Рассвет ближе, чем кажется

– Он что, блефует? Застать капитана Котова Константина Сергеевича врасплох редко у кого получалось, но психиатр, – а по совместительству подозреваемый в убийстве – Олег Горский с этой задачей справился неожиданно талантливо и даже с некой выдумкой. В самом деле, ну какое оружие может быть у врача в кабинете? Даже смешно. Но вот оказалось, что и врачи-психиатры хранят козыри в рукаве, вернее –шприцы в кармане. – Нет, это шприц, которым я делала укол пациенту Потапову, –милая и привлекательная медсестра Таня сейчас цветом лица не отличалась от своего халата, – а он болен СПИДом. Потапов болен. Котов устало вздохнул, чувствуя, как игла упомянутого шприца неприятно упирается в шею и ободряюще улыбнулся медсестре. – Жаль. На то, чтобы вывернуться из неуверенного отчаянного докторского захвата, перехватить руку, заломить за спину и проследить, чтобы лицо эскулапа повстречалось со столешницей, ушли считанные секунды –сознание даже не попыталось отразить последовательность действий, тело знает и помнит всё лучше. – Знаешь,Горский, мне уже порядком надоела твоя интеллигентская рефлексия. Не убедительно как- то. Поехали, я найду тебе того, кто с удовольствием послушает твой рассказ, – Котов еще раз, для профилактики, встряхнул безвольно распластанного по столу психиатра и снова улыбнулся Тане. Девушка, видно, впечатлительная, смотрит на бравого капитана огромными бездонными глазами, а на самой лица нет. Единственная мысль сейчас – он успеет домой до утра, и их долгожданный выходной в кои-то веки станет совместным. Дело оказалось совсем несложным и наконец закончилось. И если Лисицын ещё не спит... – У Вас кровь...на шее. Костя не сразу понял, о чём она, даже пристально посмотрел на арестованного – не перегнул ли в запале с применением силы, – но на лице испуганного врача не заметно ни ссадины, ведь Котов профессионал. А вот на пальцах капитана, которые коснулись шеи в том месте, куда минуту назад так неприятно давила игла шприца, кровь была. Значит... Котов размазал кровь между пальцев и недоверчиво посмотрел на медсестру, словно она прямо сейчас должна была уладить все проблемы. Но она ничего не делала, только смотрела ошалело, зажав ладошкой рот. – Глупо, – вздыхает капитан и ведёт задержанного на выход. *** Чем больше город, тем сильнее одиночество. А это же самый большой город. Москва – город работы, одиночества, и устоявшихся порядков. Ещё Чаадаев говорил, что в Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Видимо, всему виной своеобразное чувство юмора, которое сформировалось из этого самого настоянного одиночества: полынно-горькое и частенько совершенно невесёлое. От вязкой смеси шумной многолюдности и гулкого одиночества порой звенит в ушах и болезненно сводит скулы. И не стоит думать, что от этого можно спастись в бесконечных посиделках или телефонных звонках. Тут обманчиво и двулико всё, даже они.То, что должно спасать, только всё усугубляет. Антонова звонит перед рассветом, в тот час, когда оконечье горизонта только начинает намечаться, и даже через крепкий сон приходит эфемерное ощущение того, что спать осталось недолго. Не то чтобы майор ФЭС Лисицын Константин Львович слишком дорожил этими часами сна, но, с другой стороны, чем ещё заниматься в такой час человеку в свой единственный выходной, оставшись дома в гордом одиночестве. Однако, привычка, выработанная годами, сработала безукоризненно и в этот раз: просыпаться майор умел за секунды. Особенно, когда звонили с работы, особенно – в такое время. – Валя, доброе утро. Что у вас? Вызов? Где? – Я разбудила тебя? – Нет, Валюш, что ты? В такое-то время и спать? Я уже и печь растопил, и сани заложил, – он пытается