Пока. Рон
До чего же неоднозначный кадр. С одной стороны — ограничен, ленив, не любознателен и завистлив, дважды книжный Рон отворачивался от лучшего друга в трудный момент: из ревности и зависти. С другой — оба раза он возвращался, когда был по-настоящему нужен и изо всех сил заглаживал вину — сам, не из-под палки и по чужому науськиванию, послушный своему сердцу и своей совести. А сколько раз, в противовес этим двум предательствам, Рон был рядом, когда кто другой сбежал бы — и был бы в своем праве? Бестактный и невоспитанный — в одинадцать лет он осознанно пожертвовал собой, взвесив риски и решив, что победа того стоит. Эгоистичный арахнофоб — в двенадцать, дрожа и поскуливая, поперся среди ночи в Запретный лес за пауками — пауками! — просто потому, что друг пошел и ну как его одного-то бросишь? Глупо? Возможно. Самоотверженно? Доневозможности. И самое удивительное даже не то, что пошел… Хотя вот тоже чудо — как он вообще ходить с такими трясущимися коленками мог?.. Самое удивительное — никогда, ни-ког-да этот жадный до внимания мальчишка не хвастался своим подвигом, — а ведь было чем, — не кичился отвагой, не пенял другу, мол, а я вон на что ради тебя пошел, а ты! Нет. Рональд Уизли не самый приятный в общении человек. У него полно своих загонов и тараканов, свои недостатки и комплексы, он редко продумывает наперед свои действия, если дело не касается шахмат, и не парится о последствиях, предпочитая решать проблемы по мере поступления. Рональд Уизли просто поступает так, как считает правильным и даже не осознает, насколько потрясающим его это делает. У Яры-педагога чешутся руки добраться до этой жертвы хренового воспитания. У одинокого мальчика Гарри наворачиваются слезы от чувства родства, плеча, неловкой поддержки и неумелой заботы. А все вредноскоп этот проклятущий — сувенирная стекляшка, бесценное сокровище купленное за бесценок, куда там продуманной Гермионе с ее шикарным набором для самоубийцы-извращенца (а иначе как особо извращённый способом самоубийства квидич назвать трудно). Потому что предупрежден — значит вооружен, и увидев хреновину, способную предупредить об опасности, малыш Ронни первым делом подумал: «О, а эта клёвая фигня пригодится моему бедовому лучшему другу!» От Гермионы и впрямь канонично пришел дорогущий набор со всякими примочками для метлы и развернутое, грамотно написанное сочинение «О том, как я провела лето» пера прирожденной отличницы. Поразительный контраст с душевным, но косноязычным Роном — тот писал ровно теми же словами, что сказал бы вслух, отчего появлялось ощущение «живого общения». Хотя, откуда бы мне знать, может Гермиона и в жизни так же тщательно взвешивает каждое слово… Да ну, не, с ней бы тогда вообще никто общаться не смог бы. Последний подарок был любовно, но не очень аккуратно завернут в стандартную упаковочную бумагу «Флориш и Болтс». Ну и почерк, Хагрид! Хуже разве что у меня теперь — мелкая моторика не скоро дастся мне в — хех — руки. В отличие от этой очаровательной зубастой книжечки. «Грызи гранит науки, пока он не загрыз тебя!» — отличный слоган, надо записать. Дорогой Гарри! С днем рождения! Эта книга тебе очень пригодится в следующем году. Больше ничего писать не буду. Вот свидимся и расскажу. Надеюсь, маглы тебя не обижают. Всего хорошего.Хагрид
Похоже, полувеликан все же будет преподавать в этом году. Ну и чудно, в своих ужастиков он влюблен до безумия, главное проследить, чтобы он от большой любви не наворотил таких же больших бед. А то он может, не впервой чай. Я сложил все открытки с подарками, и счастливая улыбка озарила мое лицо. Приятно знать, что есть люди, которым ты более чем небезразличен. Да, еще же осталось письмо из Хогвартса… Алая печать сломалась с легким хрустом и их конверта вывалился объемный свиток. Уважаемый мистер Поттер! Напоминаю Вам, что первого сентября начинается учебный год. «Хогвартс-Экспресс» отходит от платформы № 9 ¾ с вокзала Кингс-Кросс в 11.00. В выходные дни третьекурсникам будет разрешено посещать деревню Хогсмид. К письму прилагается форма с разрешением. Ее должны подписать ваши родители или опекун. Также прилагается список учебников для третьего курса.Искренне Ваша профессор М. Макгонагалл, заместитель директора школы
Я достал форму с заявлением и осмотрел ее. Ну, тут мне ничего не светит, это очевидно, да не очень-то и хотелось — будто в огромном волшебном средневековом замке негде развлечься! А вот найти человека, который за меня напишет Макгоногал стоит — даже если во мне и проснулся пророческий дар, разжижать мозги под шелест юбок Трелони желания я не имею, а мои каракули разбирать и кошачьего зрения не хватит. Стрелка часов остановилась на трёх часах. «К черту, потом придумаю. Утро вечера мудренее» — с этими мыслями я лег на кровать и глянул на висевший на стене самодельный календарик. Вычеркнул прошедший день, улегся и принялся рассматривать открытки. Так я и встретил рассвет, не сомкнув глаз. В голове роились обрывки мыслей, планов, задумок, теорий… Сам факт существования магии поставил под вопрос всю более или менее привычную и понятную картину мира, не ясно было, чему теперь верить. Дело ведь даже не в самой магии. Пес бы с ней! Как и прежде, главной проблемой была память. А именно — таинственная и уже нашедшая немало подтверждений история про мальчика-волшебника с моим именем. Чем, в конце концов, являются эти книги?! Эдак своеобразно оформленным пророчеством — ведь ночное нашествие