О, как убийственно мы любим, Как в буйной слепоте страстей Мы то всего вернее губим, Что сердцу нашему милей!.. Ф. Тютчев
Говорят, твой дом там, где тебе хорошо. А почему в этом доме нам хорошо? Может потому, что, распахнув дверь, ты попадаешь в атмосферу тепла и заботы? Может потому, что там есть человек, которого любишь ты, и который любит тебя? Может потому, что там тебя всегда ждут? Или потому, что ты забываешь дорогу в любой другой дом, приходя сюда, чтобы укрыться от мрачности и несправедливости окружающего мира, от ненавистных тебе людей, чтобы избавиться от липкого страха, обнимающего тебя за плечи, что в любой момент можно потерять дорогих людей, или ещё хуже — самому выпасть из цепочки жизни? Спросите Бенедикта, почему его чемоданы, ещё упакованные в багажную плёнку, стоят у двери, в коридоре другого дома, почему такси привезло его именно к этой двери, а не к двери его особняка, почему его одежда неряшливо висит на вешалке, в чуть прикрытом шифоньере, почему его запах уже давно пропитал стены, мебель и бельё квартиры, смешиваясь с запахом рождественской ёлки, которая была куплена совсем недавно и ожидала момента, когда на её густых, колючих ветках засияют гирлянды… Почему он сейчас не в своей постели, не со своей «женой», а вжимает в подушки, тесно прижимая к себе, хозяйку этого дома, ставшего для него центром всего? Спросите его об этом, и Вы получите ответы на все вопросы. Камбербэтч чувствовал себя живым, нужным, любимым и значимым рядом с Софи. Он видел настоящую семью, когда где-нибудь в парке, в кафе или в другом любом месте, все вместе собирались: Софи, Ева, Кристофер и он сам. Но самое главное — всегда было чувство, что ты являешься частью этого. Поэтому он всегда, после очередной рабочей командировки, в первую очередь приезжал в дом Хорсленг. Только в этот раз мужчина застал брюнетку врасплох — он стоял на пороге её жилища посреди ночи. Поэтому он сейчас не в своей постели, не со своей «женой», а вжимает хозяйку дома в подушки, прижимаясь к ней теснее, с каждым движением улавливая её тихий стон. Бенедикт трепетно целует девушку, беспорядочно касаясь губами каждого доступного ему участка горячей кожи, оставляет незаметные в темноте метки, жадно дышит запахом её тела и проникает всё глубже, заставляя сердце беспорядочно бухать в груди, сбивая дыхание. Софи собственнически вцепилась ему в спину и крепко сжимала ногами его ставшую тонкой от бесконечных тренировок и диет талию, выгибаясь на встречу жаркому телу, словно пытаясь соединиться с ним в единое целое. Это не занятие любовью, это — пытка. Стоны уже разрывают грудь, но дать им волю сейчас не лучшая идея, — новорожденный младенец лежит с ними в одной комнате, мирно посапывая после ночной кормёжки. — Господи… — сдавленно выдыхает брюнетка, скользя ногтями по глянцевой спине любовника, перебираясь на шею и остервенело зажимая в кулаке прядь волос, отчего мужчина рычит, впиваясь зубами в её плечо. — Бен… И толчки становятся яростнее, чаще, глубже. Их плоти тесно трутся друг о друга, вызывая перед глазами беспорядочные всполохи, сбивая и без того рваное дыхание, а тело перестаёт слушаться, всё вокруг начинает плыть и кружиться. Но Камбербэтчу, кажется, и этого мало: неожиданно он останавливается и, скользя сухими губами по женскому телу, выпрямляется, смотрит на любовницу с высока, будто наслаждается, тешит своё самолюбие открывшейся ему картиной. Хорсленг обиженно оглядывает своего искусителя, который еле заметно улыбается, наблюдая за ней. Почему он остановился? Чего он хочет? Он решил поиграть? У них нет времени на игры — ребёнок может в