Ветер Перемен

Ход часов застыл на месте и ни свет ни тьма, Крыша в жутком переезде, я схожу с ума Позабыл я напрочь, кто я и темно в глазах — До чего людей доводит тётушка шиза! ©Тэм и Йовин

      Покой.        Никогда в полном мере не осознавала, какой смысл включают в это слово. Теперь же… Я ощущала каждую частицу своего тела, но при этом не могла пошевелить и пальцем; парила в небытие, растворяясь в нем, забыв себя, свою жизнь, свои чувства… Без эмоций и ощущений… А, нет, вру. Ощущения еще были.       Боль.       Она появилась внезапно, пронзила каждый атом, разорвала в клочья, раскидала и, расходясь как круги на воде, в адских муках сжигала все мое существо. Словно огромная черная дыра затягивала, несмотря на все попытки убежать или уклониться, закручивала, сковывала, сжимала все сильнее и сильнее, а на пике агонии… Взорвалась сверхновой.       Со взрывом пришли воспоминания. Обрушились лавиной, погребли под собой, поглотили, закружили в разноцветье красок, мечась растревоженными птицами, пытались уместиться все сразу, путаясь и перемешиваясь бессистемно. Оглушенная, я могла лишь судорожно хватать ртом воздух, выброшенной из воды рыбой. Впрочем, постепенно ураган улегся и калейдоскоп разрозненных осколков сложился в единую картину — негармоничную и не — целостную.       Не знаю, сколько я так пролежала. Возможно, пару мгновений, а может, и несколько часов. Вынырнув наконец из глубин бес-сознания, я приоткрыла один глаз. Зря. Вся необузданная мощь Гелиоса ворвалась в мой и так покореженный мозг и перемолола его в фарш.       —Пизде~ец…       Да уж. Великий и Ужасный собственной персоной. Старый друг Похмелья и Общаги, вот только давно уже миновала бурная университетская пора, когда каждое утро начиналось с рассольчика и пары таблеток аспирина. Вспомнить бы еще, в честь чего я так надралась…       Странно, типичных признаков алкогольного отравления не наблюдалось: ни тебе привкуса кошачьего дерьма во рту, ни колокольного звона в висках, только минувший горячечный бред и лоб периодически простреливает.       Когда глаза более или менее привыкли к свету, и мир перестал кружиться, стало понятно, где я оказалась. Больница. Больница, черт побери! Славная вышла попойка, видать… Нет, решительно необходимо вспомнить, в честь чего пили!       Шевелить извилинами было ой как тяжко, но, как говорится, по труду и награда. Да, праздник жизни и впрямь удался! Что, собственно, не мудрено: выпускной не каждый день случается.       Правда, напиваться вроде как должны были выпускники, а не их учителя… Стыдобища какая!       Рука метнулась к глазам в древнем сакраментальном жесте и смачно хлопнула по лбу. Боль, прострелившая голову до самого мозжечка, вызывала, мягко скажем, подозрения. Слишком уж острая для простой похмельной мигрени. Когда на внутренней стороне век перестали сиять неведомые созвездия, я со всей осторожностью прощупала голову на предмет повреждений.       Плотная аккуратная повязка почему-то не удивила, хотя обилие бинтов вселяло суеверный ужас. Вот только черепно-мозговой мне и не хватало!       Надо как-то медсестру дозваться. Осторожно, стараясь не тревожить рану, я повернула голову и увидела ее! Такую яркую, манящую, желанную и такую доступную… Да, вы правильно поняли, это была кнопка тревоги. Прямо под ней красовалась белая надпись: «Help». О, это что же, для меня? И даже нажать можно? А то меня как-то одна такая проказница уже соблазнила: потом пришлось три дня в каталажке просидеть — за ложный вызов пожарной службы.       — Сбылась мечта идиота, — с кряхтением, словно старая бабка, я приподнялась на локтях и потянулась нажать. В нескольких сантиметрах от Ее Желанства рука замерла. Пальцы слегка подрагивали, и подушечки покалывало в предвкушении. Нет, ну вот что вы ржете-то, а? У человека тут мечта всей жизни исполнилась, а они… Эх!       Мучительно медленно сокращая расстояние, через несколько мгновений я наконец-то дотронулась до холодной и чуть шершавой поверхности. Нежно, едва касаясь, провела пальцем вокруг покатого бока… Черт, словно любовницу ласкаю!       