Ветер Перемен

      Утро встретило меня инвалидным креслом и отвратительным на вид и вкус питательным недокиселем. Есть при том хотелось именно так, как, собственно, и должно было хотеться есть после нескольких недель комы. Так что пришлось давиться, с ностальгией вспоминая когда-то казавшуюся отвратительной еду в приютской столовой.       А еще у меня были все те же тонкие мальчишечьи ручонки, острые коленки и несколько лишних предметов в штанах, что отнюдь не поднимало настроение. Усугублялось все отсутствием хоть сколько-нибудь адекватного объяснения ситуации. По сути, я не истерила лишь потому, что была слишком для этого обессилена.       Когда закончилась пытка под кодовым именем «завтрак», все та же блондинка — мисс Симмонс, нужно запомнить — отработанным жестом стянула с меня штаны и заменила мешок для мочеприемника. Я и возмутиться не успела, как ее черное дело уже было сделано, а те самые «лишние предметы» скромно вернулись в штанишки, где им и положено быть. Как говорится: «С глаз долой — из сердца вон», да.       После медсестры заглянул Александр Константинович. Тот самый, который доктор «Сашка» Савин. Подняв кушетку в «сидячее» состояние, он снял бинты и проверил швы. Обработав и сменив повязку, стал возиться с какими-то приборами. Большая часть его манипуляций прошла мимо — я еще не отошел после вчерашней нервотрепки и вполне закономерно плевать на все хотел.       Кажется, врач пытался спрашивать что-то, но, так и не дождавшись ответа, обратился к медсестре. Потом кушетку снова опустили и куда-то покатили — как выяснилось позже, на КТ.       В любой другой момент я с интересом оглядывалась бы по сторонам, стараясь запомнить как можно больше, чтобы потом завалить дока вопросами о предназначении тех или иных штуковин. Мною на протяжении всей жизни двигала неуемная жажда познания, неиссякаемый интерес к миру вокруг, даже не смотря на его враждебность. Но что, если нет? Если вся моя жизнь лишь плод воображения?       С одной стороны, все это очень напоминало так называемое «попаданство» — довольно распространенное явление в фанфикшене, когда душа «нашего» попадала в тело персонажа какого-либо произведения. При чем попадала во всех смыслах этого слова, отсюда, собственно, и термин. Тут и персонаж достаточно известный — Гарри, мать его, Поттер, шрамоголовый Избранный собственной зеленоглазой персоной. С другой, я, как человек здравомыслящий и склонный скорее к научному взгляду на мир, в подобные рокировки не верю от слова совсем. Да я в существовании-то души сомневаюсь, что уж об ее переселении говорить?       У всего в нашей жизни есть логичное объяснение — нужно лишь приложить усилие и найти его.       На самом деле, у меня имеется одна теория. Не особо приятная, но более чем реалистичная: ложные воспоминания или, как иначе это называют, конфабуляция. Достаточно редкое явление, результат, обычно, серьезной черепно-мозговой травмы, повлекшей за собой полную или частичную потерю памяти, из-за чего мозг, стремясь заполнить «дыры», свободно интерпретирует имеющиеся данные, дополняя до хоть сколько-нибудь логичного завершения. При конфабуляции некогда прочитанное или увиденное воспринимается как часть собственной жизни, либо, наоборот, собственная жизнь кажется эпизодом романа или фильма. Более чем подходит под мой случай.       Что бы там ни было, я не могу быть тем Гарри Поттером, которого знают люди, потому что я — не он, и понятия не имею, как им быть. Но я не могу быть и тем, кем ощущаю себя, — молодой учительницей математики из Питера, — потому что она — не Гарри Поттер, но физически именно им я являюсь. Достаточно поводов для паники, вы не находите?       Все эти мысли ввергали меня в уныние. Погрузившись в размышления, я буквально выпала из жизни и очнулась только оказавшись в родной палате. Да и то не сама — Александр Константинович настойчиво добивался моего внимания.       — Мистер Поттер! Мистер Поттер, вы меня слышите? — «заяц, ты меня слышишь?..»       — Слышу, слышу, — а у мужика очередной сбой системы. Неудивительно, в принципе — не каждый день маленькие британские мальчики цитируют ему «Ну, погоди!», да еще в оригинале. Ох, нравится мне его из колеи выбивать — он такое смешное лицо делает, волей-неволей улыбнешься. Вот и я не устояла. Это, кстати, вернуло его в реальность.       — Кхм… Замечательно. Да.       Опять нахмурился. С мыслями, видать, собирается.       — Что ж… Я получил результаты с томографа, и могу обрадовать: кости черепа срастаются замечательно, никаких смещений, большая часть микротрещин уже подверглась окостенению. Аналогично с мягкими тканями мозга. Если регенерация продолжится в том же темпе, то уже к началу августа ты сможешь вернуться домой, — мысль эта немного растормошила меня, и я нашла в себе силы выслушать врача до конца. Хотя особой живости мой взгляд так и не приобрел, что весьма-таки действовало на нервы «Сашеньке». — Но с одним условием!       Обладающее и без того довольно заостренными чертами, лицо его приобрело поразительную схожесть с большой хищной птицей, стоило ему нарочито сурово нахмуриться.       — Что за условие? — что бы он там не придумал, чую, мне это не понравится. Хотя, какая разница, все равно ж не отвертеться.       — Все это время вы будете заниматься с психологом. Мадам Смауг согласилась вас взять.       — Что? Мне не нужен психолог! — не хочу! Я в состоянии самостоятельно справиться со своими проблемами, и мне не нужна ничья помощь… Ох, да даже если и нужна, какая разница? Мне нельзя к мозгоправу! Категорически! Это я и пыталась донести до Сашеньки, но тот даже не слушал.       — Придется, Гарри. Таковы правила больницы. Для адаптации «забывчивых» пациентов, с каждым без исключения работает штатный психолог. Пожалуйста, не спорь. Мадам Смауг зайдет к тебе в пять, и вы просто поговорите, — его тон смягчился и потеплел, став почти человеческим. И насколько я успел его узнать, такое поведение было ему не свойственно — складывалось впечатление, что он привязался ко мне. Не мудрено — в конце-то концов, мы в ответе за тех, кого вытащили с того света!       Я не нашел аргументов против и молча отвернулся к окну. Доктор Савин, поняв, что на продолжение диалога можно не рассчитывать, развернулся на каблуках и, чеканя шаг, ушел. За ним тихонько выскользнула и незамеченная мной раньше медсестра.       Все время до прихода психолога я полулежала на кровати и наблюдала город за окном. Мысли мои текли вяло, заторможено, и касались в основном вон того голубя на крыше продуктовой палатки через дорогу, или крикливого мальчишки, назойливо втюхивающего газеты прохожим, или вон того спешащего куда-то деловитого господина, рукой придерживающего шляпу-котелок, но ни в коем случае не останавливались на чем-то важном. Нахрен, слишком много впечатлений для одного маленького потенциально-шизоидного мальчика! Да, я даже в мыслях старался теперь думать о себе в мужском роде. Хотя бы и для начала. Конечно, в Британии нет опасности случайно оговориться, потому как родовых окончаний в английском языке нет, но идти на поводу и «подпитывать» свое почти-раздвоение личности я не имел никакого желания. Продолжая отождествлять свое сознание с женщиной, порожденной моим же собственным травмированным мозгом — лишь усугублять и без того плачевную ситуацию       Задумавшись, я даже не заметил психолога до того, как она меня окликнула.       — Гарри Поттер? — она говорила тихо, чуть шепелявила и слишком смягчала «r». Ее голос напоминал шелест бумаги у старых, зачитанных до дыр книжек, с когда-то плотными хрустящими листами, которые сейчас уже пожелтели и истончились. Я обернулся, — Ты не против если я буду звать тебя по имени?       Старушка оказалась до ностальгии похожа на мастера Йоду — маленькая, сморщенная, с набрякшими веками и мудрыми глазами с хитринкой, разве что не зеленая. Белые от седины волосы заплетены в маленькую, не очень аккуратную косичку. Морщины, избороздившие лицо, говорили об улыбчивом характере, лучиками расползаясь от глаз и вокруг губ в особенности. Между бровей пролегла глубокая трогательная складка, придавая всегда чуть вопросительное выражение ее доброму лицу. Старческие пятна на маленьких худых ручках, обвислая шея и чистая опрятная одежда, подобранная со вкусом — все это нарочито располагало к себе, даже против воли.        — Вам не подходит эта фамилия, — ну почему я всегда говорю прежде, чем подумать?!       — О, так ты читал Хоббита? — она засмеялась, и от ее смеха у меня запершило в носу. Он был таким искренним, добрым, каким может быть смех только лишь у поистине счастливого старика.