***
Напряжённую тишину, повисшую между супругами, нарушали лишь щебетание птиц и шум проезжающих мимо машин. Хантер тоскливо поглядывала на спину мужа, который старательно укладывал тяжёлые чемоданы в багажник. Они так и не поговорили. Точнее Софи молчала, не испытывая желания мусолить и разбираться в понятных ребёнку истинах, а Бенедикт всё не мог понять, где оплошал, хотя, возможно, только делал вид. Дом начал давить, а играть счастливую жену становилось всё сложнее: улыбаться; незатейливо, нежно приобнимать мужа; подставлять щёку под его губы, делая вид, что это происходит постоянно. Хантер прекрасно знала на что идёт, когда ставила роспись в документе, знала, что «как раньше» не будет, знала, что последняя соломинка может в любой момент переломиться по её вине, но так хотелось верить, что это «как раньше» останется в их доме, что она вновь станет любимой и останется такой навсегда, пока сама не разлюбит. Сколько слёз пролито? Сколько девушек было выгнано из их дома для перестраховки? Сколько сил и нервов было потрачено на маленького Кристофера? Сколько терпения пришлось отдать, пытаясь лишний раз обратить внимание мужчины на себя, пытаясь вновь увидеть в его глазах тот свет, что был в самом начале их отношений? Не сосчитать. И всё разрушилось, всё сломалось из-за одной женщины. Из-за молодой и красивой женщины с невинной улыбкой. — Ну что, ты готова? — Софи поднимает глаза на Бенедикта. — Я буду скучать… — шепчет он и тянется за поцелуем, но утыкается в острую скулу. — Я так не думаю, — плюнула в ответ женщина, призывно заглядывая в удивлённые глаза супруга. — Думаю, твой сын тебя развлечёт. Особенно, его няня. — Софи, пожалуйста, не начинай, — стонет Камбербэтч, запрокидывая голову. — Я так понимаю, она носит твоего ребёнка? Ты не подумай, я не глупая, но я должна знать наверняка, должна услышать это от тебя, должна услышать, что ты осознавал, что будет, когда трахал её в нашем доме. В своём кабинете. На столе. И в Сан-Диего… — сердце сжимается, слёзы подступают, но она должна была это сказать, должна была задеть его в ответ. — Ты видела… Тогда, в больнице? — Бенедикт говорит это без доли удивления. — Да. Жалко было там оставлять стаканчики, какао был вкусным. Скажи мне. Скажи это мне в глаза, как когда-то говорил, что любишь… — Да. Да, она носит моего ребёнка, — выдыхает мужчина, опуская глаза. — Ты знала, что рано или поздно это случится. — Да, но не думала, что у тебя хватит на такое совести, ведь ты всегда был таким… правильным, таким воспитанным! Я думала, что ты хотя бы ради сына не будешь ломать то, что построено на спичках! Ты не мне в душу плюнул, а Кристоферу… — Знаешь что? С меня хватит всяких условий и договоров! Я хочу свободно жить, существовать для своего сына, любить по-настоящему, а не потому, что обещал, понимаешь? Я благодарен, благодарен тебе за всё, честно. Спасибо, что ты есть в моей жизни, и я не говорю, что больше не люблю тебя, ты для меня по-прежнему важна, но любима мной как… — Как мать твоего ребёнка?! — срывается женщина, сжимая руки в кулаки. — Не нужна мне такая любовь, Бен! Знаешь, если ты собираешься подать на развод, то я тебе не позволю, — горький оскал появляется на лице. — Ты предпочтёшь горевать вместо того, чтобы стать свободной и найти мужчину, который будет тебя по-настоящему любить? — мужчина сводит брови вместе и приобнимает себя за плечи, пытаясь понять смысл действий супруги. — А я смотрю, ты уже понадеялся, — усмехается она. — Да, я предпочту быть горьким напоминанием о том, что не от всего можно избавиться, когда тебе захочется. Я каждый-божий-день буду напоминать тебе об этом своим видом… — Софи… — Я, — подходит вплотную, прижимается губами к уху и сквозь слёзы шепчет, как можно чётче и холоднее, чтобы он почувствовал, как слова, словно яд, растекаются по его телу, наполняя каждый сосуд, каждую клеточку собой, отдавая острой болью в груди, — ненавижу тебя. — Мама! — раздаётся рядом. — Мама! — и Софи присаживается на корточки, распахивая