сов с деньрожденными подарками летом девяносто третьего там описаны в мельчайших деталях и совпадают вплоть до последней буковки хагридова письма. Или же они — не более чем отчаянная попытка мозга сохранить в памяти те немногие события, которые я не хочу забывать? В конце концов, способности человеческого мозга до сих пор так и не изучены до конца. Кто знает, быть может, мое подсознание просто спрогнозировало один из возможных вариантов развития событий и так уж вышло, что он совпал с реальностью. Я ведь хорошо знаю и манеру речи друзей, и горячую любовь Хагрида к разным тварюгам, и экстравагантность Дамблдора, которая запросто позволила бы ему назначить на освободившуюся должность необразованного полувеликана с запретом на применение магии… Да, знаю, слишком много совпадений, но… Но если мы допустим, — только допустим — что события книг из воспоминаний Яры совпадают с реальностью, то что на счет остальной ее памяти? Что на счет самой Яры? Ведь если существует магия, если существуют змеи в прямом смысле с убийственным взглядом и гребанная телепортация доступна едва ли не любому совершеннолетнему магу с хотя бы зачатками воли, то почему не могут существовать, к примеру, параллельные миры? И среди них — такой, где история мальчика-который-выжил — моя история — сказка, написанная женщиной с очень богатой фантазией? Такой, где жила бы Ярослава Гончарова, которой я считал себя, очнувшись? Такой, где эти воспоминания были бы не ложными, а просто чужими? Другое дело, что в таком случае боком встает вопрос — откуда они взялись в моей голове?! Что, черт возьми, вообще произошло?! Мы оба умерли и по дороге в какой-нибудь загробный мир наши души случайно столкнулись и их выкинуло обратно в мою тушку? А почему именно в мою? Почему не в ее? Что с ними стало — они слились и поэтому я теперь так странно себя веду, думаю и чувствую? А что тогда стало с крестражем Тома Реддла? А он реально есть, или это очередной выверт подсознания? Сотни вопросов, десятки теорий, одна бредовее другой, и, хм, так, дайте-ка посчитать… ага, ноль ответов. Чудно! Словом, какой уж тут сон, с такими-то думами… Немало огорчало, что я даже не могу сравнить уже прожитые годы с повествующими о них книгами, ведь память так и не вернулась. И, по словам мадам Смауг, не вернется, пока я не обрету внутреннюю гармонию и покой… Да о каком покое можно говорить, когда в жизни такой пиздец-то?! Уроборос. Змея, пожирающая собственный хвост. Тлен, печаль и приближающийся нервный срыв. О, тетя проснулась! Когда через неполные полчаса я спустился на кухню, мужская половина семейства Дурслей уже сидела за столом и смотрела телевизор. Тетушка выкладывала на большое блюдо последнюю партию аппетитных золотистых гренок, а нетронутая чашка кофе перед дядей Верноном влекла, подобно Мане небесной. Тем временем, диктор в новостях вещал: «Блэк вооружен и очень опасен. Увидев его, немедленно сообщите властям по специально созданной горячей линии». — Без вас понятно, что негодяй! — крякнул дядя Вернон, глядя на преступника из-за газеты. — Да вы посмотрите, на кого похож этот грязный бездельник! Взгляните на его патлы! Он метнул злой взгляд на мои встрепанные вихры, которые вечно повергали в гнев прилизанных Дурслей. Никакой ответной реакции, правда, так и не дождался — мужчина в новостях завладел всем моим вниманием. Длинные, когда-то вьющиеся крупными локонами, а сейчас просто ужасно спутанные волосы заслонили лицо, густая борода с проседью лежала неопрятным комком на татуированной груди. Грязные обрывки некогда серой тюремной робы свисали с широких костлявых плеч мешком. От всего его вида так и веяло отчаяньем и — да! — безумием. Если Роулинг и тут не ошиблась: это — мой крестный. И он невиновен. Завтрак внезапно потерял свою привлекательность, и даже такой приятный всего пару секунд назад запах кофе вызывал теперь тошноту. Диктор, однако, быстро сменил тему: «Сегодня Министерство сельского и рыбного хозяйства объявляет…» — Идиот! — презрительно глядя на экран, рявкнул дядя Вернон, — Хоть бы сказал, откуда сбежал этот маньяк! И вообще, какой прок в этой горячей линии?! А вдруг этот псих сейчас бродит по нашей улице?! Тетя Петунья подлетела к окну, словно и прямь ждала увидеть разыскиваемого преступника на своей лужайке. Никто кроме меня не заметил как перекосилось ее лицо. «Неужели узнала? Хотя не удивительно, наверняка она была на маминой с папой свадьбе. Уж красавца-шафера с таким необычным именем она б запомнила, будь он хоть трижды маг.» — Да неужели непонятно, — дядя обрушил на стол багровый кулачище, — таким людям дорога одна — на виселицу! — Что верно, то верно, — кивнула тетя Петунья, не прекращая прочесывать взглядом улицу. Дядя Вернон допил чай и взглянул на часы. — Ну, я пошел, Петунья. Поезд Мардж прибывает в десять часов. Марджери Дурсль, сестра дяди Вернона, живет в пригороде в особняке с садом и разводит бульдогов. На Тисовой улице она гость нечастый — расставание с прелестными собачками для нее невыносимо — зато незабываемый. Наивысшее удовольствие, после алкоголя и умиления с отожраных слюнявых морд (отнюдь не только собачьих), этой женщине доставляют издевательства над убогим сироткой-подкидышем, так что все предыдущие ее визиты оборачивались для книжного Гарри сущим адом. — Мардж погостит у нас неделю, — пробасил дядя Вернон, — а ты, — ткнул он мне в грудь толстым пальцем, — слушай меня внимательно! — Ха-ха-ха!!! — Дадли оторвался от