие над слабыми и унижения над обездоленными. Таковы законы выживание этого мира, кто «сверху», тот и правит баллом. Но даже так принять, что зверька насиловал собственный брат, для меня оказалось трудной, почти непосильной задачей.       Медленно я расставлял все по полочкам в своей голове, немного, но все же понимая зверька. Он причинял себе боль в попытке бегства от другой, более сильной, я не был глупым и мог понять это. Его страх перед зеркалами тоже стал казаться очевидным, я бы не смог выдержать, когда из них на тебя каждую минуту смотрит твой насильник. Твоя точная копия, твой брат. Единственное, что я не мог понять, это его любовь к подобному монстру, иначе я назвать его неспособен. Как можно любить после такого?       Меня это злило, заставляло мое сердце учащенно биться, быстрее разгоняя кровь по венам. Как он может говорить, что любит его? После такого разве что ненавидят и презирают, но не любят! Или любовь зверек представляет именно так? Он ведь просил меня изнасиловать его, так может как раз в этом дело? Он просто не испытывал другой любви, поэтому и принял нечто извращенное за ее определение. Если это так, то мне придется тяжело с ним.       Я растянул губы в усмешке. Я ведь и не хотел, чтобы было легко, верно? – Костя, – позвал меня зверек, стоя за спиной. Я вздрогнул. – Что? – спросил, обернувшись. – Ты уже минут двадцать стоишь и просто смотришь на стену… Я испугался, – зверек нервно хмыкнул.       Я, не отвечая, взял его за руку и, потянув за собой, тихо шепнул: «Пойдем спать».       Лег я, так и не переодевшись, в той одежде, в которой ходил на встречу с Дмитрием Аркадьевичем, все равно я уже изрядно ее помял, когда заснул в ней еще днем. Зверек в своем растянутом свитере, который он постирал и теперь использовал в качестве пижамы и, кажется, моих старых и давно позабытых штанах. Я лишь коротко взглянул на него, а затем отвернулся, демонстрируя свой затылок, и закрыл глаза, тщетно пытаясь заснуть.       В голове так и крутилась одна-единственная мысль, не давая мне покоя. Зверек любил своего брата не как брата, а как мужчину. Как вообще можно видеть в своем брате мужчину? Он же брат! Может, я чего-то не понимаю? У меня, конечно, не было ни братьев, ни сестер, но это же очевидно, что такого быть не может, это неправильно. Хотя с другой стороны, мне ли судить о том, что правильно, а что нет? Сам чем лучше? Меня же привлекают люди только своего пола, это тоже вроде как неправильно. Я помню реакцию Игоря на мою ориентацию. Так имею ли я права осуждать? – Конечно, имею! – вспылил я, зверек вздрогнул и нервно заелозил, а затем и вовсе сел. – Не спиться, да? – он провел рукой по моим волосам, а меня это только еще больше разозлило. – Уснешь тут, – я прошипел, казалось, еще немного и сорвусь. И почему я так завелся? Напоминаю себе истеричку, кажется, пора прекращать пить. – Как ты мог любить его? – резко встав, я говорил, уже смотря в глаза зверьку. – Да это, черт, неправильно! Он твой брат. Вы с ним родились в один день и от одних родителей, вас даже заворачивали в одну пеленку. А потом он просто взял и переступил через все это и изнасиловал тебя! Так, какого хрена, ты говоришь, что любил его?       Зверек сидел спокойно, внимательно слушая каждое произнесенное мной слово, он не пытался сжаться в комок, убежать или возразить. И это нервировало меня еще больше. Хотелось встать и разнести всю комнату, но я сидел, сдерживая себя, потому что пугала перспектива расплачиваться потом за собственные поступки. – Мне так казалось, – спустя пару долгих, томительных минут вздохнул зверек. – Я был глупым, мне хотелось верить в то, что мой брат любит меня. Причина в том, что я принимал его насилие надо мной за единственно верную любовь. Мне не с чем было сравнить, и меня некому было спасти, у меня даже друзей не было, которые дали бы мне совет. Я одинок, и в этом одиночестве он единственный, кому я был хотя бы интересен. Пусть это, как ты выразился, и неправильно, но он был мужчиной и он занимался со мной сексом, он был первым и единственным. Я не знал других до него и никогда никого не любил, так почему бы мне не принимать это за единственно верную любовь? – Кому вообще может понравиться, когда его насилуют? – я упрямо стоял на своем. Нет, я понимал, о чем пытается сказать зверек, но отчаянно не принимал правды. – Мне и не нравилось, – прошептал он. – Это было больно, противно и мерзко… Но, знаешь, Костя, – тепло улыбнулся зверек. Я нахмурился. – Человек - такое существо, которое может привыкнуть ко всему. Не зря же дети, которые растут с животными, ведут себя как животные. Я просто привык, сдался, меня сломали. Из мечтавшего о светлом будущем мальчика меня превратили в игрушку для удовлетворения своих потребностей. К сожалению, – он коснулся рукой моей щеки, – я понял это только после смерти брата. – Все, хватит, – я дернулся, стряхивая ладонь зверька. – Ложись и спи.       От правды легче не стало, поэтому я развернулся, закрыл глаза и буквально отдал себе приказ заснуть. Как ни странно, это сработало, но перед тем как отправится в страну морфея, я почувствовал, как зверек ложится рядом и затихает, прижавшись всем телом к моей спине.       