Нервно хихикнув своим ассоциациям, я сбросила наваждение и нажала на кнопку, задержав на пару секунд руку. Взгляд зацепился за слишком маленькую ладошку с длинными костлявыми пальцами.       За чужую!       Детскую!       Ладонь!       Это стало последней каплей. Очнуться с капельницей, подключенной к аппарату жизнеобеспечения — еще куда ни шло. Жива, вижу, слышу, да и конечности все чувствую, о чем еще мечтать? Но очнуться в подобном антураже, да еще и в чужом теле?!       Паника накрыла, как цунами: руки тряслись, сердце пустилось в галоп где-то в районе горла, грудь сдавило тисками. Слезы бесконтрольно стекали по щекам, мышцы свело судорогой.       Но хуже всего было с дыханием. Респиратор, обеспечивавший вентиляцию легких пока я… нет, сказать, что была в коме, мне духу не хватит, так что пусть будет «спала». Так вот, он не работал! Ни капельки не работал! Каждый вздох давался с боем, легкие жгло огнем.        Великая Сила, нужно успокоиться! Ну же, вдо-ох… Вдох, я сказала! А теперь выдох.       Вытолкнуть воздух из легких не получалось ни в какую. Нахера мне, спрашивается, кислородная маска на роже? Для красоты? Ну где, где врач?! Внезапно появилась идея.       Еще раз вдох!       — Там… — даже не слово — хрип.       Вдох сквозь зубы.       — Где… зас-стряли… — выплевывая слоги.       Вдох! Уже чуть легче.       — Нем-мецкие… танки… — челюсть свело, зубы почти не разжимаются.       Вдох. Глубокий, судорожный.       — Пр-рой-йдут сп-пок-койно, — зубы стучат.       Вдох. Полной грудью.       — Р-русские, — рычание, — панки.       Вдох. Почти нормальный.       — Ты раздави, — шепотом, облегченно, — меня хоть танком…       Вдох, обычный, спокойный.       — Я все равно, — голос сел, хрипит, но слова уже не причиняют боль. — Буду Панком!       Горло расслаблялось рывками с каждым новым словом, воздух на вдохе резко и с силой давил на диафрагму, заставлял против воли расходиться ребра, а легкие — работать. Четкий простой ритм песни задавал единый темп сердцебиению и дыханию, помогая телу восстановить «базовые настройки», сбитые панической атакой.       Когда судороги перестали скручивать в бараний рог, сил переживать о внезапной смене параметров тела уже не оставалось. Сердце все еще билось заполошно, но по телу уже разливалась мягкая и обманчиво-легкая нега. Было уже не важно, чье тело и что вообще произошло. Пришло блаженное смирение с неизбежным, то самое, о котором мечтают особо пришибленные фаталисты, и которое дано любому русскому человеку на генном уровне в старой как мир мантре: «Авось сложится».       Не успела я толком отдышаться, как в палату влетела (вовремя, однако!) взволнованная медсестра — приятная блондинка неопределённого возраста. Стройная, в чистом отглаженном халате. Меня только прическа её смутила — такие были популярны в Англии начала 90-х. При этом она производила впечатление уверенной в себе женщины, следящей за модными тенденциями и, как говорится, «в тренде». Я, конечно, понимаю: «все новое — это давно забытое старое», но это было не настолько давно, чтобы превратиться в винтаж. Или?..       Пока я размышляла, медсестра быстро осмотрела меня, поправила катетер и сняла показатели с кардиоаппарата, квохча при этом как курочка-наседка красивым высоким голосом. Правда, почему-то на английском… Ну здрасте, приехали! Мало того, что тело чужое, так еще и из страны вывезли! Щас еще окажется, что я, как капитан Америка, провела в коме 60 лет, ага.       — Простите, мэм… — ужас, и этот мышиный писк на грани слышимости — мой голос?! — А где я?       У меня оказался на удивление слабый акцент, причем вовсе не русский, как можно было ожидать, а скорее южно-английский*. Как мне — иностранке — удалось различить акцент, да еще и отличить его, к примеру, от ливерпульского? Все-то вам расскажи…       Девушка (буду звать ее так) замерла от неожиданности (с чего бы это?), покосилась на меня слегка напугано, но быстро взяла себя в руки. Натянув дежурную улыбку, которая абсолютно ей не шла, она подошла ко мне и поправила сползшее одеяло.       — В больнице. В Лондоне, — да ты что?! А то я не поняла. Милочка, ну вот почему тупишь ты, а дурой себя чувствую я? — А теперь полежите спокойно. Я позову врача, — от ее наигранно-дружелюбного тона меня едва не вырвало. Хватит разговаривать со мной как с душевнобольной!       