телевизора. — Сейчас папочка начнет чихвостить Гарри. Вот будет весело! Презрение и жалость в моем взгляде на кузена были практически осязаемы. Как бы так намекнуть родственникам проверить сыночка на даунизм, чтоб они послушались еще — не может здоровый ребенок его возраста быть таким идиотом. — Итак, — прорычал дядя Вернон, — с Мардж ты будешь предельно вежлив! Только попробуй ей нагрубить! Понял?! — Да, — я спокойно встретил его яростный взгляд, и, похоже, это взбесило его еще больше. — Далее. Мардж ничего не знает о твоей… э-э… ненормальности… И покуда она здесь, никаких аномальных явлений! Веди себя прилично! Понял меня?! — Понял. На багровом, мясистом лице дяди еле проглядывали маленькие, злые глазки. — И наконец, мы сказали Мардж, что ты ходишь в школу для трудных, ну, в общем, безнадежных подростков имени святого Брутуса. Дядя, видимо, ожидал более бурной реакции на такое откровение, но дождался лишь иронично приподнятой брови. Как будто я мог забыть, в какой клоаке варился бы, не окажись волшебником. — Мальчик, запомни, что я сказал. Не то тебе будет худо, — брызнул слюной дядя. Гнев накатил внезапно, словно цунами. Секунду назад вся эта ситуация вызывала лишь ленивое любопытство — к человеческому идиотизму у меня давно выработался иммунитет. Но каким-то чудом дядюшке все же удалось попасть по больному — я не выношу угроз. Кроваво-алый ураган зверствовал внутри, застилал глаза пеленой, магия покалывала на кончиках пальцев, готовая вырваться и уничтожить любого, кто осмелится подойти, но пока что мне удавалось держать ее под контролем. Едва-едва, но удавалось. — Ну, Петунья, я поехал, — даже не подозревая, в какой опасности находится, Дурсль тяжело поднялся со стула. — Дадли, не хочешь прокатиться со мной? — Не-а, — замотал головой Дадли. Шоу закончилось и толстяк снова уставился на экран. — Дадлик, пойди переоденься, — тетя ласково погладила сыночка по жидким светлым волосам. Поразительно, как слепа бывает материнская любовь. — Мама купила своему мальчику такую красивую бабочку! Ах! Тетушка будет в восторге! Дядя хлопнул Дадли по толстому плечу. — Я скоро вернусь, — попрощался он и вышел из кухни. Стоило только Дурслю, с неотвратимостью тонущего Титаника, покинуть кухню, как я вскочил и со всем возможным проворством сбежал в свою комнату. Вслед неслись проклятия тетушки на голову неблагодарного мальчишки, которого она, по собственной доброте, приютила и теперь расплачивается, но конкретных указаний что-либо сделать не прозвучало, так что я с чистой совестью эту тираду проигнорировал. С грохотом захлопнув дверь, я рухнул на жалобно скрипнувшую от такого обращения кровать, тут же сворачиваясь калачиком. Магия — первобытная неуправляемая сила — бурлила, рвалась на волю, билась диким зверем в стены клетки, имя которой — воля. Ее ярость, гнев, жажда разрушения, не находя выхода, всей своей мощью обрушились на хозяина, сжигая изнутри. В любой другой момент мне стало бы стыдно за жалкие бессильные слезы, градом катившиеся по лицу, но сейчас я их даже не замечал.— Ненавижу, ненавижу, ненавижу! — встрепанная, грязная девочка в рваном джинсовом комбинезоне сидела, поджав ноги и обхватив себя руками, на скрипящей от каждого движения койке и раскачивалась в такт словам. Волосы, похожие на стог сена — такие же светлые, ломкие и густые — разметались по спине и плечам, свисали на лицо и лезли в рот, еще больше выводя из себя хозяйку. Но, был в этом и плюс — за ними не видно было горящего безумием и злобой взгляда грязно-серых глаз с сожжеными ресницами. — Чтоб эта сука сдохла! — Яра, не говори так, — Мила — двенадцатилетняя воровка, маленькая, болезненно худая, с бритой головой и бегающими водянистыми глазами — зашипела на «подругу», испугано оглядываясь по сторонам, словно ожидая, что «эта сука» сейчас выскочит из шкафа — он как раз рядом: старый, с облупившимся на стенках лаком и повисшей на одной петле дверцей. — Ирина Сергеевна наш смотритель, она… — Надсмотрщик она, а не смотритель! — та, которую назвали Ярой, говорила громко, почти кричала хриплым сорванным голосом и не боялась быть услышанной. Не от большой отваги однако — гнев затмил рассудок и смел последние остатки здравого смысла. — О боги, я убью ее, собственными руками придушу когда-нибудь, клянусь, я… — Не знаю, о каких богах ты говоришь, — словно в противовес горячечному, быстрому говору блондинки, Марта лениво тянула гласные, смягчала «г» на украинским манер и гортанно смаковала «р». Ее голос лился патокой, греховно-сладкий, грудной, мурлыкающий. Громкий — она перестала бояться смотрителей три года назад, когда бандит, крышевавший дешевый рабочий район, в котором находился приют, заприметил пышногрудую симпатичную хохлушку и взял в свою постель. — Но могу дать тебе совет… — пухлые чувственные губы растянулись в мимолетной насмешливой улыбке. — Сублимируй.