Утром я проснулся от странного сна, который даже не мог вспомнить, как бы ни старался. Поэтому я просто лежал, ощущая дыхание зверька на своей спине и тепло руки на талии. Присутствие зверька не напрягало, наоборот, хотелось прижать его теплое тело к себе и медленно целовать его сухие и искусанные губы. Но я упрямо продолжал лежать, прокручивая в голове раз за разом вчерашний разговор. Теперь его прошлое перестало быть загадкой, я даже услышал о его чувствах к брату, но мое отношение к нему не изменилось, ни на грамм.       Я вспомнил, что в самом начале нашего разговора зверек сказал: «Либо услышишь меня, либо никогда не сможешь понять». Кажется, я услышал. Во мне не было вчерашней злости на его слова о любви к брату. Их «связь» не вызывала отвращения, а зверек остался для меня все тем же зверьком. Все это прошлое недостойно моего к нему особого внимания. Прошлое должно оставаться в прошлом, верно? Так зачем пытаться изменить то, чего уже не исправить? Зверек сейчас здесь, со мной и любить он будет лишь меня, уж я постараюсь, чтобы так и было. А его мертвый брат пусть остается там, откуда ему уже никогда не выбраться, и наблюдает за тем, что уже никогда не будет его.       Мой телефон заиграл стандартную мелодию где-то в прихожей, и мне пришлось покинуть теплую постель, чтобы найти его и ответить на звонок. – «Открывай», – скомандовал голос в трубке.       Я напряженно вздохнул, глянув на себя в зеркало и наткнувшись вместо него на светлую ткань, сначала даже растерялся, а потом понял, что все в порядке, и я вовсе не сошел с ума. Просто живу со зверьком, и этим все сказано.       Дверь я, конечно, открыл. Отец нахмурился, рассматривая мой помятый ото сна вид и чертыхнувшись, прошел немного вперед, позволяя закрыть за собой дверь одному из его охранников. – Кажется, ты похудел, сын, – покачал он головой. – Я тоже рад тебя видеть, отец, – вместо приветствия ответил я. – Надеюсь, ты порадовать зашел, а не изнасиловать? – я неудачно пошутил, сам нахмурившись от своих слов. Хорошо, что зверек спит. – Так я все же задел тебя, сынок, – будто раскаиваясь, проговорил он. Я поморщился, это выглядело насквозь фальшиво. – Хотя, я не сожалею, – усмехнулся он следом. – Зачем ты пришел? – я стал серьезен, глупо шутить с человеком, который что-то задумал против тебя. – Да вот, – он оглянулся на своего охранника, который все это время молча стоял у двери, тот кивнул и протянул отцу черную папку, – это что-то вроде подарка на Рождество, – криво улыбнулся и протянул ее уже мне.       Я хмуро смотрел на протянутый мне предмет и обдумывал, что же там может быть? Пришел к выводу: главное не бомба, из остального выкарабкаемся, и взял черную папку в руки. Открыл, посмотрел на первый лист с говорящим названием «завещание» и замер. – Да ты, должно быть, шутишь… – шокировано протянул я. – Нет, сынок, я вполне серьезен. Если ты не хочешь по-хорошему и отказываешься жить по установленным мною правилам, я вынужден так поступить. Когда-то я пропустил мимо ушей твою ориентацию, что сейчас среди людей наших кругов, конечно, не редкость, но это не вызывает к тебе уважение и доверие. Я готов был мириться с этим и дальше, но извращение с этим умалишенным и грязным щенком я терпеть не стану. Поэтому, как бы тяжело мне не было, ты не получишь ни гроша, – отец строго посмотрел на меня. – Если, конечно, в ближайшие два дня не избавишься от этого больного. – Я не… – начал было препирательства я, но отец тут же оборвал их. – Ты неглупый ребенок, сын, – похлопал он меня по плечу. – Ты же понимаешь, что будет с репутацией нашей компании, если кто прознает, чем ты соизволил развлечься. Это подсудное дело, которое пустит ту еще тень на тебя, а соответственно, и на меня. Да и где уверенность, что этот мальчишка просто не пользуется тобой? – Он заглянул мне в глаза, я устало вздохнул. Тяжело поспорить, как бы я не был уверен в зверьке, такую вероятность исключить не могу. – Я не стану идти у тебя на поводу, – даже несмотря на собственные мысли, я упрямо продолжал стоять на своем. – Тогда, тебе стоит уволиться по собственному желанию, – пожал плечами отец. – Если перевернешь пару листов, увидишь твое прошение об увольнении. С тебя только подпись, и ты свободен. Можешь делать все, что пожелаешь, естественно, уехав из этой страны. – Да пошел ты, – прошипел я, демонстративно захлопывая папку и впихивая ее в руки, стоявшему статуей охраннику. – Выметайтесь. – Подумай, – коротко бросил отец, забрав папку у невозмутимого охранника, положил ее на тумбочку и вышел.       В квартире воцарилась давящая на мою черепную коробку тишина. Отец нажимает на самое больное, он ведь знает, как я отношусь к его компании, и сейчас пользуется этим. Ради должности руководителя я отказался почти от всего и упрямо шел к ней по головам. Теперь есть вероятность все потерять. Стоит ли? – Костя, – просипел сонно зверек за моей спиной, я обернулся.       Растрепанные ото сна волосы, большие на пару размеров и спадающие с него штаны, которые он интуитивно поправляет, и растянутый, потрепанный свитер, к которому за это короткое время я успел привыкнуть. Янтарные глаза сонно следят за мной, пытаясь понять, почему я стою посреди прихожей, а губы невольно трогает легкая улыбка. И я сдаюсь, конечно, стоит.