любой момент проснуться! Но Бенедикт продолжает тянуть время. Чуть наклоняется, проводит рукой по лицу Софи, убирая прилипшие пряди, переходит на шею, ведя по ней с нажимом, отчего девушка томно выдыхает, сжимает налившуюся грудь, скользит кончиками пальцев по животу и останавливается на бедре, прижимает его к себе и начинает тихонько двигаться, внимательно следя любовницей. С каждым толчком, с каждым движением словно запускается какой-то механизм, который током бьётся в каждой клеточке тела, вызывая дрожь от этих плавных, тягучих движений, от властно впившихся в кожу пальцев и от немыслимых голубых глаз, которые смотрят на тебя в этой кромешной темноте, выискивают каждую родинку, высматривают каждый изгиб тела. — Ах, Бе-ен, — громче обычного выдыхает Хорсленг, скользя рукой по мускулистому торсу любовника, — пожалуйста… И Бенедикт наклоняется к ней, путается пальцами в её густых волосах, а другой рукой подныривает под поясницу, приподнимая её, чтобы быть как можно ближе и проникать как можно глубже. Их губы крепко скрепляются между собой, а тела настолько тесно трутся друг о друга, что оба буквально теряют голову, начиная бешено двигаться друг другу навстречу, сбивая ритм, которого и так нет, забирая у друг друга последние капли воздуха, чтобы ощутить этот яркий спектр всех обострившихся чувств и эмоций, ощутить нечто, похожее на жгут или хлыст, который разворачивается с диким свистом и хлёстко соприкасается с кожей, посмотреть друг другу в глаза и увидеть, что они на одной волне. Хорсленг начинает трясти. Руки беспорядочно мечутся по кровати, ища за что бы ухватиться, а из горла вылетают хриплые, низкие стоны, словно она подавилась слишком большим глотком воздуха. — Как я люблю тебя… — шепчет мужчина. — Как я люблю тебя, Софи… Девушка отчаянно шипит в ответ, немыслимо выгибая спину, потому что по телу словно пустили мощнейший разряд, который заставляет каждую мышцу сокращаться непрерывно, который бросает тело из холода в жар и от которого хотелось душераздирающе кричать, потому что чертовски хорошо. Бенедикта будто отбрасывает этой волной, и он, вцепившись в узкие женские бёдра, начинает остервенело насаживать на себя обмякшее тело, которое принимает его в себя без остатка. По телу пробегают мурашки, а позвоночник обдаёт знакомое тепло, предвещающее скорый конец, который не заставляет себя ждать. Руки моментально немеют и удержаться на ногах, точнее коленях, невозможно, поэтому Камбербэтч падает на Софи, дрожащими ладонями прижимает её к себе и переворачивается на спину, обнимая и целуя драгоценную девушку, которая благодарно прильнула к нему. И все. И больше ничего не надо. Только бы быть вместе, чувствовать тепло друг друга, дарить любовь своим детям, а самим зарождать её в себе, чтобы вместе с ней отдавать тепло, ласку и заботу. Снова и снова. Они оба стали наконец-то счастливейшими людьми. Софи вскидывает руку, чтобы прикоснуться к любимому: нежно провести по острой скуле и остановиться на чётко очерченных губах. В свете уличных фонарей блеснули драгоценные камни, впечатанные в благородный золотой металл — то самое кольцо, которое Бенедикт собственноручно надел на её палец в знак своей любви и того, что она его женщина. Мужчина целует мягкие подушечки пальцев, прикасается к холодному кругляшку и прижимает ладонь к своей щеке. На его пальце нет должного кольца, не смотря на то, что он стал свободным человеком. Развод удалось получить совсем недавно. После того дня, как они «обручились», и Камбербэтч стал уже своеобразным жителем вместе со своим сыном в доме брюнетки, Софи с каждым днём осознавала, что не