Ярославе было слишком хорошо знакомо это чувство бессильной ярости, ненависти жгучей и ядовитой, которой никогда не суждено излиться на адресата. «Молчи» — шипела воровка. «Сублимируй…» — мурлыкала шлюха. «Крушить!» — рокотало внутри. И Яра молчала, опустив глазки долу, изображала покорность и страх. А по ночам сбегала на старую стройку и разбивала кулаки-коленки-носы в многочисленных стрелках и разборках между такими же озлобленными оборванцами. Крушила, как и хотелось, «сублимировала», как и советовали. А на утро прятала синяки всякими тряпками, замазывала фингалы дешёвой тоналкой и изо всех сил старалась не хромать. Да только нельзя теперь так же. Негде, не с кем, некогда, да и попросту опасно — не приведи боги, магия вырвется вместе с эмоциями. Страшно даже не то, что все в радиусе квартала будет разрушено, а то, что в Хогвартс тогда путь заказан. Нда, приоритеты расставлены так себе, но уж как есть. Что ж, раз нет возможности выплеснуть, значит нужно подчинить. Эмоционально нестабильный маг что пороховая бочка — рванет в любой момент, только тронь. Когда-то, еще в старших классах школы, социальные работники прознали о ночных развлечениях Ярославы и затаскали по психологам. Правда, единственный результат, которого они добились — полная потеря доверия к мозгоправам с ее стороны… Удивительно, что миссис Смауг удалось пробиться сквозь эту стену отторжения. Но, в итоге, она все же научилась контролировать эмоции. Только вот помогла в этом вовсе не медицина, а знакомый индус, приехавший в Петроград учиться по обмену.— Пойми, ты извратила само понятие самоконтроля! Гнев — он как дикий зверь, его нужно либо подчинить, либо убить. Так вот тебе не удалось ни то, ни другое. Он подчинил тебя, и он же рано или поздно тебя убьет. Нет, ну надо же, в жизни еще не встречал человека, у которого была бы настолько подавлена манипура!
Насколько Яра поняла из его вдохновленных объяснений, эта самая манипура — чакра, которая отвечает за усвоение, накопление и переработку жизненной энергии — словно турбина электростанции, которая за счет своего вращения преобразует механическую энергию — то бишь эмоции, чувства, впечатления, даже банально пищу — в энергию электрическую, — внутреннюю, — поступающую далее в общую энергосеть. И выплескивая самые сильные свои переживания таким варварским способом, она попросту «перекрыла ток». «Турбина» крутилась в холостую, а вскоре и вовсе перешла в «спящий режим» за ненадобностью. Из-за этого контролировать эмоции со временем становилось все труднее и труднее, вспышки ярости становились чаще и разрушительней, пока из обоснованной реакции на внешние раздражители не превратились в расстройство прерывистой вспыльчивости. Это, надо сказать, штука пренерпиянтейшая, а вкупе со СДВГ и вовсе результат дает феерический. Причем таблетки от одного и другого в основном взаимоисключающие, за исключением запрещённого в России Аддерала. Но, серьезно, дестроамфетамин? Спасибо, обойдусь. Ужасно жаль, что вместе с бесценным жизненым опытом и воспоминаниями Яры, я получил и ее проблемы с психикой, хоть и несколько смягченные. Страшно вспомнить скольких усилий стоило справиться со всем этим букетом раньше, а вкупе с последствиями собственной травмы это стало вообще чем-то из ряда 12 подвигов Геракла. Многочисленные медитации, которые показывал Сахель, требовали недюжинной силы воли, терпения и концентрации, а с последними, как можно было понять, у меня вполне ожидаемо плохо. А сигареты тринадцатилетнему мальчишке никто продавать не станет. Вообще, как мой добрый друг не старался, к йоге я горячей любовью так и не воспылала, почерпнув лишь некоторые упражнения для поддержания формы и успокоения нервов. Возможно, виной тому излишний скепсис и привычка верить только разумным доводам, доказательствам или, в крайнем случае, собственным ощущениям. Которых сейчас было даже чересчур. Вся та энергия, о которой безрезультатно заливал мой индийский друг на протяжении трех лет и которую я никак не могла почувствовать, даже если и допускала ее существование, навязчиво билась в грудной клетке разъяренным тигром, рвалась на волю и отыгрывалась, по-видимому, за долгие годы игнора. Нынешнее мое тело, даже если забыть о расшатанном после травмы вестибулярном аппарате и непривычной комплекции, даже для простейших асан не подготовлено, а все подходящие, как на зло, отнюдь не входит в понятие «азы». Добавьте к этому адскую боль в каждой клеточке тела, и вы поймете, почему я даже не пыталась ничего изобразить и попросту грохнулась с кровати на пол, тут же принимая упор лежа. Вниз — вдох, вверх — резкий выдох. Вниз, вверх. Вдох, выдох. Первое, чему научил меня Сахель — визуализировать. Коль уж я не в состоянии почувствовать ток жизненных сил в своей ауре, остается только представлять. Долгое время с этим были проблемы — задача из серии «иди туда, не знаю куда, сделай то, не знаю что», но спустя два с половиной месяца и несколько тысяч павших смертью храбрых нервных клеток, мне удалось вычленить главное из пространных и вдохновенных речей своего «духовного проводника» и как-то это упорядочить. Вниз, вверх. В итоге я пришла к тому, что человеческая душа похожа на звезду, то же Солнце, к примеру: в самом центре — ядро, та самая основа характера, на которую нельзя повлиять, самое глубинное и сокровенное, и как в сердце звезды в ходе термо-ядерных реакций производится энергия, так же она рождается в самой глубине нашей души. Вдох, выдох. Над этим ядром расположена излучающая зона, где энергия очень медленно перемещается вверх к поверхности — это наш жизненный опыт, воспоминания, оставившие глубокий след, сильные чувства и яркие эмоции, это наша суть, все то, что воспитала в нас жизнь. Вниз, вверх. Выше лучистой находится конвективная зона, и там энергия движется уже гораздо быстрее, пока не достигает поверхности или фотосферы, если она есть — это уже тот пласт, который обычно виден: привычки, вкусы, желания, мимолетные ощущения, привязанности, все то, что составляет нашу жизнь каждый день, но не становится