— И кто тебе там больше всего понравился?       — Гномы.       «Скажи мне, что ты любишь, и я скажу тебе, кто ты»? Серьезно? Слишком очевидно.       — Почему же? — старушка долго ждала, пока я объясню свое мнение, но видя, что я не иду на контакт, спросила сама.       — Они там самые колоритные, — я чудом удержался, чтобы не закатить глаза, — конечно, не такие суровые, как старина Гимли, но все такие же трудяги и авантюристы. К тому же их стремление вернуть свою родину несмотря ни на что вызывает уважение.       — А разве они не ради золота пошли в поход? — пытаясь вывести меня на диалог, она намеренно задавала провокационные вопросы и, если бы не ее лукавая улыбка с солнечными лучиками в уголках глаз, я бы наоборот закрылась. Но не было в ней ни нарочитой покровительственности, чего можно было ожидать, учитывая ее возраст, ни фальши, только искренний интерес и задор.       — Нет… Не совсем. На мой взгляд для гномов золото скорее показатель статуса, и они же такие гордецы… Для них было важно не только завоевать гору, но и вернуть былое величие Королевству под горой — только тогда они и впрямь вернули ли бы потерянный дом.       — Хочешь сказать, их любовь к сокровищам — не жадность?       — Жадность, еще какая. Просто в данном случае она играла далеко не главную роль. Тут все дело в том, что они ценят свой труд, по праву гордятся своей работой и очень болезненно воспринимают, когда другие недооценивают ее. А лучшей оценкой считают золото, вот и… — я не знала как выразить свои мысли. Как будто внезапно просто забыла все слова. Язык казался чужим, неправильным, буквы ложились на язык отвратительно-невнятно. Через миг это чувство прошло, но страх остался. Я снова закрылся, и, естественно, психолог это почувствовала. От понимания в ее мудрых глазах стало так душно и стыдно на душе, как на первом приеме у гинеколога.       — Скажи-ка, Гарри…       — Что?       — Ты любишь животных? — неожиданный вопрос. Каждым своим словом, всем своим видом, мадам Смауг ломала стереотипы и выбивала из колеи. Человек-оксюморон, блин! Не будь я сама ее «подопечной», даже восхитилась бы такому оригинальному подходу…       — Конечно. Почти всех. За исключением домашних кошек, у них амбиции не отвечают реальности. Наглые, вредные, самодовольные и холеные.       — Странно, что ты о них вспомнил. Ты и сам похож на котенка, знаешь? — она снова засмеялась, да так заразительно, что не обидишься при всем желании. — Был у меня когда-то. Маленький хулиган, сметану любил… И за пальцы меня кусать. Гулял полдня где-то, а потом приходил домой довольный, важный, как принц Чарльз. Я его с улицы взяла. Он поначалу тоже недоверчивый был, хвост трубой вечно, и к земле пригибается. Потом привык, понял, что я ему зла не желаю, — мне не понравилась эта параллель. Совсем.       — Я не хочу привыкать. Я здоров и мне не нужен мозгоправ! — сорвалась. Вспылила. Повысила голос. Черт, ну где мой профессионализм? На такую примитивнейшую провокацию повелась!       Стоп. О каком профессионализме может идти речь, я просто двенадцатилетний мальчишка с выдуманной «взрослой-которая-может-помочь» в голове!       — Ты уверен? — ее тон внезапно изменился. Она собрала губы в куриную гузку и прищурилась, внезапно из прелестной доброй бабули превратившись во въедливую старую каргу. Хоть я и ждал подвоха с того самого момента, как она вошла, все равно опешил. — Твой врач вот то же мне говорил. Это он просто удостовериться меня позвал. Мол «мозговая активность в норме, память должна скоро восстановиться, просто взгляните, пожалуйста, как мальчик адаптируется». Да только не правы вы оба!       — Что? — голос сорвался. Внутренности свело страхом.       — То! Работать нам с тобой и работать. Диагноз тебе я говорить сейчас не буду, не уверена. Но что проблемы есть, это я тебе как опытный специалист говорю. И амнезия — не самая серьезная из них. — Амнезия… Точно! Ох, ну почему я не могу сначала думать, а потом говорить? Откуда я могу знать Толкина, если я своей-то жизни не помню! Ох, идиооотка…       Так, нет. Нет! Отставить панику, есть огромное количество видов и подвидов частичной амнезии, не затрагивающей абстрактных воспоминаний и общего багажа знаний. Правда, большинство из них психогенные…       — Да не пугайся ты так. Память восстановится, это я и без разговора знала. Вот, книжки уже вспоминать начал. Мозги твои просто блокируют болезненные воспоминания. В твоем деле написано, что ты сирота. Тетка с дядькой не любят особо, да? И в школе шпыняют мелкого очкарика…       …А и в самом деле, почему бы и нет? Недолюбленный, слабохарактерный, одинокий сиротка вполне мог «сбежать» от тяжкой жизни, подсознательно отказаться от воспоминаний, причиняющих боль. Спасибо, мадам, вы подали мне идею! Осталось достоверно отыграть и прощай, больница Святого Томпсона!       Однако же, как интересно она выразилась: «в твоем деле». Не в больничном листе, не в истории болезни или медкарте. «В твоем деле…»       — Эм, не сомневаюсь, что вы правы, мадам, но не слишком ли это грубо? — мне вот не ясно, она полнейший дилетант или такое светило от психологии? Потому что, чтобы позволить себе подобную бестактность в общении с пациентом, нужно либо совершенно не шарить, либо же полностью контролировать ситуацию. Шокотерапия тоже терапия, так-то.       — Зато честно. Или спорить будешь?       Легкое пренебрежение, промелькнувшее в ее взгляде, когда я не смог сходу достойно ответить, ошпарило кипятком, выбесив разом до алой пелены перед глазами. На эмоциях я тут же позабыл о всех своих разумных и осторожных планах, отвечая зло, насмешливо, полным яда голосом.       — А черт его знает. Видите ли, мадам, я вам хоть сейчас могу выдать все семь основных теорем о пределах или процитировать Гендальфа Серобуромалинового, но вот сказать, как зовут соседа по парте — едва ли, — ну что ж ты творишь-то, Яр, где твои мозги, где твоя выдержка?! Какое тебе вообще дело, что там думает эта старушенция?! Так, тише, тише, теперь тон на спад и добавить в голос немного страха: мальчик разозлился и потерял самообладание, а теперь его потянуло на откровения. — Про Гарри Поттера — мальчика, чьим именем вы меня зовете — я знаю совсем немного и как бы со стороны, при чем даже не факт, что правду.       Самое главное сейчас — говорить правду, правду, и ничего кроме правды. Если она хотя бы вполовину так хороша, как мне кажется, то ложь почувствует лучше любого детектора. А вот недоговаривать и выворачивать факты — это да, это то, что доктор прописал… Да простит меня Сашенька за упоминания всуе.       — Хм! — психолог задумчиво пожамкала губами и взглянула на меня с таким довольным прищуром, что стало почти страшно. — К слову, совсем забыла… Добрый день!       Пф! Слишком просто.       — Что вы хотите этим сказать? Просто желаете мне доброго дня? Или утверждаете, что день сегодня добрый — неважно, что я о нём думаю? Или имеете в виду, что нынешним днем все должны быть добрыми? — серьезно, она и так сплошная толкинистская провокация, а уж в нынешнем контексте!       Мадам с драконьей фамилией совсем не по старчески расхохоталась, прикрывая сухонькой ладошкой рот. Это чтобы челюсть не вылетела?       — Ох, какой, однако же, интересный случай! — она едва ли не восхищенно покачала головой и, словно только вспомнив, вскинулась. — Так, ты сказал «мальчик, чьим именем вы меня зовете»… А как бы ты сам себя назвал?       — Эм, даже не знаю, мадам, — насколько палевно будет сказать, что мне нравится имя Ярослав? Ладно, не будем нарываться лишний раз. — На самом деле, это не так уж и важно, как по мне. Гарри Поттер вполне подходит. Все же, вопрос самоидентификации выходит далеко за рамки паспортных данных…       — «Вопрос самоидентификации»… Тьфу! Мальчик, тебе без малого тринадцать лет, «любящие» родственники сплавили тебя на полный пансионат в неофициальную колонию для «трудных» подростков сразу по окончании младшей школы, какая «самоидентификация»?!       Еб.       Твою.       Мать.       Поздравляю вас, Штирлиц, вы провалились. Тушите свет, задраить люки, северный пушной зверек пришел по наши души. Впрочем, еще не вечер, милая маркиза, играем.       — Ну, знаете ли! Сильно сомневаюсь, что заслужил хоть что-нибудь из этого. Ну вот не чувствую я в себе каких-либо особенных деструктивных наклонностей! И чем, скажите на милость, заниматься тихому, неконфликтному и робкому даже мальчику в подобной среде? В библиотеке как минимум сложно устроить темную… — главное не переборщить сейчас с «оскорбленной наивностью», а то мне не только Станиславский не поверит.       — Робкий и неконфликтный? — эй, не слишком ли много скепсиса, мадам? — Лично я тут вижу только мелкую язву с занозой в заднице.       Я уже было открыл рот, чтобы горячо и бурно возражать, но… Есть одно священное правило высокопрофессиональной лжи: «Ты ври, ври, да не завирайся!»       — …Туше.       Повисла неловкая пауза.       — Вообще, вот кто бы говорил, мадам «престарелый божий одуванчик». А ведь я вам почти поверил!       — Что значит «почти»? Эх, вот она — старость… Теряю хватку! — миссис «Йода» так горестно понурилась, что не попытаться утешить старушку было бы просто преступлением. — Что же меня выдало?       — Вы имеете в виду, помимо нескончаемого потока язвительности, провокаций и сарказма? — она все так же понуро кивнула, едва не всхлипывая. Вот интересно, кому из нас эта игра таки приносит больше удовольствия? — Да ничего. Я просто параноик.       Тут она уже не сдержалась и прыснула. Вслед за ней захихикал и я.       Со стороны мы, должно быть, представляли собой весьма занимательное зрелище — сидят, значит, два самых безобидных и очаровательных человечка во всем отделении и злобно хихикают. Серьёзно, что мадам Смауг, со своим отточенным десятилетиями опыта образом всепонимающего и всепрощающего божьего одуванчика, что я, со своей пиздецово-трагической судьбой и зеленющими глазами кота из Шрека, стопудово производили на персонал больницы просто чудовищное впечатление вплоть до умиленного пищания и готовности выполнить любой каприз. И, что примечательно, исключительно из любви к искусству. Ибо, насколько безукоризненную мы имели репутацию, настолько же зловредными троллями в действительности являлись. И вот, наконец, два одиночества встретились.       — Ох… Так, ладно, будем считать — познакомились. Теперь к делу, — отсмеявшись, психолог снова взялась за дело. На этот раз — спокойно и серьёзно, не став натягивать свою любимую маску. Нам обоим это стало бы только мешать, да и как-то это некрасиво, после такой «минуты откровения», опять что-то из себя строить. — Я сейчас вижу только два варианта терапии: либо мы делаем вид, что предыдущих пяти минут не было и начинаем сначала, только без взаимных провокаций и не выходя за рамки профессиональной этики… Либо ты просто рассказываешь мне, что тебя гложет, а я говорю, как с этим справиться. С тоннами сарказма и едкой иронии, конечно… Ну, или ты можешь запросить другого специалиста, которому без лишних проблем заморочишь голову и угробишь себе полжизни на самокопание. В конце концов, я даже не приписана к штату больницы, доктор Савин привлек меня как независимого консультанта на свой страх и риск.       — Второе, естественно. У меня не так много сил, чтобы тратить их на притворство и сюсюканье, а помощь, как ни стыдно признавать, все же нужна. Тем более, раз уж Судьба свела с профессионалом вашего уровня, грех упускать такую возможность.       — Профессионалом моего уровня?       — О, да ладно, практикующий психиатр — а вы именно психиатр, не психолог, это очевидно, слишком жёсткие у вас методы… Так вот, практикующий психиатр вашего возраста — это нонсенс и показатель качества! Дилетанты в принципе никому не нужны, а уж пенсионного возраста и подавно. Сколько у вас стаж — лет тридцать, сорок? И далеко не все на гражданке.       В ответ мадам Смауг лишь хмыкнула многозначительно и прищурилась. Некоторое время она задумчиво разглядывала мое лицо, словно что-то выискивая, осмотрела со всех сторон лежавшую на больничном покрывале руку — тощую, с шелушащейся кожей, застарелыми мозолями, но все еще неуловимо изящную, породистую. Я представлял примерно, к каким выводам она могла придти, и это уже даже почти не пугало. Наверно, у меня сейчас не было ни времени, ни лишних сил, чтобы пугаться непонятно откуда взявшихся знаний, наблюдательности и той цепкости восприятия, которая приходит с опытом и только — исключительно — с ним. Самое главное, все это помогало мне держать свою полетевшую кувырком жизнь если не под контролем, то хотя бы в пределах понимания.       — Мне все больше и больше нравится, как ты рассуждаешь. Вот что, Гарри, давай честно — я очень хочу тебе помочь. Хотя бы чтобы увидеть, кем ты в итоге станешь. С интересными случаями я не сталкивалась уж давненько, и успела заскучать.       — Да что в моей ситуации интересного, я не понимаю?!       Вот ладно бы она знала о ложных воспоминаниях и несоответствии восприятия личности с телом! Тогда да, тогда ее интерес был бы понятен. Случай действительно достаточно редкий и, без сомнений, потребует продолжительного лечения, тратить время на которое я, кстати, не хочу ничуть. Но ведь она не знает! И узнать не должна ни в коем случае, так что сейчас передо мной стояла весьма нетривиальная задача пустить этого мастодонта психиатрии по ложному следу, незаметно подведя ее к куда более безобидному, но правдоподобному диагнозу с психогенной ретроградной амнезией. Иными словами, убедить старушку, что бедного мальчика настолько загнобили, что он решил «подшумок» просто вычеркнуть из памяти все неприятные воспоминания. Самое интересное, что она сама же и подсказала мне такой выход из положения, и все, что мне осталось сделать — просто подтвердить уже сложившуюся у нее теорию! Правда, я уже успела наделать ошибок, но, слава богам, еще не все потеряно. Главное не терять больше головы и не поддаваться на провокации… По-настоящему.       — Я вот прямо-таки уверен, что потеря памяти после серьезных черепно-мозговых травм — это не такая и редкость! То есть, да, конечно, забыл я многовато, наверное… Типа, не помнить даже собственного имени — это перебор, однозначно, но я уже начал потихоньку вспоминать некоторые вещи, так что ничего страшного, так ведь? — под ироничным взглядом психотерапевта мое изначальное (абсолютно наигранное) возмущение затухало, в итоге и вовсе превратившись в неуверенное блеяние. В ее глазах так и читалось: «Ну кого ты дуришь, мальчик?»       — Ну, в какой-то мере ты прав, да. Даже обычное сотрясение может привести к амнезии, вот только редко у кого она выходит такой… «чистенькой», скажем так. Вот ты можешь мне сказать, что ел сегодня на завтрак?       — Кисель какой-то. Хотите сказать, моя травма должна была отразиться на самой способности запоминать что-либо в целом? — так, немного паники в голос, округлить испуганно глаза, бровки домиком — как все-таки хорошо быть маленьким очаровашкой, и болезненный вид тут только на руку. Давай, бабуль, утешай меня!       — Должна бы, вообще-то, — или добивай, да… Бессердечная старая карга. — Ты не вполне осознаешь, насколько тебе на самом деле повезло, Гарри. Эпидуральная гематома — это обширное кровоизлияние в мозг. Повторюсь — кровоизлияние в мозг. То, что ты выжил уже можно назвать чудом, но чтобы еще и последствия были настолько… незначительными?       — В каком смысле «незначительными»?!       — Для начала, ты говоришь. Внятно, разборчиво, с едва заметным акцентом. Ты ходишь — медленно, неуверенно и по стеночке, но ходишь, а отъешься — и бегать начнёшь. Да что там бегать, Гарри, ты сам держишь ложку и промахиваешься мимо рта только в двух случаях из пяти. Вот по глазам вижу — тебе сейчас кажется, что это кошмар и нельзя быть настолько беспомощным! А ведь была огромная вероятность, что придётся вовсе отключать тебя от системы жизнеобеспечения. И что, даже если повезёт и ты очнешься, всю оставшуюся жизнь будешь пускать слюни и ходить под себя.       Как я от эдаких несбывшихся перспектив не поседел — одним богам ведомо. При том, дай мне кто-нибудь хоть пару дней на прийти в себя, и все сказанное ею я понял бы сам. Поверил бы своим выводам — едва ли, не с чего мне себе верить, но понял бы точно. И это пугало едва ли не больше, чем шанс так и не очнуться.       — Но ведь все обошлось, так? А причины не так уж и важны, так что «как» и «почему» пусть гадает доктор Савин. А мы с вами давайте все-таки сосредоточимся на моей амнезии, идет? — пора заканчивать эту сессию церебрального БДСМ. Мадам Смауг мозгоправ, конечно, потрясающий, но как и любое сильнодействующее лекарство, «принимать» ее нужно строго в малых дозах и по расписанию. В малых — потому что еще немного и я от ее лечения в конец свихнусь, а по расписанию — потому что к такому нужно готовиться заранее.       — Да что с ней станется, мальчик мой! Потеря памяти у тебя психогенная, то бишь, эм… как бы так сказать…       — «Реакция побега», я понял, знаю.       — Ух, ты! Знает он. И откуда только, хотела бы знать я, — а я-то как хочу, ты не представляешь, бабуль. — Ладно, тем проще. Итак, как ты очень верно подметил, твоя потеря памяти, по сути своей, такой вот кардинальный побег от реальности. А от чего мы обычно стремимся сбежать?       — …От того, что нас пугает.       — Верно. И чтобы память вернулась, тебе просто нужно перестать бояться.       — В этом-то вся и проблема, да?       — Да. Сам сказал, ты параноик. Ну, не клинический, конечно, но тревожность у тебя и в самом деле очень повышена. Так что основной нашей задачей будет как раз снижение твоей тревожности.       На том и порешили.       Все дальнейшие дни слились в один — утром я просыпался от того, что мисс Симонс распахивала шторы на окнах, с ее помощью умывался и приводил себя в порядок, завтракал все тем же витаминным кисельчиком и ждал доктора Савина. Через неделю убрали капельницу, на девятый день в рационе появилась жидкая каша и куриный бульон. Тогда же мне разрешили покидать палату — к сожалению, не на своих двоих, а с комфортом разместив костлявое седалище в инвалидном кресле. Потом в расписании появилась специальная зарядка: приходилось буквально заново учиться ходить. После нее — обед и дневной сон. Еще через два часа — ланч из таблеток и булочки (нет, не наоборот), прогулка с мадам Смауг в холле больницы и свободное время до ужина. В десять — отбой и опять все по кругу.       Однажды утром мистер Савин как обычно зашел ко мне во время обхода, но в этот раз он был не один. С ним была высокая худая блондинка с длинной шеей и лошадиным лицом — по описанию точь-в-точь моя дражайшая тетушка.       — Здравствуй, Гарри, — присутствие постороннего человека вынуждало ее быть вежливой, но я всеми фибрами души чувствовал исходящее от нее напряжение и раздражение, так что наедине о таком отношении можно и не мечтать, как божий день ясно. — Собирайся, Вернон ждет внизу с машиной.       — Здравствуйте, тетя, — мне стоило огромных усилий ответить спокойно. Долгое время все мое общение ограничивалось мадам Смауг и Александром Константиновичем, и оба они довольно хорошо ко мне относились, так что на их фоне эта лицемерная женщина, по роковому стечению обстоятельств являющаяся моей единственной кровной родственницей, вызывала не меньшее отвращение, чем я у нее. — Мне не нужно ничего собирать.       И это была правда. Из личных вещей у меня было только то, в чем привезли, так что я быстро оделся, сложил аккуратной стопочкой больничную пижаму и присел на краешек кровати. В это время мистер Савин разговаривал с тетушкой.       — Постарайтесь оградить его от каких-либо физических нагрузок. Гулять можно, даже нужно, но никаких активных игр, — он странно покосился на меня с нечитаемым выражением. — От работы по дому тоже лучше оградить. Я понимаю, что дети должны помогать взрослым, но ближайшие недели две ему нельзя напрягаться, — что ж, теперь ясно. Мадам Смауг провела с ним воспитательную работу и, похоже, открыла глаза на причины моей худобы и мнимой зашуганности. Кажется, я немного переиграл в бедного сиротку — вон, пол персонала отделения до сих пор косится сочувствующе да вздыхает украдкой. — И вот еще что… Я бы советовал перевести его на домашнее обучение, — что? Ты с ума сошел? Да лучше уж школа святого Брутуса, чем этот ад круглый год терпеть. Тетушка, как ни странно, была со мной полностью согласна. Ее так перекосило, умереть не встать.       — Видите ли, по моей просьбе с Гарри несколько недель общалась мадам Смауг, психиатр высшей квалификации, между прочим. И в результате она, помимо частичной амнезии, о которой я уже говорил, выявила некоторые психические отклонения, в числе которых и СДВГ.       — Что это? — ну, что ж, у Дурслей появилась еще одна причина называть меня ненормальным. Хотя это может сыграть мне на руку, если правильно воспользоваться, вон как Петунья испугалась.       — Синдром дефицита внимания и гиперактивности. Как следствие проблемы с концентрацией внимания и усвоением материала. Это не страшно, но обучение в обычной школе не принесет должного результата, — естественно, никто не переведет меня на домашнее обучение по такой причине, и слава богам! Но, черт возьми, до чего же это не в тему… У Ярославы диагностировали СДВиГ в шестом классе, и сколько горя она с ним хлебнула, особенно в универе. Хотя в России это не считается психическим расстройством и называется просто — шило в заднице. Ну, так, по крайней, считает мое подсознание…       — Спасибо, мы с мужем подумаем. Что-то еще? — тетушка успокоилась и взяла себя в руки. Ей все труднее было скрывать свою злость и желание поскорее уйти.       — Да, но это уже не от психолога. Дело в его анализах, — ох, нет… Только не это. Ну зачем он все ей рассказывает?! — Мы брали кровь на гормоны несколько раз и каждый показывал одно и то же — повышенное содержание адреналина. Пока что все в пределах допустимого, но мальчик в зоне риска. Постарайтесь оградить его от серьезных потрясений, иначе у него однажды может просто не выдержать сердце. Не говоря уже о надпочечниках, — Петунья поджала губы и кивнула. Естественно ничего подобного они делать не станут, но врачу об этом знать не стоит. Хорошо, что он не сказал, как у меня крыша протекает из-за их «повышенного содержания», это бы аукнулось мне намного сильнее.       — Хорошо. Мы можем идти? — у, как грубо. Где ваши манеры, тетушка?       — Да, конечно. Документы заберёте в регистратуре, — Александр Константинович вновь включил режим Леонарда Снарда. Обиделся, видать.       — Тетя Петунья, вы идите, я вас догоню, — как она прожгла меня взглядом, вы бы знали! Хорошо, что она не ведьма таки, а то хана бы мне пришла. Губы сами собой расплылись в улыбке от ее гнева. Просто непередаваемое ощущение — видеть, как неприятный тебе человек закипает от злости, но ничего не может сделать. Ох, и достанется же мне дома! Но я готов потерпеть, потому что, во-первых, это весело. Очень. А во-вторых, я не могу не попрощаться.       Мы оба проводили миссис Дурсль взглядами, пока дверь за ней захлопнулась. Повернувшись вновь к врачу, я увидел, что он тоже смотрит на меня. И столько было в его взгляде, что словами и не передашь. Я просто скажу, что он был… теплым. Не таким, как всегда. Его серые глаза всегда казались мне ледяными, в них редко проявлялись сильные эмоции. Но не сейчас, и осознание того, насколько он ко мне привязался заставляло сердце сжиматься в тисках.       — Александр Константинович, — я впервые назвал его так. Раньше я не позволял себе этого, обращаясь к нему только «мистер Савин», как он и представился, даже доподлинно узнав о его славянских корнях, — спасибо вам! Огромное спасибо. Я не знаю, как выразить все, что у меня на душе. Я просто… — я беспомощно развел руками, не находя слов. — Ну, вы ведь мне жизнь спасли. Я не знаю, что полагается говорить в таких случаях. Просто… Спасибо вам, огромное! — он долго смотрел мне в глаза, чуть прищурившись и будто раздумывая над чем-то, и этот момент казался мне таким важным, сокровенным, что я не решался даже моргнуть. Наконец он что-то решил для себя, повел плечом и протянул мне руку. С улыбкой! Вы представляете?       — Это моя работа, мальчик, — ох, вот это работа голосом! Одном только тоном выразить столько… У меня аж в глазах предательски защипало. Черт, только расплакаться и не хватало!       Ладонь у него оказалась сухой и теплой. Крепкое, но бережное рукопожатие дарило мало мне знакомое, ни с чем не сравнимое ощущение защищенности. Наверно, подобным образом должна ощущаться отцовская забота, жаль, ни одной из моих личностей не довелось ее в полной мере испытать.       Ехали в молчании. Когда мы с тетушкой только спустились, дядя Вернон сверкал разъярённым взглядом и грозно торчащими усами, однако разборки решил оставить до дома. Дорога, по ощущениям, заняла часа три. Дурсли злились, и это злость расходилась от них буквально волнами, раскаляя воздух в тесной кабинке до бела. У меня эмпатия какая-то развилась, что ли? Но, так или иначе, к тому моменту, когда за окном появился аккуратный двухэтажный коттеджик, от воодушевления, с которым я уходил от Александра Константиновича, не осталось и следа.       Меня переполняло напряжение другого рода. Я чувствовал себя на пороге новой жизни, и понятия не имел (и не имею до сих пор), что она мне готовит.       Одно я знаю точно — судя по завернутым в старую наволочку и спрятанным под половицу перу, чернильнице и едва начатом конспекте по Истории Магии — скучать не придется.