желает делить своего мужчину с другой женщиной, которая так демонстративно начала заявлять права на всё ещё своего мужа. Уже не хотелось этого перетягивания каната, в котором девушка, очевидно, проигрывала, железной хватке Софи. Хантер оказалась прекрасным манипулятором, особенно когда в её руках главным оружием становился Кристофер. Но Хорсленг прекрасно видела эту боль и обиду, закравшиеся глубоко в душу и управляющие бедной женщиной, которая получила слишком больную пощёчину от жизни. Девушка понимала, что и сам Бенедикт был слаб для такого шага, как заставить жену поставить свою подпись в документе о разводе, поэтому ждала, когда он сам начнёт разговор о такой болезненной теме. Не то что бы Камбербэтч совсем не находил в себе сил для подобного решения, просто… всё было бы проще, если бы не было Кристофера. Или он был бы слишком мал для того, чтобы понимать происходящее вокруг. Он поворачивал голову в одну сторону и видел, как Крис тянется к своей матери, как лишний раз старается прикоснуться к ней, заполучить её улыбку и похвалу любой ценой, и тут же голова могла повернуться в другую сторону и увидеть, как его сын получает это всё безвозмездно, получает это как должное, а не как вознаграждение, потому что между ним и Софи, которая некогда держалась в рамках няни, уже давно завязались отношения матери и сына, потому что так должно быть. Кроме того, Ева — ошибка природы, побочный эффект инцеста — стала для него родной. Бен всегда, после появления сына, хотел «завести» дочь. И только сейчас он понял, что не Хантер не разделяла его интересы, а он сам не хотел делить их с ней, и был прав. Неизвестно, знала ли сама Ева, результатом чего она является, но какая разница, если для него она уже давным-давно стала родной дочерью. На основе этих выводов, Софи и Бенедикт сидели в офисе семейного адвоката напротив Хантер, гордо вскинувшей свой нос: — Не думала, что Вы, мисс Хорсленг, будете присутствовать. Нравится смотреть на результат своей работы? Как поживает Ваше самолюбие? — наигранно говорила шатенка. — Я должна поддержать своего мужчину в подобном решении. Не так ли поступает любящая женщина? — уверенно отвечала брюнетка, сжимая руку Бенедикта под столом, который заметно напрягался, когда Хантер пыталась напоследок оставить хоть капельку грязи в душе няни. Ему было проще самому обороняться и защищать кого-то, чем быть наблюдателем вредности обиженной женщины. — Софи, пожалуйста, подпись… — настаивал Бен, кивая на документ, что лежал между ними и был, казалось, самой большой проблемой. — Знаешь, я, конечно, подпишу и пожелаю Вам счастья, но в глубине души буду надеяться, что жизнь тебя тоже клюнет в твою, кажущуюся на первый взгляд, воспитанную голову… Тебе хорошо. Тебе есть к кому идти и с кем строить свою жизнь дальше. У тебя есть всё… Как когда-то было и у меня с тобой… — монотонно произносила Хантер, оперевшись подбородком на руки. — Софи, я дам тебе всё, что угодно, и оставлю тебе и этот дом, и эти лавры, и деньги — всё, что тебе нужно. Только хватит жить в этой обиде из-за не выполненных мною обещаний, которых я тебе не давал. Я всегда был предельно честен с тобой, но считай, что последние годы нас сводил вместе сын, — устало выдыхает мужчина, крепче держась за руку своей девушки, ведь только она в этой комнате была его поддержкой. — Естественно ты мне это всё оставишь! Даже не сомневайся. Да вот только ты уже не дашь мне то, что нужно, — дрожащим голосом выдыхает женщина. — Ручку, пожалуйста… Предмет сразу же оказывается в её руке, и на тонком листе бумаги появляется скупая роспись. Кажется, будто булыжник