по-настоящему неотъемлемой частью ее; у некоторых, как я уже сказал, есть еще и фотосфера — некая оболочка, панцирь, закрывающий душу от внешнего мира, не позволяющий посторонним увидеть больше, чем человек сам дает. Вдох, выдох. Каждый раз, опускаясь вниз и замирая на миг рядом с полом, я представлял, как бушующая магия в «ядре» моей души мощными волнами выбрасывается сразу в «конвективную зону», превращаясь в ярость и гнев, мечется и кружится там, с каждой секундой замедляется и успокаивается. Вниз, вверх. Каждый раз, с усилием выпрямляя руки и поднимаясь, я представлял, как бушующие эмоции, стремясь вырваться наружу, тратят питающую их энергию и, прорываясь наконец к внешнему слою (пласту, уровню — называйте как угодно), теряют запал и постепенно не успокаиваются, нет, но будто бы «устают». Вдох, выдох. Каждый раз, выталкивая из легких воздух, я представлял как добравшаяся все ж до поверхности моей души магия вырывается, словно протуберанцы в фотосфере Солнца, слишком малыми порциями, чтобы их засекло министерство, но достаточно крупными, чтобы принести облегчение. Вниз. Вверх. Вдох. Выдох. Не знаю, сколько прошло времени, но остановился я лишь когда напряжение в мышцах стало уже слишком нестерпимым и в очередной раз руки попросту отказались поднимать мою тщедушную тушку. Без сил грохнувшись на пол, я устроил жуткий шум и реакция не заставила себя ждать: — Что ты там опять ломаешь, проклятый мальчишка? Когда прибудет тетушка, немедленно выходи поздороваться! И пригладь свои патлы, неряха! Боюсь, волосы сейчас не главная моя проблема. Футболка задралась, смялась и насквозь пропахла потом — если я в таком виде выйду к тетушке Мардж одними насмешками не отделаться. С тяжелым вздохом я полез в шкаф за свежей футболкой. Руки дрожали с непривычки, грудь и спина ныли и периодически мышцы скручивало судорогами, — а чего вы хотели, без разминки-то так убиваться! — но в теле разливалась знакомая и даже по-своему приятная усталость с привкусом удовлетворения. А главное — магия свернулась мурлыкающим, наевшимся сметаны котенком где-то под сердцем, даря покой и уверенность, а вовсе не боль и гнев — ощущение новое, непривычное, но ради него я готов был терпеть любые мучения. Однако, кем-кем, а неряхой племянника Дурсли зовут зря — еще в первый раз заглянув в шкаф, я поразился как аккуратно и бережно были сложены все немногие пожитки. Какие, однако ж, разные бывают люди: Яра, за все детство износив всего два или три комплекта одежды, так и не научилась к ней бережно относиться. Через несколько минут зашуршал гравий на подъездной дорожке, хлопнули дверцы машины и в саду раздался топот. — Открой дверь! — зашипела тетя Петунья, стоило только мне появиться на лестнице. На пороге стояла тетушка Мардж. Эта краснолицая, внушительной комплекции дама очень походила на дядю Вернона. У нее были даже усы, правда, не такие пышные, как у брата. В одной руке она держала здоровенный чемодан, второй прижимала к груди старого, угрюмого бульдога. — А где мой ненаглядный Дадли? — хрипло гаркнула тетушка. — Где мой медвежонок? Дадли появился в коридоре как супер-звезда на красной дрожке. Жидкие соломенные волосы были прилизаны, из-под пяти подбородков виднелся галстук бабочка, твидовый пиджак с трудом застегнулся, но сколько гордости было во взгляде этих прекрасных поросячих глазок! Швырнув чемодан мне, тетушка ринулась навстречу племяннику. Удар пришелся в живот, и дыхание перехватило. Тетушка Мардж подбежала к Дадли и, потискав его одной рукой, смачно чмокнула в щеку. Что-то мне подсказывает, что ее объятия Дадли терпит лишь потому, что тетушка ему за это платит. И действительно, когда объятия разжались, в кулаке толстяка хрустнула двадцатифунтовая бумажка. — Петунья! — воскликнула тетушка и двинулась к ней. На меня она и не взглянула. И слава богам! Тетушки поцеловались, Мардж прижалась массивной челюстью к впалой щеке тети Петуньи. Появился и дядя Вернон — сама любезность. — Мардж, не хочешь ли чашку чая? — предложил он. — А что желает Злыдень? — Злыдень желает испить чаю из моего блюдечка, — гнусно ухмыльнулась тетушка Мардж. Иногда у меня закрадываются сомнения, что все они и впрямь так тупы. Да что там иногда: не может клинический идиот, коим Вернон Дурсль выглядит большую часть времени, столько лет возглавлять достаточно крупную фирму, да при том еще и успешно! Про Петунью и вовсе молчу — такой аналитический мозг пропадает. Она на мельком услышанных и увиденных деталях личной жизни соседей такие теории создает — Шерлок Холмс отдыхает. И куда это все дома девается? Ненависть и страх мозги отключают? Или мне пора параноить и искать заныканные темные артефакты в доме, пагубно влияющие на психику? О боги. Мерлин и Моргана, да это же я! Чертов Гарри Джеймс Поттер, мальчик-крестраж, куда уж темнее-то?! Мамочка, роди меня обратно. Нахрен так жить! С другой стороны, теперь понятно, почему я не загнулся еще в детстве от такого обращения. Поначалу ко мне возможно даже не очень плохо отнеслись. Не отдали же в приют, хоть и могли. Да и проблем было бы меньше — у меня небось даже документов не было. А нет, не отделались, приняли — родная кровь, как-никак. Зато потом все один к одному сложилось: первые магические выбросы пугали простую магловскую семью, и без того наученную горьким опытом общения с магами, а крестраж обострял страх, неприязнь и злость, пока эти эмоции не заглушили все доводы рассудка и даже намеки на какие-либо