объятия и прижимая сына как можно теснее. — Пришёл попрощаться, солнышко? — кажется, впервые она так нежна к нему, впервые показывает свою любовь. — Угу, а почему ты плачешь? — не отрываясь от материнского плеча, спрашивает Крис, прикрыв от небывалой теплоты глаза. — Потому что буду очень скучать по тебе. Знай, Крис, что я люблю тебя, и буду любить, чтобы не случилось, и каким бы ты не был, потому что ты мой сынок… — на последнем дыхании шепчет Хантер, словно в последний раз обнимая его с каждым словом всё сильнее, но ребёнка приходится оторвать от себя, так как таксист нетерпеливо бьёт рукой по двери. — Я люблю тебя. — И я тебя, мамочка… — Кристофер зачарованно смотрит на её заплаканное лицо, чувствуя, что рука отца тянет его к себе, и горячие дорожки начинают падать на его пухленькие щёчки. — Ну, родной, не надо плакать, — берёт его на руки Бен. — Помаши маме, чтобы она улыбнулась, — берёт маленькую ладошку в свою руку и машет вместе с ним уезжающей машине, уловив глазами мимолётную улыбку Софи, — вот так, теперь и ты улыбнись! Хорошо-о. Всё, успокаивайся, идём в дом. — А мама надолго? Она ещё приедет, да? — прижимаясь к отцу, тоскливо спрашивает ребёнок, поглядывая на уходящую вдаль дорогу. — Разумеется, солнышко, она приедет… Она всегда будет с нами. *** — Какое жалкое зрелище, — раздаётся в голове брюнетки. — Посмотри, как ты умеешь — разрушаешь семьи, не прикладывая к этому свои силы. Практически. И это было горькой правдой для Софи. Она, словно героиня дешёвого романа, влюбила в себя своего работодателя, не шевеля и пальцем. А ещё ирония состояла в том, что он сам когда-то был для неё объектом обожания. Все глупые девичьи мечты исполнились в мгновение ока, но удовольствия в себе они не несли. Было всё: и секс, и любовь, и тепло, и забота, даже будет ребёнок, но где то счастье, которое представлялось в подростковой голове, ещё не познавшей суровую реальность? Где эти немые разговоры о любви, жаркие ночи, совместные завтраки и скука друг по другу? Этого ничего нет. Не в этой реальности, не в этом времени, не в этих обстоятельствах. Такой любви не существует. Хорсленг, увы, не суждено попробовать её на вкус. — Иисусе! — слышится за спиной голос Бенедикта, брюнетка отворачивается от окна и сама на минуту приходит в ужас от вида кухни. — Это что ещё такое?! — Мы играли… — Кристофер моментально спрыгивает с рук отца и пятится за Лилит, замершей с веником в руках. Неужели боится? Этот мужчина с жизнерадостной улыбкой и милыми морщинками может быть строгим до такой степени, что его начинает бояться родной сын? Что? Бред! Не вяжется это с образом того мужчины, которого знает Софи. Он даже на пса соседского не может накричать, когда тот грызёт через забор кусты. — Мы играли?! Мы играли! Я не буду спрашивать, во что Вы играли, но спрошу почему, если играли Вы, то убирается одна Лилит? — Вот же дети! — усмехается про себя Хорсленг. — Не могут одного послушать, так теперь получают от всех. — Оба в кладовку, взять веник и по совку каждому, и чтобы на кухне не было ни одной крошки. Быстро! — дети сразу же подлетают к двери и уносятся с диким топотом наверх, сбивая с ног Джо. — Негодники! — сердится она, но её голос становится неслышным, когда дверь замыкается. — Бедные дети, — парирует няня, облокотившись на плиту. — Наверное, снег пойдёт — мистер Камбербэтч позволил себе негодовать на детей. — Сказала та, которая за всё это время не смогла их утихомирить, — Бенедикт подходит к ней, обнимает за талию, прижимая к себе вплотную, но тут же пропускает тихий смешок, так как вплотную к нему оказался прижат лишь округлый живот, а до самой девушки оставалась ещё сантиметров двадцать. — Эй, полегче! Вообще-то у меня под сердцем твой ребёнок, и он съедает всю мою злобу и твёрдость, делая меня бесхарактерной и беззащитной. Что? Не получается как прежде меня зажимать, да? А я тебе говорила! — смеётся вместе с ним брюнетка, приобняв за плечи. — Ничего, эти жалкие сантиметры я могу сократить другим