шутить, несмотря на то, что внутренне собрался, готовясь узнать неприятные новости. – Костенька, ты только не волнуйся. Доброе утро, кстати. Котов у меня, – Антонова резко выдыхает и молчит, давая время осмыслить информацию. Он резко садится на кровати и периферический край сознания непроизвольно и профессионально фиксирует, как черничные предрассветные сумерки за окном размашисто расчерчивает киноварно-красная линия горизонта. По всем признакам время спокойствия и умиротворенности заканчивалось, уступая место новому дню с его суетой и проблемами. – Валя, что значит " у тебя"? – ответ очевиден, но уточнить никогда не помешает. Тем более что пауза и так затянулась, надо было что- то говорить, а в голове никаких мыслей. Хотелось сказать, что она ошибается, что Котов никак не может быть сейчас в ФЭС, потому что он... но ведь она права. Со вчерашнего выезда майор его так и не дождался и сейчас дома пребывал абсолютно один. – У меня в мор...Костя, с ним все хорошо, ты не переживай. Мне просто нужно некоторые анализы у него взять и я его сразу отпущу. Тут просто, понимаешь, на задержании инцидент произошел и он... его... Сбивчивый рассказ Антоновой о ночном происшествии он слушает безмолвно, невнимательно, улавливая только ключевые повороты. Что-то горячее, тягучее подступает к горлу, не даёт сделать вдох. Сжимая в кулак неожиданно ледяные пальцы, он сосредотачивается на голосе в трубке. Валентина, Валя, Валюша, их спасительница и добрый доктор ФЭС. Казалось, что не было такого сотрудника экспертной службы, которому этот синеглазый ангел- хранитель не помог бы хоть раз. Она находила выходы из самых безвыходных ситуаций, в медицинских вопросах ей не было равных. В самом деле, не пойдешь же к Рогозиной, если тебя собака покусала или подозреваемый, такое тоже случалось. Своих пациентов Валентина всегда окружала максимальной заботой и участием, стараясь находиться рядом каждую минуту. И что с того, что ты лежишь в морге?! Зато на мягкой подушке и твоя жизнь и здоровье в самых надежных руках. Как бы абсурдно не звучало, но попадая в ее вотчину, становилось как- то спокойнее, приходила уверенность, что теперь точно все будет хорошо. К Антоновой можно было прийти с любыми вопросами и проблемами, а уйти с готовым ответом и решением. И за что этому прелестному созданию с невероятно большим, добрым и любящим сердцем, – все сотрудники ФЭС уже знали, что любое – от котенка до петуха– животное, хоть как- то замешанное в деле и попавшее в офис, с вероятностью 95% обреталось на территории подконтрольной Валентине, – всегда доставалась роль гонца, приносящего дурные вести, Лисицын понять не мог. Валя старалась никогда не беспокоить никого просто так, поэтому звонки от нее в такое время заведомо не несли ничего хорошего. А учитывая деятельную натуру его напарника, получать подобные известия от Антоновой становилось дурной закономерностью. И даже в эти моменты поражала её способность сгладить первое впечатление от новости, успокоить, вернуть мысли в логическое русло. Хотя её "ты только не волнуйся" обычно означало, что волноваться нужно начинать немедленно и очень сильно. Еще свежо в памяти ее последнее: «Котов на выезде порезался об шкатулку, есть вероятность, что в его крови быстродействующий яд, который мы пока не можем определить. Но мы работаем, несколько часов у нас есть. Кость, ты только не волнуйся, но может тебе бы приехать, а?». И вот теперь это. – Костя. Костенька, чего ты молчишь? Лисицын! Город затаился на излёте ночи, всё ещё тёмный, холодный. Во тьме ничего ещё нельзя было разглядеть, лишь неясные силуэты соседних домов в предрассветной мгле. Их еле-еле высвечивала пока ещё блеклая, но уже разгорающаяся полоска