другие чувства. Черт, мне их даже жаль стало. Вспомнить хоть как в седьмой книге Рон озлобился из-за медальона, а ведь он его всего неделю или около того таскал, в то время как Дурсли со мной уже двенадцать лет живут. Не то, чтобы это их оправдывало в моих глазах. Даже Рон, если вдруг решит нечто подобное выкинуть в будущем, в лучшем случае схлопочет Обливиэйт в лоб. И то потому, что мы бро и у него смягчающие обстоятельства — кто-то другой получил бы Аваду. Потому что, черт побери, это война, а не детские игры, и дезертирство — не просто ссора двух друзей. Вот поймал бы его Волди — и все. Баста! Один сеанс легилименции и война закончена, при том отнюдь не нашей победой. Однако противное чувство вины прочно угнездилось под кадыком, сдавливая горло. Дадли мог бы вырасти совершенно другим человеком, не появись однажды на пороге дома №4 по Тисовой улице маленький мальчик Гарри. И не известно, избавится ли он когда-нибудь полностью от последствий такого соседства на протяжении всего детства. Глубоко вздохнув, я постарался сладить с эмоциями и не торопясь потащил чемодан в спальню, приготовленную для тетушки Мардж. Прежний Гарри, несомненно, узнай такую новость, винил бы себя неимоверно и тотчас простил бы Дурслям все годы лишений. Ярослава, окажись в такой ситуации, просто махнула бы рукой и забыла уже через минуту. Попав в приют, она быстро разучилась прощать обиды — иначе там не выжить. Да что рассказывать — вспомните Лорда. Поэтому-то я и не могу отожествлять себя ни с одним из них. И Яра, и прежний Гарри — прошлое, так пусть там и остаются. Пытаться быть кем-то одним из них — гиблое дело, рано или поздно это сведет меня в могилу. Или, что страшней, в психушку. Раздвоение личности — это вам не хухры-мухры. Вот как полезен порой бывает здоровый пофигизм. Какая разница кто я, если это я? Правильно, никакой. Так вот и поселилась тетушка Мардж на Тисовой улице. Первые три дня я практически безвылазно сидел в своей комнате на правах больного, стараясь не пересекаться с теткой. Увы, на четвертый миссис Дурсль решила блеснуть своими кулинарными талантами и меня заставили спуститься к столу вместе со всеми обитателями дома № 4 по Тисовой улице. Естественно, ничем хорошим это не кончилось. — Ты не виноват, Вернон, что мальчишка неисправим, — утешала тетушка Мардж брата. — Что поделать, коль он уже родился с гнильцой. Я хмыкнул. Вот уж чье поведение уж точно нельзя списать на воздействие темных артефактов или еще какой-нибудь магической хрени. Не то чтобы это была ее первая издевка в мой адрес. Тетушка поносила все — худобу, болезненый вид, поношенную одежду (будто моя вина есть хоть в чем-то из выше перечисленного, ага), множество проблем, которые я приношу (а вот это уже заслуженно, хм), лохматые волосы и все, к чему только могла бы придраться. Казалось, она прошлась уже по всем возможным темам, а если и найдется что-то новое, вряд ли это меня заденет, как не задевало и все остальное. Тетушка налила в бокал вина и провозгласила: — С собаками тоже всегда так. У дурной суки — дурные щенки! Что ж, беру свои слова назад. Едва она произнесла эти слова, как бокал в ее руке взорвался. По всей кухне разлетелись осколки. Тетушка заморгала, что-то бормоча, по багровому лицу потекло вино. — Мардж! — закричала тетя Петунья. — Мардж, ты жива?! — Да не волнуйся, Петунья, — тетушка вытерла лицо салфеткой, — я просто очень сильно сжала бокал. На днях у полковника Фабстера точно так же перестаралась. Но тетя с дядей не сводили с меня подозрительных взглядов. От греха подальше я выскочил в коридор, не дождавшись пудинга. Тяжело дыша, прислонился к стене. Вот ведь сука, нашла таки больное место! Уже дважды сирота, я очень болезненно реагировал на всякое упоминание родителей, но уж оскорбления в их адрес в миг спровоцировали мое РПВ. Услышав, как Дурсли встают из-за стола, я заспешил к себе в комнату. Думаю, нет смысла рассказывать, как меня колбасило. Достаточно будет сказать, что подаренный Роном вредноскоп едва не взорвался от перегрузки, когда я влетел в комнату. Только это и заставило взять себя в руки — сантименты, черт бы их побрал. Я грохнулся на задницу прям там, где стоял до этого — посреди комнаты. Глубокий вдох, так, что в груди аж тесно стало, и дребезжание стекол в окне, зеркале на дверце шкафа и фоторамке стало тише и медленней. Голова кружилась, и кончики пальцев ужа начало покалывать, но я не выдыхал, пока не заковал магию внутри и вибрация совсем не прекратилась. Стоило только тишине опуститься невесомой вуалью на уши, как воздух с присвистом вырвался сквозь сжатые зубы. Грудная клетка опала, между ребер осталось лишь щемящее чувство пустоты. Когда в первый раз в этой жизни у меня произошел такой же приступ, я был слишком шокирован, напуган и дезориентирован, чтобы предпринять действительно нужные меры. Конечно, я очень горжусь тем, что сумел не сорваться и удержать магию — в случае Яры было не так сложно. Она все же не могла разнести пол квартала силой мысли… Но, как я уже сказал, это был не самый умный поступок. Я, попросту, выплеснул всю накопившуюся магию, без остатка, до самого донышка. А, как оказалось, волшебник без магии вовсе не становится маглом. Он становится овощем. На первых порах, под влиянием адреналина я еще как-то протянул, но зато потом… Потом меня ждал такой откат — мама не горюй. Слава богам, что когда меня скрутило, я был уже в своей родной кроватке и мог хотя бы вцепиться