способом. — Каким? — Таким, — наклоняется вперёд, перенося свой вес на руки, поставленные уже на стол, чтобы не задавить хрупкую любовницу, и целует нежно, аккуратно, словно подготавливая. — Не увлекайся, — выдыхает Софи, слыша приближение детских криков, — дети… — Мы взяли! — с бешеными глазами и с диким шумом виновники беспорядка влетают в кухню, рассредоточившись по разным углам. — Почему так долго? — вновь грозно произносит мужчина. Разумеется, он просто строит из себя злого дядьку, как и думала няня. — Не могли достать совок, — тихо произносит Лилит. — Нам Джозефина помогла. — Метите вениками тщательно! Я лично проверю чистоту кухни. — А я проконтролирую! — подаёт голос брюнетка, выглядывая из-за широкого плеча, так как по-прежнему была зажата между мужчиной и плитой. — Да, а няня Софи проконтролирует! — Я видела… — М? — тянет Бенедикт, отстранившись от девушки и пристроившись рядом, заглядывает в глаза, периодически следя за работой на кухне. — То, как Вы разговаривали… Она… Она знает? Ты сказал ей? — Да, она знает о нас с тобой и о том, что ты беременна от меня. — В-всмысле? — В прямом. Как оказалось, она даже знает, когда мы его зачали… Слушай, она… — Этого… этого не может быть! Как она узнала об этом? Смысл тогда этих любезностей, что она мне оказывала?.. — Тише, успокойся. Послушай меня… — Бенедикт! — вновь перебивает его Софи, и кажется, что присутствие детей её мало беспокоит. — Боже… — выдыхает Камбербэтч и, замечая, что пара любопытных глаз нагло пялятся на них, хватает Хорсленг за руку и тащит на крыльцо, выходящее в сад, напоследок выглянув из-за косяка двери и пригрозив малышне пальцем: — Убирайтесь! — Полегче! — выпаливает брюнетка, уткнувшись в одну из колон. — Нет, послушай меня! Хоть раз, хоть раз в жизни послушай и услышь! — выставляет палец перед её лицом, а в глазах негодование, злость, обида. — Я знаю, как она узнала, но это уже не важно. Софи прекрасно знала, когда подписывала свидетельство о браке, что нас ожидает. Она знала, почему стала моей женой. Прекрасно знала, ума ей не занимать! А эта сцена возле автомобиля, не что иное, как банальная детская обида! Обида на то, что я не выполнил своё обещание, которое она сама себе давала моим голосом! — Не говори о ней так… Она часть твоей семьи… — Семьи? Софи, ты серьёзно, семьи? Где ты видишь эту семью? Мы с ней словно склейка пазлов, держащихся на мотке скотча, потому что выемки не подходят! Не было никакой семьи. Были только я и Кристофер, а она как приложение! Знаешь, я верил, всегда верил и надеялся, что, может быть, она растает к Крису, что сможет принять его как не просто то, что держит нас вместе, но и как нашего сына… — Бенедикт устало трёт лицо и набирает воздуха в лёгкие, подходит ближе к любовнице и берётся пальцами за подбородок Софи, направляя взгляд на себя. — Сейчас для меня важны ты, Кристофер и твоя дочь. Мне важно наше будущее. Будущее нашей семьи. Настоящей. Понимаешь? Хорсленг лишь подаётся вперёд и целует. Сама. Первая подалась ему навстречу по своей воле, не потому что он попросил, или он коснулся первым, а потому что сама так захотела. Впервые. Захотела утешить, показать, что любит, что, конечно, понимает его, что сама беспокоится об их будущем, что он также важен для неё. И от этого внутри становится так тепло и хорошо, что Камбербэтч моментально расслабляется, утопая в её объятиях, и целует в ответ, как способен только для неё. Воздух заканчивается, но важно ли это, когда открывается второе дыхание… Брюнетка первая сдаётся под натиском нехватки кислорода и, нежно ведя губами, соскальзывает на широкое плечо, утыкаясь в шею. — Ты знаешь, что ты сегодня дежурная по второму этажу и заведующая детским отделением? — шепчет он ей в макушку, раскачивая из стороны в сторону. — Что? — непонимающе смеётся она, всё больше пригреваясь к любовнику. — Дежуришь на втором этаже и следишь за детьми. Одна. — Что?! Снова таскать за собой буржуя? Не-ет, не хочу. Мы не любим друг друга. — Я думал, что один называю