зари. На мгновение, всего на одно обжигающе-ледяное мгновение, ему становится по-настоящему страшно и холодно, будто сам он находится там, под этим мартовским рассветом, от яркости которого москвичам, за зиму отвыкшим от красок, до слёз режет глаза. Или же встающее солнце, начавшее обозначаться над горизонтом, тут не при чём? – Валюш, когда он будет дома? – голос приглушённый, плохо слушается и какой-то ослабленный, словно горло что-то сдавило и продолжает затягиваться сильнее. – А мы почти закончили, Костенька, сейчас отпускаю. – Спасибо тебе. Лисицын сам не знает, за что благодарит. Наверное, за то, что услышать такое не от нее было бы еще сложнее. -------- Котов появляется дома, когда солнце уже в полную силу радовало продрогший город, а чайник на кухне закипал раз, наверное, в пятый. – Доброе утро, – Лисицын выходит в прихожую, наблюдая, как Костя снимает куртку, стараясь избежать зрительного контакта. – Как дело? Закончили? – Привет, – капитан наконец справился с верхней одеждой и прошел на кухню так и не взглянув на него, – Да, взяли гада. Горский. Как мы и думали. – Поздравляю. Завтракать будешь? – Знаешь, что-то не хочется, – Котов впервые поднимает глаза и как- то растеряно пожимает плечами. – Это из- за всей этой ночной беготни, наверное. – Наверное, – к чему сейчас спорить? – Кофе? – Вот кофе можно. Кофе заваривается в молчании. – Мне Валя звонила, – Лисицын не выдерживает первым. – Ёшкин же кот! Работаем в секретном подразделении, а информация распространяется быстрее, чем на рынке! – Котов резко ставит чашку на стол и трёт переносицу. – Я бы тебе и сам всё рассказал в первую очередь. – Не заводись, это я знаю, а она хотела как лучше. Переживает же. Котов бурчит что- то нечленораздельное про благие намерения и преисподнюю, и углубляется в изучение рисунка на столешнице. Сейчас светлый лоскуток пластыря на его смуглой коже особенно отчетливо бросается в глаза. За свою карьеру капитан Котов успел собрать на своем теле коллекцию разнообразных отметин и напоминаний о прошлых делах, но кто бы мог подумать, что незаметная царапина принесет с собой проблем больше, чем шальная пуля. Глупость какая. Константин осторожно, подушечкой большого пальца, касается тканевой поверхности пластыря, скрывающего досадный порез. Сопротивление не оказывается, поэтому он продолжает траекторию, уже касаясь крученого гайтана, на котором Костя носил нательный крест, уводящего под ворот рубашки. – Что там про шрамы и мужчин говорится? На этот можешь не рассчитывать, тут даже следа не останется, – его пальцы прослеживают черную тесьму под воротник рубашки и замирают, коснувшись ключичной кости. – Да не в следе дело, – раненый наконец отмирает, сбрасывая с себя задумчивое оцепенение и руку майора заодно. – Прекрати, в самом деле! – Ну ладно, что сказали? Какие прогнозы? – Лисицын возвращает разговор в деловое русло, изо всех сил борясь с желанием продолжить прерванный сон выходного дня –теперь наконец не в одиночестве – дождался –, а обо всех недоразумения подумать после. – Да не ясно пока ни хрена. Там же, понимаешь, срок должен пройти. А сейчас что- то определенное сказать... – Костя отодвигает от себя чашку и наконец говорит то, что обдумывал, наверное, до сих пор. – Я думаю, что на это время нам будет лучше разбежаться. Ну, временно, что ли, пока всё не выясниться, – Котов заметно напрягается под тяжелеющим взглядом майора, но всё же собирает в кулак офицерскую волю и заканчивает твердо и уверенно. – Пока диагноз неизвестен, тебе лучше не рисковать. Выходной, говорите? Отоспаться? Видимо, где-то в параллельной вселенной. Лисицын около минуты переваривает поступившую информацию, потом отрывисто кивает и встает из- за стола. – Ясно. А ну-ка пошли. – Куда мы...