скатывается с плеч. Бенедикт наконец-то расслабляется и тянется вперёд за документом, но глаза непроизвольно поднимаются на уже бывшую жену, которая откладывает ручку в сторону и опускает покрасневший не то от усталости, не то от эмоций взгляд. — Спасибо, — шепчет он, заставляя женщину поднять на него свои красивые, голубые глаза. Длинные пальцы легонько прикасаются к холодной женской ладони, но тут же отрываются от неё, возвращаясь к документу, который отправляется в папку к адвокату. — Не нужно меня жалеть, Бенедикт, — Хантер одёргивает руку и привстаёт из-за стола, готовясь покинуть помещение. — Я же знала, на что иду, когда играла в твоём спектакле. От меня ещё что-то нужно? — обращается она к седому мужчине, который протирал свои очки, следя за картиной из-под лба. — Нет, мисс Хантер. Больше ничего не нужно, — коротко отвечал он, и казалось, будто ему откровенно фиолетово на распри, ведь его работа была выполнена. Женщина удовлетворённо кивает головой, задвигает за собой стул и, убрав чёлку с глаз одним резким движением, устремляется к выходу. Хорсленг становится не по себе. В отличии от Бенедикта она не чувствует лёгкости и свободы от той мучительной тяжести, что тянула их обоих назад, подальше друг от друга, разрушая изнутри и являясь причиной всех обидных слов. Хантер не сказала ни слова, но лучше бы она это сделала, а Софи благополучно скрылась бы в исцеляющих объятиях своего мужчины. Брюнетка резко хватает за руку женщину, отчего та вначале пугается и только потом с удивлением смотрит на бывшую няню: — С Вашим сыном всё будет в порядке. Я обещаю… — шепчет она, и кажется, что в изумлённых глазах появляется какая-то искра, но тут же сменяется на обычный безразличный взгляд. — Оу, милочка, боюсь, он мне никогда не был сыном, — брезгливо отдёргивает руку Софи и, водрузив сумку на плечо, уходит, тихо прикрыв за собой дверь. — Боюсь, что это так… — бормочет себе под нос Камбербэтч, заставив девушку обернуться на него. — Не слушай её, — прижимает к себе, легко прикасается губами к виску, — у нас теперь другая история, не так ли? — улыбается он, на что получает согласный кивок. — Я надеюсь, с предстоящей свадьбой никаких проблем не будет, мистер Камбербэтч? — словно гром среди ясного неба, заявляет о себе пожилой мужчина, деловито поглядывая на пару. — Свадьбы не будет, — неожиданно выдаёт Хорсленг, замечая как Бенедикт мрачно поджимает губы, а у адвоката брови медленно начинают ползти на лоб. — К сожалению, мы не можем позволить себе такую роскошь. Но я уверена, что для нас существует компромисс. — Что ж, дело Ваше. Вы знаете, где меня найти. Спасибо, что выбрали нашу компанию, — вздыхает он и, привстав из-за стола и чуть нагнувшись, пожимает руку своим подчинённым. — Удачи.***
— Ты в порядке? Я знаю, как для тебя это важно, но мы, и вправду, не можем себе этого позволить… Дети, они… — беспокоилась Софи, поглядывая на широкую спину мужчины, который усердно пытался установить пакеты с продуктами и подарками так, чтобы их не кидало по салону машины во время поездки. С того момента прошло пару дней, но Бенедикт всё не мог избавиться от осадка и угрюмости, что засели в нём от мысли, будто они не станут мужем и женой. — Да-да, я… Я понимаю, — отвечал он, захлопнув дверцу машины. — Просто… Конечно, хочется, чтобы было как у всех… Чтобы ты была моей женой, а я твоим мужем, чтобы была эта бедная бумажка с нашими подписями, кольца… Но я всё понимаю и поддерживаю тебя в этом решении. Так правильно… — подходит и приобнимает её за талию, заглядывая в ее глаза, где видит себя. А не так уж он и похож на ленивца