так тележку… — смеётся Бенедикт. — Как видишь, нет. — Не волнуйся. Тебе нужно просто следить за тем, чтобы дети не разнесли всё на втором этаже. Они ведь засядут у Кристофера в комнате, а когда в доме Лилит и Крис, то жди апокалипсиса — и кирпичика от дома не останется. Мне нужно уехать, проследить за ними я не смогу, да и боюсь их, если честно. — Что?! — ещё больше хихикает няня, подняв голову. — Кто-то здесь строил из себя противного дядьку, от которого они сами чуть в штаны не наложили! — Ну, это я для виду. Актёрское ремесло очень универсально! А так… Ты же знаешь, я и на соседскую собаку не могу накричать, когда она грызёт мои кусты. Ну такая милаха, пока не зарычит сама! — Эх, доброта твоя — враг твой. Не волнуйся, дом будет стоять на месте, я обещаю.***
Не такая уж и страшная эта парочка — Кристофер и Лилит — как говорил Бенедикт. Достаточно найти им занятие, которое будет по душе обоим, и запереть в комнате, чтобы они разносили только свою комнату, а не весь этаж. Не волнуйтесь, дети «заперты в комнате» не в прямом смысле, и, если им надо будет разнести полдома, то они легко выберутся из помещения, всего лишь открыв дверь. Дети вежливо вытолкнули няню за дверь, попросив не мешать им, на что она лишь обиженно фыркнула и направилась в соседнюю комнату, в кабинет Бенедикта. Она сюда часто заходила, предпочитая посидеть в кресле перед столом, рассматривая фотографии, книги, различные бумаги с кучей текста, чем валяться на просторной кровати в своей светлой каморке. Здесь ей намного уютнее и привычнее, здесь она чувствует себя в безопасности. Неизвестно почему. Может, потому, что здесь происходила большая часть ярких моментов их отношений с Бенедиктом, и каждая вещь тут была наполнена его теплотой и заботой по отношению к ней. Если бы Софи предложили выбирать себе комнату, где бы она смогла жить, то её выбор бы пал именно на кабинет любовника, потому что брюнетка успела здесь душевно обустроиться и уже по-хозяйски лазила на полках и в шкафчиках. Неожиданно чувствуются слабые толчки внутри, и Хорсленг легонько притрагивается к животу, не понятно почему улыбаясь, нежно ведёт по нему, успокаивая активного обитателя. Глаза пробегают по столу в поисках предмета, с помощью которого можно было бы скоротать время ожидания, когда дети вновь разрешат ей войти в их комнату, и её внимание привлекает папка, торчащая среди стопок бумаг, очень похожая на ту, в которой Софи отправляла своё резюме. Руки не произвольно тянутся к предмету, аккуратно выуживая его, и открывают. Точно, это оно. Бенедикт и вправду оставил его себе и постоянно просматривал, судя по краям страниц. На колени неожиданно падает длинный глянцевый прямоугольник, брюнетка аккуратно переворачивает его и на секунду теряется. Это фотографии, сделанные в фото-будке в парке развлечений, в день рождения Кристофера: она, Бенедикт, Крис и Ева, и все дружно строят гримасы, уставившись в поисковое окно фотоаппарата. Хорсленг пропускает нервный смешок, потому что для неё это как-то слишком — лелеять подобное каждый раз, когда открываешь папку, поэтому она откладывает фотографии в сторону и разглядывает сделанные мужчиной для чего-то пометки. — Ты здесь только два года, а уже хозяйничаешь в чужом доме, словно он твой. Ах, да, я забыла… Ты же будешь здесь скоро жить по появлению ребёнка на свет, да… Как долго ты это планировала? Наверное, это уже у тебя в привычке — разрушать чужие семьи, трахаясь с мужчиной, у которого жена и сын, а потом забеременеть от него, привязав тем самым к себе. Браво, это достойно похвалы. Ты превзошла все мои ожидания. — Софи поднимает голову и смотрит на Кейт, прислонившуюся к двери, которая демонстративно хлопала в ладоши после своей красочной речи. — Это ты ей обо всём рассказала, — шепчет девушка. — Справедливость должна была восторжествовать, — жмёт плечами в ответ Кейт, гордо поднимая голову и улыбаясь язвительной улыбкой. — Странно слышать слово «справедливость» от тебя. Как давно ты следишь за мной… за