- капитан хмурится, но послушно поднимается за ним. – Иди- иди, давай, - Лисицын перебивает его, распахивая балконную дверь так, что она моментально встречается со стеной, и выходит. –Разбежаться? А что, неплохая идея! Можешь начинать. Тебе места- то хватит? Если нет, можешь начинать бежать из прихожей. Не передумал? Двенадцатый этаж всё-таки, – непроизвольно приходит мысль, что число двенадцать прочно обосновалось в его жизни: двенадцатый дом, двенадцатый этаж, Костя переехал к нему в декабре, – Я ведь могу и помочь, выкину тебя сейчас с этого балкона и всего делов. Заметь, безо всяких разбегов. Котов замирает, придерживая ни в чем неповинную дверь, которая ни за что испытала на себе всю силу майорского гнева. – Костя.... – Слушай, помолчи уж, не то я за себя не ручаюсь. Разбегаться он собрался! – окончание монолога, состоявшее сплошь из непечатных выражений, было трудно разобрать за попытками Лисицына прикурить. Не с первого раза, но всё же ему это удается. Котов не мешает– так и стоит, прислонившись к косяку балконной двери, наблюдая напряженную спину своего майора в этом беззаботно- морозном весеннем утреннем свете. – Держи, – Лисицын не оборачиваясь протягивает ему открытую пачку. – Кость, да я же не... – Ты же не куришь, ага. Именно поэтому таинственным образом исчезает в два раза больше сигарет, чем выкуриваю я. – Вот и живи с майором ФЭС. - пытается отшутиться Котов, выуживая сигарету из пачки и принимая зажигалку. Его шутка остается неоцененной. Курят молча, долго и вдумчиво. Наблюдая, как утро окончательно набирает силу и охровое, какое бывает только ранней весной, солнце, отгоняя от себя предрассветные облака, готовится вытеснить остатки холодной ночи из всех дворов и подворотен Москвы. – Седеешь, – Костя первым нарушает молчание, кончиками пальцев касаясь чужого виска. – С тобой поседеешь, пожалуй! – Лисицын недовольно трясет головой, но тон его уже скорее уставший, чем угрожающий. Буря миновала, теперь можно разговаривать без опаски за собственное здоровье и целостность домашней утвари. – Костя, пойми, – Котов еще раз затягивается и продолжает, обращаясь к затылку упрямца, – у СПИДа долгий инкубационный период, что- то около месяца. Только тогда можно будет провести окончательные анализы и сказать точно, заразился ли я. Мне Белозёров объяснил. – Месяц! – нервно фыркает Лисицын – Так ведь и с ума можно сойти от ожидания. Ты же себе все кости пережуёшь. Мне, впрочем, тоже. Ну ладно, и что наши умники в конторе предлагают? – он наконец- то тушит сигарету в пепельнице и поворачивается к собеседнику лицом. – Гранин предложил этого Горского....ну-у, при попытке к бегству, – Котов криво усмехается, однако майора, отчего-то, это предложение искренне веселит. – Слушай, а Пашка-то наш страшный человек, оказывается! А безопасно оставлять с ним Данилова наедине долгими холодными зимними ночами? Наше ведомство однажды скоропостижно не лишится отличного опера? Но его идею с психиатром я поддерживаю, если что, –он смотрит с улыбкой, прислонясь спиной к перилам балкона. – Вот уж тёмными холодными ночами Данилову точно ничего не грозит, кроме, конечно, неуёмного энтузиазма Гранина, за него не переживай. Но если положение станет слишком угрожающим, Степан хорошо стреляет, – веселье, кажется, передаётся и Котову. – Ну, допустим, что у Гранина только радикальные методы, с которыми, кстати, я согласен, а ещё предложения будут? Что Антонова говорит? – Ничего конкретного, – капитан косится на собеседника и достаёт из пачки еще одну сигарету. – Взяла кровь на анализ, успокоила, сказала, что возможность заражения не так уж и высока, вколола что - то и пообещала, что они с Ромашиным найдут способ сократить время ожидания результатов. – Она тебя снова уложила с комфортом в морге на каталочку с подушечкой? Карту постоянного посетителя не выдала ещё? – Котов не спорит, когда на его запястье сжимаются пальцы, и позволяет притянуть себя ближе. – И вообще тебе не кажется, что мало оптимистичного в том, что твоим делом занимаются два патологоанатома? – другая рука майора ложится на плечи и по инерции есть только один путь – вперёд, ближе к родному надёжному плечу, до упора. – Костя, да что ты....