зубами в подушку, чтобы не орать. Просто представьте, что вы себя сначала крайне старательно и тщательно выпотрошили (даже не понимая при том, что творите), потом еще полдня так проходили, сверкая позвоночником сквозь вскрытое брюхо, а вечерком легли отращивать все органы заново. Все болит, чешется и еще ветерок так изнутри холодит-гуляет. Прелесть, не так ли? В общем, как вы уже могли понять, к утру я был ни-ка-кой. До самого рассвета сгорая в агонии, сложно проснуться выспавшимся… Даже совместные старания тетушек не смогли заставить меня встать с постели. Хотя, думаю, я смог бы поправиться намного быстрей, если б съел хоть крошку. Но, увы, «неблагодарным лентяям» не полагается. Собственно, повторять столь веселый опыт желания не было, по понятным причинам. Я молодой растущий организм, мне нужно хорошо кушать! Да и седина мне ну вот совсем не к лицу, ага… Хорошо, что серебра в мою драгоценную шевелюру затесалось совсем чуть-чуть и она не сильно поредела, когда познакомилась с тетушкиным пинцетом для бровей. Ну не краситься же, в самом деле? Ох, да кого я обманываю?! На самом деле, несмотря на всю браваду, остаться без магии было жутко страшно. Неописуемое чувство пустоты и одиночества, даже сравнить не с чем, хотя я не плохо умею находить аналогии. Ради того, чтобы только никогда больше не испытывать этого ужаса, я готов вытерпеть любые мучения, боль и даже — о боги! — скуку. А ничего, кроме нее, я от медитаций, по старой памяти, не ждал. Нет, ну, а что интересного: сидишь себе спокойненько, не шевелясь, следишь за дыханием да стараешься не заснуть. Ага. Если бы. Нет, поначалу сюрпризов не предвиделось. Я действительно просто валялся на полу, пытался расслабиться и не думать ни о чем конкретном, как бы сложно это ни было. В какой-то момент сознание, что называется, маленько поплыло и я будто бы начал проваливаться в полудрёму. Знаете, эдакое пограничное состояние между сном и явью, когда ты прекрасно осознаешь, где находишься и что происходит вокруг, но при этом глубоко плевать, пусть вокруг хоть ряженые кентавры канкан отплясывают, тебе-то какое дело? Ты ведь уже не мясной мальчик с полным набором хрупких косточек, которые так задорно хрустят под могучими копытами. Ты нечто большее. Деревянные доски пола, пыль, оседающая в щелях между половицами — это ты. Солнечный свет, тянущийся сквозь миллионы лет, космический холод и оконную раму к смешливым крошкам-пылинкам, что так любят кружиться в потоке золотистых лучей — тоже ты, и даже ветерок, что балуется с невесомой вуалью штор и разноцветьем призрачных нитей-паутинок, пронизывающих всего тебя… Вот тут примерно мои контуженные серые клеточки решили напомнить о своем существовании и слаженным хором выдали паническое «Э~э, куды?!» Помедитировал, называется. Сбросил напряжение. Отчистил голову. Ага, от лишних жильцов! На будущее: прежде чем окунаться в «потоки мироздания», убедитесь, что умеете плавать, а не только нырять. Не то, если и всплывете, то разве что кверху пузом. Интересно, меня так с непривычки шандарахнуло, или магам вообще медитировать противопоказано? Мол, излишняя чувствительность к энергетическим потокам мира там, не знаю. И что это за паутинки были?.. То есть, нет, ну там пол, пыль, свет, все понятно, а вот призрачный флаг ЛГБТ кто мне по всей комнате на нитки распустил и почему я их больше не вижу? Хотя… думаю, проблема скорее в том, что их мне и не положено было видеть. Нет, клево, конечно, разноцветненько так, красивенько. Правда, если у человека вдруг тепловое зрение включится с нихуя — это тоже будет клево, да только ненормально. А мне ненормальности в жизни очень даже хватает, спасибо, добавки не надо. Словом, есть над чем поразмыслить. Главное, на практике больше не проверять, пока. Следующие три дня прошли спокойно. Всякий раз, когда тетушка кидалась на меня, я, стиснув зубы, безжалостно возводил овечек в степень по массо-габаритным показателям и баловался со своей «волшебной» дальнозоркостью, пытаясь поверх очков посчитать травинки в соседском газоне за окном. Наверное, взгляд при этом у меня стекленел, потому что тетушка Мардж высказала догадку, что я, ко всему прочему, еще и умственно отсталый. А что я, а у меня расфокусированный бинокль в глаза вмонтирован, мне весело. Наконец-то настал последний день ее пребывания на Тисовой улице. По такому случаю тетя Петунья накрыла праздничный стол, а дядя Вернон откупорил бутылки с вином. Все так увлеклись супом и жареной форелью, что на меня никто не обращал внимания. На сладкое был лимонный торт-безе, но удовольствие всем испортил дядя нудным рассказом о дрелях, которые производила его фирма «Граннингс». Потом тетя Петунья подала кофе, а дядя Вернон принес бутылку бренди. — Мардж, не соблазнишься, а? Тетушка выпила уже не один бокал вина, и лицо у нее налилось кровью. — Плесни чуток, — хрипло хихикнула она, протягивая рюмку. — Ну что так мало? Лей еще… еще… Ага, вот теперь будет. Дадли лопал четвертый кусок пирога; тетя Петунья держала чашку кофе, оттопырив мизинец. Я уже собрался валить из этого дурдома, но дядя Вернон так сердито посмотрел — пришлось остаться. — Уф!.. — тетушка облизнулась, поставив на стол пустую рюмку. — Потрясающий ужин, Петунья! Мне, с дюжиной бульдогов, готовить некогда. Дома ем готовое из магазина. Смачно рыгнув, она похлопала себя по животу. Под твидовым пиджаком ему было явно тесновато. До чего же омерзительно! — Прошу прощения. Люблю я упитанных