нами? — С самого начала. — Зачем? Хотела потешить своё самолюбие? Или тебе просто не по себе от того, что я смогла завоевать его внимание, не прикладывая к этому никаких усилий? А ведь ты так старалась, так потела перед ним, но всё коту под хвост! — Смотри, как бы за эти слова ты не вылетела отсюда, — усмехается прислуга, озлобленно сверля няню глазами. — Я могу сама уйти. — Сколько раз ты пыталась это сделать, но ты всё равно здесь, — Кейт уже оборачивается, чтобы уйти, но брюнетка останавливает её. — А если я просто не хотела уходить? — Делала это для того, чтобы Бенедикт лишний раз приголубил тебя? — удивляется девушка. — Охо-хо, дорогая, тогда ты ломаешь все стереотипы! Ну, а если получится, то флаг тебе в руки, но не думай, что Бен держит тебя подле себя, потому что любит, он просто не хочет отпускать своего ребёнка, — кидает она напоследок. — Дрянь, — выплёвывает Софи, остервенело листая резюме в поиске контракта, который, наверняка, здесь. И она вновь оказалась права. — Работник имеет право уволиться только по согласию работодателя… — читает Хорсленг и тут же опускает руки, так как в голове сразу всплывает, что Бенедикт и есть работодатель, а он своё согласие не даст, ни за что, да ещё этот пункт, что она обучает ребёнка до поступления в школу. Но ведь есть Софи, а ей буквально все твердили, что последнее слово всегда за ней. Может быть, она с радостью выпнет её с работы, только попроси… Руки тянутся в карман, выуживая из него телефон, пальцы быстро порхают по дисплею, находя нужный номер, и прохладное стекло прислоняется к уху, в ожидании ответа. — Да? — слышится ослабший голос в трубке. — Здравствуйте, миссис Камбербэтч, Вы можете говорить? — вежливость превыше всего, даже в подобной ситуации. — Да, говорите, мисс Хорсленг, я слушаю Вас. — Мне… мне нужно Ваше согласие на моё увольнение… Я понимаю, что нужно заявление и Ваша подпись, но я могла основываться хотя бы на Вашем слове, пока дожидалась бы Вашего приезда… — вдруг из динамиков раздаётся звонкий смех, и Софи не сразу понимает, что это адресовано ей. — Что-то не так? — Знаете, Вы сейчас так похожи на крысу, которая бежит с тонущего корабля. Вы разрушили семью и теперь желаете выйти из неё, оставив руины? Не получится. Вы — часть этого всего, всей этой каши, что заварили на пару с Бенедиктом, Вам и расхлёбывать. Зная моего мужа, Вы будете с ним счастливы, но вопрос в том, захотите ли Вы этого. Я не даю своего согласия, — и голос резко обрывается, сменяясь на короткие гудки. Софи отрывает телефон от уха и тоскливо смотрит куда-то сквозь стены. Внутри возникает такое чувство, что каждому человеку в этом доме нужно её оскорбить, обозвать, принизить обидным словом, и она отчётливо понимает, что все они правы. Хантер, и правда, умна. Оставить любовницу мужа плавать в подобном болоте, которое было создано ими двумя, — самая жестокая месть за разрушенное «счастье». По-крайней мере для Хорсленг это точно ассоциировалось с адом. Ребёнок вновь толкает мать изнутри, вытаскивая из самопоедания. Он действительно, словно громоотвод, впитывает в себя всю злость, обиду и негатив, потому что только почувствовав его движение, услышав его сердцебиение и зная, что он совсем скоро будет лежать в материнских объятиях, укутанный в плед, уже не хочется думать о плохом, хочется думать об этих ощущениях, которые испытаешь, когда впервые увидишь своего ребёнка. — О, милочка, — в проёме застывает Джо, мурлыча, словно кошка-мать над своим дитём, — а тебе никто не сказал? Ты можешь идти домой. Я послежу за детьми. Тебе нужно больше отдыхать и уделять время себе. — Спасибо, Джозефина, — выдыхает Софи, подняв голову. -Спасибо. Надеюсь, я тоже смогу когда-нибудь ответить тебе тем же.***