я же говорю, что месяц...я же о тебе…Пусти! – запоздалые попытки отстраниться и вырваться из объятий удаются из рук вон плохо. – А ну успокойся. – Лисицын обнимает ещё крепче. – Если Валя взялась за дело, значит, все будет хорошо. Я уверен. Помнишь то дело с поклонницей, которая тебя подставляла из- за большой любви к тебе же, как её там было...? – Прохорова. Наташа. – Котов вроде и нехотя, но сдаётся, прижимаясь лбом к плечу напарника. – Она самая. Помнишь, в ФЭС тебя подозревали и проверяли, а я тогда сразу Галине Николаевне сказал, что уверен в тебе и готов поручиться чем угодно. Вот и сейчас....Я уверен, знаю, что всё хорошо. – Мне бы твою уверенность, – Котов недовольно супится и всё-таки отстраняется. – Слушай, надо бы сестре сообщить в Тюмень, и маме.... – он тяжело вздыхает,- она же у меня сердечница, как бы ей так поаккуратней-то... – Да что ж такое? – майор в сердцах огрел перила кулаком, – О чём сообщать, Костя? Себя изводишь, меня, так хоть Софью Михайловну пожалей. Сообщить! Это ж додуматься надо было до такого! – Лисицын не выдерживает и, чувствуя, что сейчас сорвется, закуривает снова. – Значит, слушай меня. Ты сейчас же выбрасываешь упаднические мысли из головы. Это был досадный рабочий момент, но не более. Мы спокойно ждём результатов от Антоновой и Ромашина – уверен, они что-то придумают и очень скоро. Ты больше ни разу не пытаешься заикнуться про "нам надо разбежаться" и не трогаешь маму. И вообще сейчас мы идём, и ложимся, потому что выходной уже начался, завтра на работу, а я даже поспать нормально не успел. Все понятно? – Так точно, – Котов тушит сигарету и очень серьезно смотрит в глаза майору, как сканером в душу, но тот встречает взгляд - и держит, сколько может. – Серьезно? Что, так просто? Ты интеллигент, офицер в третьем поколении, и даже не попытаешься отстоять свою точку зрения? Правда, никаких возражений? – Константин не жалуется, просто привык за несколько лет совместного проживания к непростому характеру своего капитана, и приготовился к длительной перепалке, а теперь откровенно недоумевал. Но Котов на удивление собран и спокоен. – Никаких. Я офицер в третьем поколении, и приказы старших по званию не оспариваю. Майор тут ты. – Господи, Костя! - Лисицын не выдерживает, и, выбросив недокуренную сигарету прямо через перила, сгребает потомственного офицера в охапку, до судороги в пальцах сжимая его плечи, сминая форменный свитер – Да при чем тут........Всё будет хорошо, понял? Все будет хорошо, Костя! И Котов верит. Он не то чтобы полностью разделяет оптимистичную уверенность старшего по званию, но у него закончились аргументы. – Спать пошли, – раз уж приказы не оспариваются, то грех не воспользоваться. – Кажется, я испортил тебе выходной, – Костя не спешит отстраняться, гася болезненный липкий жар нервного напряжения этой ночи исцеляющим контрастом морозного утра и тёплых рук, обнимающих его за плечи. – Загубил к чёртовой матери, зато невероятно разнообразил мои рабочие будни и жизнь в целом. Идем уже, не май месяц тут стоять. А еще Котов действительно хочет спать, поэтому он прекращает сопротивление, больше не спорит, и наконец- то отвечает на поцелуй.