мальчиков! — тетушка подмигнула Дадли. — Ты, Дадлик, вырастешь и будешь такой же большой, как папа! Ну-ка, Вернон, налей еще бренди! — Пожалуйста. Тетушка мотнула головой в мою сторону, и я напрягся, готовясь защищаться. — Фу, скелет! Смотреть противно! Подобные особи встречаются и у собак. Год назад я велела полковнику Фабстеру утопить одного недоноска. Такой же был слабак! Я медленно отложил в сторону вилку и нож. Что ж, меня смело можно причислять к лику святых — бороться с соблазнами у них вроде было модно, и вы бы знали, как же хотелось метнуть в проклятую слониху столовое серебро и полюбоваться красивыми узорчатыми ручками, торчащими из маленьких, заплывших жиром глазниц. — Всегда говорила: дурная кровь — дело безнадежное. Рано ли, поздно ли, она даст о себе знать! Я ничего не хочу сказать плохого о твоей семье, Петунья, — тетушка хлопнула ладонью величиной с лопату по костлявой руке тети Петуньи, — но согласись, сестра у тебя была никудышная! Всю семью опозорила! Сбежала с каким-то прохвостом, и вон смотрите, что получилось! Отодвинув свою тарелку, я все так же медленно сложил руки перед собой. От напряжения давление подскочило и вены вздулись. Одна, самая толстая, шла поверху сухожилия безымянного пальца, раздваиваясь ровнехонько перед острой костяшкой, обтекая ее словно река, рассеченная одиноким утесом… — А я ведь совсем ничего не знаю про старшего Поттера. Кем хоть он был? Работал ли? …От середины фаланги указательного пальца шла вниз чуть подрагивающая вена, перечеркавая сухожилие большого пальца и уходя выше, под рукав фланелевой рубашки, которую заставили меня сегодня надеть. Короткие ногти судорожно сжатых пальцев впивались в ладони до крови, и вены вздувались от того еще сильней, перекатывались сытыми змеями под тонкой загорелой кожей. Я смотрел, смотрел во все глаза, наблюдал за их ленивыми движениями и представлял на их месте настоящих змей, и золотистый песок под бледными животами, и греющее сухую чешую солнце, представлял, лишь бы не слышать и не слушать, лишь бы не сорваться. — Он не работал, — тяжело вздохнув, дядя покосился на меня. — Он был безработный. Тетушка опустошила полрюмки. — Неудивительно. Бездельник! — она вытерла подбородок рукавом пиджака. — Нищий дурак, который… — Ложь, — вдруг отчеканил я. В комнате воцарилась тишина. — Еще бренди! — взревел бледный как мел дядя Вернон. — Марш спать! — шикнул он на меня. — Нет, Вернон! — тетушка Мардж икнула, выбросив вперед руку. Крошечные, налитые кровью глазки впились мне в глаза. — Продолжай, мальчишка. Ты, я вижу, гордишься своими родителями? Бедные! Погибли в автокатастрофе! Наверняка были оба пьяные! Кровь так шумела в ушах, что я едва разобрал ее слова, меня всего отрясло от сдерживаемого гнева и магии. На виске заполошно билась жилка, отсчитывая безумный пульс, когда я медленно, все еще стараясь контролировать свои движения, встал из-за стола. — Заткни свою гнусную пьяную пасть и не смей оскорблять моих родителей, — каждое слово я чеканил, не столько даже из-за того, что хотел вбить их ей на подкорку, как гвозди забивают в стену (но и поэтому тоже), сколько потому, что не мог выдавить из себя что-то членораздельное, когда в горле клокотал рык. В комнату повисла звенящая тишина. — Да как ты смеешь!!! — дядя схватился за сердце и его багровое лицо побелело, сравнившись по цвету со скатертью. Многочисленные подбородки затряслись от ярости. Мардж перекосило так, будто у нее инфаркт случился, Дадли смотрел на меня ничего не выражающим взглядом Дауна, и только тетушка отреагировала правильно — побелела как полотно, ее глаза распахнулись в ужасе, зрачки наоборот сузились до едва заметных точек, посиневшие губы задрожали. Похоже, она не по наслышке знала, что такое разъяренный малолетний маг. — С меня довольно! — я круто развернулся твердым шагом вышел прочь. Мой старый чулан располагался достаточно близко к кухне, так что уже через миг я со всей клокотавшей в груди яростью рванул на себя висящий замок. Древесина надрывно заскрипела, полетели щепки и дверь распахнулась, оставив в моей руке замок, висевший на куске дерева, и едва не заехав мне по носу. Чемодан полетел на порог, а я взлетел по лестнице вверх, в свою комнату, тут же хватая заранее приготовленные (на всякий случай, мало ли как вечер закончится…) вещи, учебники и пустую клетку Букли. В тот же миг, как я спустился вниз, из столовой выскочил дядя Вернон, яростно брызжущий слюной. И откуда у него ее столько? — Ты куда!!! — возопил он. — Сейчас же вернись и извинись перед теткой, щенок!!! Пинком раскрыв чемодан, я достал из него палочку и ткнул ее прямо в жирный живот Вернона. — Прочь. С моей. Дороги! — я едва сладил с голосом. Хотелось орать и материться по-русски. Видимо гнев совсем отшиб дядюшке последние мозги, потому что вместо того, чтобы испугаться, он схватился за палочку и рванул ее на себя. Послышался треск, полетели искры и прогремел взрыв, отбросив жирную тушу Вернона к противоположной стене. Я потерянно смотрел на деревянные осколки, которые остались от моей палочки. Через несколько секунд в холл вбежала до смерти напуганная тетя Петунья и, вскрикнув, бросилась к мужу. Тот застонал. Это привело меня в чувство и, собрав останки своей доблестно павшей подруги, я подхватил чемодан и ногой толкнул дверь. Через миг на пустынной темной улице показался тощий маленький мальчик с непомерно большим чемоданом и совиной клеткой под мышкой и пошел прочь от дома.