Бенедикт приезжает домой под вечер, уже начинает потихоньку смеркаться, но первое, что он делает, это облегчённо выдыхает, видя, что дом стоит и все окна целы, правда, заходить домой всё ещё страшновато. Не то, чтобы Камбербэтч трус, но детских фокусов стоит опасаться. Однако в коридорах чисто и на втором этаже подозрительно тихо. Мужчина был очень удивлён, что Хорсленг не вышла ему на встречу и не попадалась по пути. Обычно, она первый человек, которого он видит, и Кристофер всегда вертится рядом с ней, но сейчас даже его не было слышно. Ни его, ни Лилит… Сердце начинает шалить, при чём очень сильно. Они, что, поубивали друг друга?! Дети вновь похоронили ещё одну няню?! — Если Вы ищете Софи, то она ушла, — Бенедикт подскакивает на месте. — Она уже дома, — улыбается старушка Джо, неожиданно появившись позади него с тазом в руках. — Да? — выдыхает мужчина. — А Крис, где он? — В своей комнате, где ж ему быть! Убирает свои джунгли. — Джунгли?! Господи, что случилось?! Откуда они взяли столько деревьев, как?! А сад цел? Столько сил потрачено на этот сад, а теперь он в комнате моего сына! Как они умудрились? А если это соседский сад?! Катастрофа!!! Маленькие троглодиты! — мысли в голове заметались, словно гоночные болиды, и ноги сами побежали в сторону детской. Перекрестившись, прочитав все известные ему молитвы и набравшись смелости, Камбербэтч приоткрыл дверь, оценивая обстановку сквозь маленькую щёлку. — Вау… — только и вымолвил он, осматривая комнату. Джунгли были, но без песка, вырванных деревьев и кустов, без разбросанных по всему полу цветов. Кристофер сидел среди горы игрушек, бумажек, непонятных рисунков, выполняющих роль декораций, и улыбался своей беззаботной улыбкой с какими-то перьями на голове. Бедная птица, кого они уже общипали?! — Вау, — единственное, что приходит на ум, смотря на этот хаос. Что ж, лучше так, чем сад в доме с червяками, жуками и прочей грязью. — А где Лилит? — А она ушла домой, — Крис доволен, как никогда. — Ты не волнуйся, папочка, я всё уберу. Без Лилит. Она девочка, а я же мальчик! Я должен всё делать сам. — Естественно, ты всё уберёшь, но мне нужно с тобой серьёзно поговорить. — Как мужчина с мужчиной? — Как мужчина с мужчиной, — утвердительно кивает Бенедикт, присаживаясь напротив сына. — Иди ко мне, — Кристофер с горящими глазами подбегает к нему и плюхается между его ног, что-что, а разговоры «как мужчина с мужчиной» он обожал. — Это очень серьёзный вопрос, сынок. Он касается твоей мамы и няни Софи. Я знаю, как сильно ты любишь маму и няню, но давай представим, что твоей мамой может стать няня Софи, как ты к этому отнесёшься? — нежно целует макушку, вынимая из спутанных волос перья, желая показать, что он рядом, что примет любой его ответ и будет считаться с ним. — Нет, — мрачно отвечает ребёнок, рассматривая беспорядок, который он устроил на пару с Лилит. — Нет? — Нет. Если бы можно было сделать так, чтобы у меня было две мамы: первая — моя мама, а вторая — няня Софи, то я бы согласился. Я люблю их обоих, и, если выберу не маму, а няню Софи, то обижу её, а если выберу не няню Софи, то её обижу… Можно так представить, что у меня две мамы? — поднимает взгляд на отца, но тот лишь неопределённо поджимает губы. — Нельзя? — Знаешь, для тебя всё можно, но это сложно. Конечно, мамы может быть две, но какую-то ты всё равно будешь любить больше… — А кого… Кого ты любишь, пап? — Я? — Только честно… — Я… Ох, сынок, я люблю няню Софи, к сожалению… — Почему к сожалению? — Потому что это неправильно. Я должен любить твою маму, а не другую… Возможно, ты поймёшь меня, когда вырастешь, но я бы не хотел, чтобы ты поступил также, как я. В твоей жизни должна быть одна девочка, которую ты будешь любить… — наступает тишина. Как донести ребёнку, что ты не любишь свою жену, а изменяешь ей с няней, которая носит его, возможно, братика, а может и сестру; с которой хочется жить вместе, видеть её каждое утро, каждый день рядом, в постели, за завтраком, за ужином, держать её за руку и знать, что она твоя. — Пусть у меня будет две мамы. Няня Софи и моя мама. Я буду любить няню Софи немного, чуть-чуть, совсем чуть-чуть, во-от на столечко, — вытягивает пальчики, показывая маленькую щёлку между ними, — больше, чем маму. Ведь ты тоже её любишь больше, чем