Похоже, что-то такое промелькнуло во взгляде, которым я ее проводила, потому что из палаты она чуть ли не убежала. Правда, как только дверь закрылась, злость исчезла.       Буквально через несколько минут, в течение которых я морально готовилась к допросу врача и пыталась найти причины испуга блондинки, она вернулась вместе с молодым темноволосым мужчиной в таком же белом халате. Молодым он был относительно моего прежнего почти сорокалетнего тела — на вид ему было в районе тридцати — тридцати пяти лет. Серьезный взгляд серых глаз и обеспокоенно поджатые губы делали его внешность хищной и немного пугающей. С самого порога его пронзительный взгляд впился в меня, словно я была какой-то диковинной, незнакомой доселе науке, зверюшкой. Страшный дядька… И, похоже, медсестра была со мной солидарна: в его присутствии она стала еще более дерганой и все время косилась то на него, то на меня. Воистину, «все страньше и страньше»*.       Лишь подойдя вплотную к кровати, врач перестал сканировать меня взглядом и ровно с таким же выражением лица впился в лист кардиограммы. Его тонкие изогнутые брови поползли вверх. Он вновь воззрился на меня. Удивление в его глазах все росло.       — Мистер Поттер, как вы себя чувствуете? — весь его вид говорил о том, что ответ «нормально» его не устроит. Холодный профессиональный тон только утвердил в моем воображении образ ученого-социопата. И хотя меня всегда пугали такие люди-машины, сейчас куда больше поразило его обращение. Нет, то, что фамилию «Гончарова» можно перевести как «Поттер» не новость: когда гремела знаменитая сага про мальчика-который-выжил, мы с друзьями дружно над этим посмеялись, но… Какой, к черту, «мистер»?!       Внутренне похолодев, я повторила свой вопрос про свое местоположение, но уже обращаясь к мужчине.       — Мисс Симонс не сказала вам? — от взгляда, который он бросил на медсестру, заледенел бы действующий вулкан, девушка же едва заметно вздрогнула и виновато опустила взгляд в пол. Ну, по крайней мере, теперь я знаю ее имя. Точнее фамилию. — Вы в больнице Томпсона, в нейрохирургическом отделении. У вас была серьезная травма головы, мы провели несколько операций, чтобы стабилизировать ваше состояние. Поэтому повторюсь — как вы себя чувствуете?       Вы бы знали, какое облегчение я испытала от его слов! Очнувшись в чужом теле, в чужой стране, да еще и будто бы в другом времени, что остается думать? Первое, что приходит в голову — какая-то изощренная форма раздвоения личности, и место мне в таком случае в дурке. Не воспринимаете же вы всерьёз мои шуточки про правительственные опыты и смену тел, хе-хе?       А вот я воспринимаю!       Впрочем, ладно, отставить панику. Мне ещё повезло, знаете ли. Ибо как ничего страшнее психушки на свете нет — даже здоровый человек, проведя в ней определенное количество времени, сходит с ума. Куда уж там концлагерям и пыточным — искалеченное тело вылечить всегда легче, чем разум.       Но даже если тебе (чудом!) удастся сохранить рассудок, свою адекватность окружающим уже не доказать. Все эти евреи и просто военнопленные, спасенные из Освенцима, в большинстве своем сумели вернуться к спокойной жизни, и не малую роль в этом сыграла поддержка общества. От бывших «психов» же люди шугаются, как от прокаженных.       Однако, не время расслабляться, Яра! То, что ты не в психушке, не значит, что ты не можешь в нее попасть. Следует собраться и вести себя как можно естественнее, причем мое поведение должно соответствовать внешнему виду, иначе это вызовет вопросы, а лишнее внимание сейчас ни к чему.       — Весьма неплохо, сэр! — отвечала я чисто автоматически, одновременно прикидывая свои дальнейшие действия.— Правда слабость невероятная и голова кружится, но это может быть из-за панической атаки, у меня всегда так… В смысле, мне так кажется. Я не уверен. Когда я проснулся, то не мог вспомнить даже своего имени и жутко испугался, вот и… — от нервов и желания скорей объясниться слова путались, разбегались и никак не хотели выстраиваться в стройные ряды предложений.       Так, спокойствие, только спокойствие, как завещал один великий гуру, познавший дзен.       