Сида… — Бе-ен, для нас с тобой создано такое понятие, как гражданский брак… И, кстати говоря, у нас есть кольцо. Одно — моё, но нам ничего не мешает купить ещё одно — для тебя, если тебе так хочется. — Я знаю, Софи… Я знаю… — тянет Бенедикт, оглядывая любимую женщину, рядом с которой всё вокруг буквально дышало счастьем. — Я тебе говорил, что ты у меня красивая? — вдруг заявляет он, вызывая заливистый смех девушки. — Ох, перестань! Даже не начинай. Давай лучше поедем домой… — интонация становится тихой, Хорсленг практически мурчала ему в губы. — Приготовим праздничный ужин, нарядим ёлку, а потом… — А потом?.. — А потом продолжение следует. Я вижу, любопытные камеры уже начали стекаться сюда… — Бенедикт оборачивается и видит банальную для него картину: маленькая группка людей уже столпилась у выезда с парковки. — Да, ты права. Садись в машину… — устало выдыхает он, открывая дверцу машины перед Софи. И почему ему казалось, что их оставят в покое хотя бы на самый, что ни на есть, короткий промежуток времени?***
— С Рождеством! — наполнился поздравлениями зал их уютного дома. Праздник витал в воздухе отовсюду: на улице слышались рождественские гимны, а на каждой двери сверкали венки; из приоткрытых форточек соседних домов доносились весёлые вопли детей, раскрывших свои подарки; и последним штрихом был рождественский снег, падавший с ясного неба — своеобразная традиция английской природы. А в доме Бенедикта и Софи чувствовалась не только праздничная обстановка, но и атмосфера полнейшего уюта и самой чистой любви друг к другу. Кажется, ёль ещё никогда так душисто не пахла, камин никогда не горел таким тёплым пламенем, обед никогда не был таким вкусным, а дом никогда не был так полон. Это самое настоящее волшебство. — Ой, фу, сколько детей… — Валя аккуратно подбиралась к ёлке, стараясь не наступить на вездесущих Кристофера и Еву, снующих по полу от подарков до их уголка на диване, где они распаковывались. В этом году для них много упаковок. Не сложно догадаться от кого. — Камбербэтч, я требую себе новый дом, потому что здесь в основном твоё семейство, нарушающее тишину и покой нашей милой каморки, от которой ничего не осталось. — В честь Рождества и в знак благодарности твоему терпению, я позволю тебе выбрать любой дом и оплачу его! — улыбается в ответ мужчина. — А чего тут выбирать? Вон, соседний дом стоит. Оттуда как раз бабка съезжает. Мне далеко не надо, я всё равно к Вам минимум три раза в день приходить буду: на завтрак, обед и ужин. — Договорились! Только цену узнай, чтобы я чек выписал. — Господь тебя храни. В гостиной вновь раздаётся задорный смех, и Бенедикт чувствует себя словно в своей стихии. Он всегда хотел, чтобы было так, чтобы он сидел на диване, укутанный в тёплый халат перед камином, слушал смех своих детей, которые сейчас благодарно целуют его за прекрасные и желанные подарки, чтобы какая-нибудь животина лежала рядом, а под другим боком — жена, которая тоже наслаждается всей этой приятной суетой, делит с ним тепло объятий, но самое главное — быть частью большой дружной семьи, где каждый любит и уважает друг друга, делится теплом и проявляет заботу. Ему просто хотелось быть счастливым. Быть частью чего-то большого и счастливого. — Ты мне так всех детей разбалуешь! — раздаётся за спиной, и Камбербэтч оборачивает тут же ощущая прилив небывалой нежности. Кажется, будто он сейчас растекается по дивану тёплой лужицей. — Не смотри на меня так, лучше подержи ребёнка, пока я накрою на стол, хорошо? — Бен лишь молча протягивает руки, принимая столь ценную для него ношу. Зачем говорить, если Хорсленг сама читает