маму, а я, наверное, даже больше, чем ты, — тихо говорит малыш, прижавшись к отцу. — Но точно я люблю тебя больше, чем ты меня. Бенедикт лишь легко смеётся, целуя маленькие пальчики, щёчки, нос, глаза, макушку, покрытую светлыми кудряшками, и прижимает к себе настолько сильно, что Кристофер отчаянно кряхтит, задыхаясь от смеха. — Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, родной, — шепчет он, отпуская сына. — Смотри, что у меня есть, — заводит руку за спину и чуть приподнимается, вытаскивая из заднего кармана джинс маленькую коробочку, вытягивает вперёд и тихонько открывает. — Вау, ты его няне Софи подаришь? — зачарованно оглядывая содержимое ювелирной коробки, выдыхает ребёнок. — Угу. — О, а можно мне с тобой? — Нет, сынок, я должен сделать это сам, один, без твоей помощи. Я потом тебе расскажу… — Как сказку на ночь? — Как сказку на ночь, — смеётся Камбербэтч, убирая подарок назад и целуя сына в висок. — Пожелай мне удачи, бравый индеец.***
— А сейчас, на нашем радио… — раздавалось из динамиков магнитофона. Софи впервые за вечер почувствовала себя в своей тарелке, укутавшись в махровый халат и разбирая чистые вещи, чтобы освободить место для одежды дочери, которая должна приехать уже в следующем месяце. Весь дом вместе с хозяйкой замер в ожидании. Не смотря на то, что девушка была в доме одна — подруга работала в ночную смену — одиночества не ощущалось, да и быть частью какой-то компании не очень хотелось. Единственный, кто нарушал личное пространство Хорсленг — это кот, нагло развалившийся на полу, в вещах, оставляя на ней комки шерсти. Сколько она не пыталась его согнать, противное животное пускало в ход когти, считая, что с ним играют. Домашняя обстановка полностью овладела брюнеткой, и она, мурлыкая под песню, пританцовывала, поглаживая плотный живот, словно танцуя с ним, но гармонию разрезал звонок в дверь. Издав стоны великомученика, девушка потащилась открывать дверь незваному гостю, приготовившись высказать всё, что думает. — Привет, — улыбается Бенедикт. Чёрт тебя подери, беременность! Почему, когда он так делает, Софи, улавливая взглядом любимые морщинки, глупо улыбается в ответ, опуская глаза, и уже готова упасть в его объятия, лишь бы всё это принадлежало ей: любая ласка, любая улыбка, любой взгляд. — Я помешал? — Какая разница, если ты уже здесь. Проходи, я поставлю чайник, — мурлычет девушка, пропуская гостя в дом. — А Валя?.. — снимает пальто и стряхивает с него маленькие капельки дождя, который моросит на улице. — Она сегодня в ночь. Не волнуйся, мы одни, если тебя не смущает кот, — брюнетка принимает верхнюю одежду и вешает её на крючок. — Осматривайся, я буду на кухне. Тебе какой чай? — говорит она, заворачивая в столовую. — Какой нальёшь, я не привередливый… — Бенедикт идёт за ней, оглядываясь по сторонам. — У тебя уютно… — Спасибо. Если что, тебе здесь всегда рады, — оборачивается Софи, на секунду отвлёкшись от чайника. — Ты что-то хотел? Приехал так поздно… — Я приехал бы раньше, если бы не пришлось искоренять джунгли из комнаты Кристофера, — Камбербэтч подходит к ней, касается губами нежной шеи и кладёт руки на её живот, поглаживая его, сопровождая каждое движение новым касанием губ. — Ах, это… — выдыхает девушка, чувствуя, как по телу проходит мандраж, — мы немного поиграли. — Как ты? Знаешь, когда я зашёл в дом, у меня был сильнейший страх, что они тебя извели. У меня до сих пор перед глазами тот момент… — Как видишь, жива и цела. За меня не волнуйся, уж я-то могу накричать на соседскую собаку, когда она грызёт твои кусты… — смеются вместе над этой бедной собакой. Теперь уровень смелости будет измеряться тем, сможет ли человек прикрикнуть на чужую собаку, когда она портит твоё имущество. — Это Кейт… — Что? Собака? — Нет, это Кейт рассказала Софи про нас… — Я знаю. Кейт — глаза и уши моей жены в её отсутствие. — Погоди, так ты знал? — Софи разворачивается, недоуменно поглядывая на любовника, который тянет её на себя — подальше от плиты. — То, что