Спокойствие, я сказала!       Эмоции потом, сначала нужно выбрать модель поведения и спровадить врача. Итак, что мы имеем?       Тело (язык не поворачивается сказать просто «я») принадлежит мальчику ориентировочно 11-12 лет, он жилистый, недокормленный и контуженный. У него (меня?) острые коленки, по-лягушачьи длинные руки и ноги, узкие ладошки аристократа и мозоли трудяги-разнорабочего. Ко всему этому прилагается говорящая фамилия — Поттер.       Тот ли самый — неизвестно, но что не баловень судьбы — это точно. После шести лет работы со сложными подростками «своего» пациента узнать не сложно, даже глядя «изнутри».       И того: зашуганный мальчишка, предположительно сирота, возможно приютский. Недоверчивый волчонок, попавший в капкан, любовью и лаской не избалованный. Что ж, играем!         Стоило наметить хоть какой-то план действий, как липкий страх отступил. Прямо как Леджер завещал.*       —  Паническая атака? — на узком лице «моего» врача промелькнуло беспокойство, но он быстро справился с собой и направил эмоции в более конструктивное русло. То есть стал запугивать и так бедную до синевы медсестру. — Почему вы ничего не сказали?         — Мисс Симонс не знала, сэр! Когда она пришла, все уже закончилось, — нда, хотела помочь, а получилось как всегда. Медсестра должна знать все о своём подопечном! Ну, в идеале… На деле же только самые фанатичные из них держат в голове каждую историю болезни. Однако проморгать паническую атаку — это надо постараться.       — Хотите сказать, что вы справились с приступом самостоятельно? Оборудование не предназначено… — в его голосе скепсис и удивление гармонично переплетались с требовательностью и профессионализмом.       — Да, сэр!       — И как же? — в глазах мелькнула заинтересованность.       — Я… спел, — правая бровь доктора Снарда, как я его окрестила про себя, начала скептически приподниматься, и я поспешила оправдаться. — Ну, просто все медицинские методы борьбы с паникой основаны на дыхательных упражнениях и контроле сердцебиения, поэтому я подумал, что если говорить, то эффект будет тот же. Но не просто, а с определенным ритмом. Стихи и песни подходят… В-вот, — под конец я совсем смешалась. Мужик так буравил меня своим жутким взглядом, будто хотел просверлить насквозь.       — Весьма… необычный метод.       — Мне помогает.       — А текст имеет значение?       — Нет, говорю же. Важен ритм, такт. Простой и четкий. Тот же Тютчев или поздний Блок подойдут. Я вот «гимн панков» пел. Он атмосферный.       Во взгляде мужчины боролись здоровый скепсис и истинно-научное любопытство. Даже не знаю, относилось это выражение лица к моим словам в целом или же было вызвано фамилиями. Все же навряд ли обычный британский школьник знаком с русской поэзией. Тем более «проблемный».       — Что ж… Кхм… Ваша способность самостоятельно справляться с приступами весьма примечательна, но демонстрировать её на бис в нынешнем состоянии не стоит, — конец предложения он произнес, глядя на медсестру и, как по волшебству, в ее руках появились какие-то ампулы и шприц.       — Что это? — уколов я никогда не боялась, но даже у леденцов от горла сначала всегда читала состав. Да, я — параноик. Зато, повторюсь, живая.       — Димедрол, — он серьезно думает, я знаю что это такое?       — Типа успокоительного?       — Типа, — ох, как скорчился-то. Не любите сленг, сэр? — Обезболивающее со снотворным эффектом.       — Но я не хочу спать! У меня уйма вопросов! Что со мной случилось? Сколько я был в коме? Какое сегодня число? — я снова начала тараторить и могла бы продолжать еще долго, но врач поднял руку, останавливая.       — Сегодня 17 июля 1993 года. Поступили вы сюда тринадцатого числа с эпидуральной гематомой головного мозга и переломом черепа.       — Какой-какой гематомой? — стоило отдать должное этому странному мужчине за то, что он разговаривал со мной как со взрослым человеком, но в медицинских терминах я, мягко говоря, не сильна.       — Эпидуральной, — у бедного мужика было поистине мученическое выражение лица. — Вы знаете, что такое гематома? — дождавшись кивка, он продолжил. — Так вот, эпидуральная гематома располагается между наружной оболочкой мозга и костями черепа. Большинство моих коллег считает, что ее возникновение обусловлено переломом височной кости с повреждением средней оболочечной артерии в месте ее прохождения в костном желобке в области птериона*, — лицо его приобрело такое отрешенное-одухотворенное выражение, что сразу стало понятно — такие лекции он читает не в первый и не во второй раз, и делает это уже механически, не заботясь от том, кто его слушает, и потому не пытаясь даже избегать терминов. Похоже, помимо медицинской практики, периодически он выступает в университетах. Только вот зря он меня со студентами сравнивает… — Возникающее кровотечение приводит к отслоению твердой оболочки мозга от кости черепа с формированием гематомы. В вашем же случае, я полагаю, отслоение твердой оболочки возникло первично, а кровотечение — вторично.       Воу! Не ожидала такой лекции. Но, что удивительно, я почти все поняла. Правда, что это за зверь такой — птерион, и представить страшно.       — Но, ваш случай нетипичен не только поэтому! — мужчина внезапно оживился. — Дело в том, что у вас перелом в лобной доле, а это самая прочная кость во всем черепе. Причем у трещины странная форма — зигзагообразный пролом с несколькими вторичными трещинами. Ваши родственники сказали, что у вас был шрам похожей формы в этом месте, и основной разрыв шел ровно там же.  При чем намеренно ни вы, ни кто-либо другой не мог с такой хирургической точностью расколоть череп, не повредив другие кости или мозг.       — Тот шрам… Вел себя достаточно странно: воспалялся периодически, кровоточил. В смысле, как будто это рана, а не шрам, — знаю, перебивать невежливо, но этот вопрос уж очень интересовал меня. Все же, мистер Поттер с зигзагообразным шрамом на лбу — описание уж очень то самое. На мои слова мужчина отреагировал странно: резко замолчал, будто подавился и широко распахнул глаза.       — Удивительно… — бедолага стоял как громом поражённый. Странные люди — ученые. Чем сложнее загадка, тем счастливее они становятся. И не важно, какой наукой они занимаются. — И впрямь: где тонко — там и рвется.       Вот тут пришло моя очередь охреневать. Это ж надо так звездам сойтись!       — Эм, сэр… Так как вас, говорите, зовут? — странная особенность русских людей — встретив на чужбине земляка, мы внезапно проникаемся к нему неизмеримым доверием и горячей любовью, даже если в принципе к такому не склонны. Вот и сейчас, услышав родную речь, я расслабилась и подобрела. Хотя, возможно, это начало действовать лекарство.       — Алекс Константин Савин. Надеюсь, я ответил на все ваши вопросы? Вам нужно поспать.       Глаза слипались, голос врача доносился до меня будто издалека. Пока доктор отвлекал меня разговором, мисс Симонс спокойно вставила шприц в катетер, что я с чистой совестью умудрилась пропустить. Все тело стало невесомым, и мышцы ненавязчиво сковала мягкая нега. Некоторое время я еще пыталась бороться с накатывающей сонливостью и даже успела заметить, как мистер «Сашка» Савин и медсестра вышли из палаты, оставив меня одну. Но вскоре веки вконец отяжелели, и я провалилась в блаженный целительный сон без сновидений. _________________________ * — Эстуарный английский (англ. Estuary English) — это диалект английского языка, фонетик Джон Уэллс определил эстуарный английский как «стандартный английский с южно-английским акцентом». Его можно услышать в Лондоне, Кенте, на юге графства Эссекс и Хертфордширна, и на севере графства Суррей. Напомню — наш неубиваемый крошка канонно вырос в Литлл Уингинге, небольшом городке графства Суррей. ** — «Всё страньше и страньше! Всё чудесатее и чудесатее! Всё любопытственнее и любопытственнее! Всё страннее и страннее! Всё чудесится и чудесится!.. » — цитата из «Алисы в стране чудес» Льюиса Кэрола. *** — «Знаешь, что я заметил? Никто не паникует, когда все идет «по плану». Даже когда план ужасен.» — цитата Джокера в исполнении Хита Лэджера из фильма «Темный рыцарь». **** — Птерион (лат. pterion) — уязвимая область на поверхности черепа человека, обычно имеет форму буквы «Н». У новорожденных в этом месте находится клиновидный родничок, окостеневающий вскоре после рождения.