всё по его лицу и таким живым глазам. — Люблю тебя, — произносит она и наклоняется, соприкасаясь с любимыми губами. — И я тебя, — шепчет мужчина, провожая взглядом возлюбленную. Маленькая, совсем крохотная, ладошка прикасается к его колючему из-за щетины подбородку, и Бенедикт плавно поворачивает голову и встречается взглядом со своим ребёнком, который смотрит на него большими, такими красивыми и бескрайними карими глазами, доставшихся ему от матери. Это словно воссоединение, становление единым целым без физического контакта. Просто один ясный младенческий взгляд смотрит глубоко в тебя, пробирается в душу и переворачивает там всё, а вместе с этим и твои взгляды на жизнь. Всё становится ярким, предельно ясным, и ты ставишь перед собой единую задачу — оберегать свою семью, своего ребёнка, свою попытку изменить будущее в лучшую сторону. — Моё солнышко, — промелькивает в голове. К слову, в семье Хорсленг-Камбербэтч родилась девочка. Наверное, звёзды так совпали, угодив желанию Бенедикта и продолжив обычай в роду Хорсленг — вторым ребёнком в семье всегда была дочь. Это была настоящая красавица, и Бен уже видел, как ходит за ней с ружьём по пятам, отбиваясь от её ухажеров. Только сейчас понял эту банальную ревность ко всем мальчишкам. Надо было видеть его лицо, когда, выведя в очередной раз детей на игровую площадку, его малышкой заинтересовались будущие мужчины. Хорсленг лишь любя смеялась, каждый раз оттаскивая своего мужчину от песочницы, где их дочь норовила закопать своих «ухажеров», и каждый раз, когда ей это удавалось, она быстро уползала к своему папе, ехидно улыбаясь. — Моя девочка, — гордился Бен, убегая от возмущённых мам со своей проказницей на руках к другим аттракционам. — Так, конечно, нельзя, это плохо, но ты точно моя девочка. Софи лишь оставалось радоваться. Такой нежности, любви и заботы к своим детям она никогда не видела. И не верится, что это происходит на самом деле, что это не один из многочисленных снов, которые она видела. Это реальность. Такая красивая, нереальная, слишком хорошая реальность. Бенедикт был настоящим отцом и для Евы, и для их маленькой девочки. Хорсленг была счастлива видеть, как он укладывает малютку, спев ей песенку про чёрную овечку, как он поочерёдно целует и обнимает Кристофера и её дочь, как она сама засыпает с ним в одной постели, чувствуя его тепло и любовь, не боясь, что это нужно с кем-то делить, что он может уйти куда-то и ещё долго не возвращаться. Это всё её. Может нет колец и того бедного свидетельства о браке с их подписями, но есть их семья. И сейчас, усаживаясь за праздничный стол, у всех на душе тепло, у всех горят глаза и сверкают улыбки. По кухне гуляет весёлый гул, перебиваемый редким мяуканьем кота, пытающегося смахнуть с себя эльфийский колпак, любезно надетый Кристофером. Софи подаёт белоснежные тарелки, на которые Бенедикт кладёт весомые куски фаршированной индейки, и обнимает широкую грудь своего любимого мужчины, чувствуя его тепло, будто оно растекается от него через кожу, заполняя каждую клеточку, каждый сосуд. Камбербэтч приобнимает её в ответ, целует в податливые губы и прижимается острой скулой к её виску. Рядом, на высоком стульчике, малютка заинтересованно наблюдает за всем происходящим, зацикливая своё внимание на Крисе и Еве, которые по-братски, или по-сестрински, подшучивают друг над другом, утаскивая кусок еды из тарелок. Даже Валя не чувствует себя чужой среди этих людей, и ненависть к детям забывается, а неловкость при большом скоплении народа пропадает, ведь здесь все свои, здесь все родные, здесь все любимы — в этом смысл Рождества.