следит — нет, а от кого Софи получает информацию догадаться несложно. — М-м… — Угу-у… О, — резко выпрямляется Бенедикт и оборачивается на магнитофон, — моя любимая песня в этом плейлисте… Потанцуем? — улыбается он и пятится назад, чтобы сделать погромче. — Что-о? — смеясь, тянет девушка, подходя к нему. — Здесь? — окидывает взглядом кухню. — Почему бы нет? Если не хочешь здесь, идём в зал, или в коридор, или ещё куда-нибудь. Скоротаем время, пока чайник греется, — мужчина притягивает её к себе, укладывает руку на талию, и начинает плавно двигаться в такт музыке. — Ну ладно… — сдаётся она, вторя его движениям и смотря в глаза. — Так зачем ты приехал, Бенедикт? — Я тут посоветовался с сыном, мисс Хорсленг, и мы решили, что… — Что «что»? — Что… — Бенедикт откровенно тянул время, не зная, как начать разговор. Да ещё надо и коробочку достать! — Знаешь… — тихонько наклоняет её и возвращает в исходное положение, — погоди… — заводит руку за спину, вытягивает подарок из заднего кармана и, отпустив Хорсленг, поднимет крышку, обхватывая тонкий золотой кругляшок. — Мы с Кристофером поговорили и… Мы любим тебя больше всего на свете, ты для нас дорога, особенно для меня, и, зная, что тебе очень нелегко, что ты терпишь кучу всего, что на тебя свалилось целое небо, я бы хотел, чтобы ты знала, что ты любима. Я не смогу быть постоянно рядом, и меня нет именно в те моменты, когда тебе очень плохо, когда ты переживаешь не самые лучшие времена, и я не могу сказать тебе нужные слова… — обхватывает её руку и аккуратно надевает кольцо на безымянный палец, тут же прильнув к тыльной стороне ладони губами. — Я хочу делить своё будущее с тобой. Создать с тобой семью… Возвращаться домой и знать, что там меня ждёт женщина, которую я люблю по-настоящему, а не потому, что нас что-то связывает… — Господи, я… я рожу сейчас… — еле слышно выдыхает Хорсленг, уставившись на свой палец. Она вроде бы понимала, что происходит, а вроде бы нет, но отчётливо чувствовала, как Бенедикт волнуется, как для него важен этот момент. — Чего? — переспрашивает он, прерывисто дыша. — Я в шоке, если честно… — Я знаю, знаю, что делаю это не в подходящем месте, что… — Это… обручение? — недоумевает Софи, вертя рукой туда-сюда и пытаясь догнать мысль, что так мастерски ускользала от неё. — Да, я… Я не могу просить твои руку и сердце — Софи отказала в разводе, но я думаю, она… Да даже не в этом смысл! Я просто хочу, чтобы ты знала, что ты моя любимая женщина, что ты для меня значишь намного больше, чем ты думаешь, что теперь мы вместе… Я обещаю, как только получу развод, я сразу поведу тебя под венец, ты станешь… — Не нужно… Я и без этого принадлежу тебе, — чётко проговаривает брюнетка и, оторвавшись от обозрения украшения, буквально подлетает к нему, обхватывая его лицо, и целует, вкладывая в этот жест всю свою любовь, всё понимание, все чувства, которые сейчас бурлят в ней, словно лава в вулкане. — Я люблю тебя, — лишь на мгновение прерывается она и вновь припадает губами, чувствуя, как Бенедикт отвечает, целуя упоённо, жадно, собственнически. — Моя главная ошибка в том, что не разглядел тебя среди многочисленных фанаток, не взял тебя за руку и не увёл с собой. Сколько бы страданий можно было пресечь… — сбивчиво шепчет он, водя губами по женскому лицу, чувствуя, как внутри его наполняет теплота. — Возможно, тогда я была бы на месте Софи… Всему своё время. И, да, я хочу связать с тобой свою жизнь. С одним лишь тобой… — и вновь это сочащаяся из каждой клеточки нежность, любовь, заполняющая собой всё пространство, и словно чувствуя это, ребёнок толкается в утробе, напоминая о себе, и Бенедикт медленно наклоняется и целует, отодвигая полы халата, в оголённую кожу. И вся эта банальная сцена любви происходит под тихий свист чайника, напоминающий сигнал скоростного поезда, который уносит с собой все те переживания, обиды, недопонимания и ссоры, что были до этого момента. Всё будет хорошо. Они будут вместе. Из руин всегда можно построить новый фундамент.