Семь дней с Мэй

«Как же правильно? Кажется, вот так... или...» Невысокая, худенькая девочка с бледным лицом и чёрными волосами в косе сосредоточенно кусала губы, глядя куда-то в пространство, и пыталась вспомнить, как же нужно выполнять это движение. Она не была покорительницей огня: сейчас, в её восемь лет, это уже можно было сказать наверняка, но, видя, как занимаются боевыми искусствами абсолютно все её сверстники и сверстницы, очень хотела научиться хотя бы основам. Но тяжело учиться, когда видишь только результат, не зная ничего об его подноготной: ни правильного дыхания, ни расположения ног и рук... без базовых основ и осмысленности, которая должна наполнять каждое её движение, боевое искусство сделается всего лишь набором хаотичных движений туда-сюда-обратно. Но хотя бы так: урывками, ошмётками того, что давно уже от и до известно её сверстникам... Мэй часто спрашивала себя, зачем занимается этим, по сути, бессмысленным без учителя делом. Никакой пользы это не принесёт, а если узнают родители... девочка неизменно вздрагивала каждый раз, когда только лишь думала об этом. «Нет, Мэй, ты никогда не будешь заниматься этим! — Но ведь почти все занимаются, мама... помнишь, как говорил Лорд Огня Азулон в своей последней речи? «Все дети нашей страны — маленькие солдаты», помнишь?.. — Но ты — не солдат, ты — будущая жена... мы с твоим отцом пока не решили, чья, но он уж точно не захочет видеть рядом с собой мужланку, которая комодоносорога на скаку остановит. — А может, он не захочет видеть рядом с собой беспомощную куклу... — Что?! Ты что, споришь с матерью?! Сколько сил я на тебя потратила, сколько ночей не спала, а ты, ты...» У её матери был восхитительный талант переигрывать и выставлять Мэй виноватой. Она умела загнать вглубь всё, что угодно: негодование, недоумение, удивление, страх, наслаждение, игривость, радость... всё уходило в тень, скрывалось в складках закрытой одежды, в которую её рядили с самого детства, но оставалось молчаливое, упорное сопротивление. В том числе — такое. — И всё-таки я всё делаю неправильно, — негромко вздохнула Мэй, убирая со лба блестящий выпавший локон. — Любой учитель от меня в ужас придёт, — небольшая пауза и морщинка, пролегшая между её бровей. — Я говорю совсем как моя мать, — мрачно пробормотала девочка и хотела было взяться за ещё одно подсмотренное ею упражнение, но тут, словно в ответ на её слова, раздался громкий и требовательный голос матери. — Мэй! Мэ-эй! Где ты, негодница?! Стоило девочке услышать знакомые интонации и слова, как она вся сжалась: ссутулились плечи, опустилась голова, ноги сами собой притиснулись ближе друг к другу, руки сошлись перед животом в каком-то защитном жесте... ну вот не могла она разве прийти попозже?! — Уже иду, матушка, — крикнула в ответ Мэй и поспешила на зов, зная, что мать будет ворчать ещё больше, если она задержится. Впрочем, она всегда найдёт, к чему придраться. — Мэй, сколько раз я тебе говорила: леди не повышают голос! — воскликнула женщина, едва Мэй вошла в комнату. Девочка едва слышно вздохнула и ниже опустила голову. Спорить, что она кричала, чтобы мама её услышала, было бесполезно. — Простите, матушка. — И что это за плебейская прическа? — мать пребольно дёрнула её за косичку. — Немедленно иди и прикажи слугам уложить тебе волосы. И побыстрее! Опять мы из-за тебя опаздываем, негодная девчонка! Странно, но даже в мыслях голос Мэй звучал тихо. «Вы никогда из-за меня не опаздывали», — подумала она, но её губы остались сомкнутыми, а лицо абсолютно спокойным. Не слушая, что ещё говорит матушка, она коротко поклонилась ей, как чужой, и удалилась в свои покои. Боль от всего этого, саднящая и глухая, стала давно уже привычным ощущением, и Мэй приучилась не обращать на неё внимания. Ну, подумаешь, накричали. Первый раз, что ли. И вчера кричала, и завтра будет, и всегда — одними и теми же выражениями... Ладно, она ещё не до конца приучилась полностью игнорировать гнев и возмущение от несправедливых обвинений. Но она научится. Она умеет быть хорошей девочкой, даже матушка это признаёт. Просто нужно стараться сильнее. И продолжать заниматься её собственной версией боевых искусств, словно актом молчаливого сопротивления. Спустя пятнадцать минут Мэй спустилась на первый этаж их огромного дома с идеально уложенными блестящими волосами и в простой, но строгой (не присущей девочке восьми лет) одежде, предназначенной для дороги. Никак не прокомментировав её внешний вид (на её языке это означало одобрение), матушка велела ей садиться в экипаж, «И не смотри по сторонам, Мэй, юной леди не пристало пялиться в окна, словно какой-нибудь простолюдинке!». Мэй послушалась: она давно уже приучилась смотреть в окно боковым зрением. И на сороковой минуте дороги (поскольку «Леди не чешут языком, словно какие-то простолюдинки», Мэй молчала, и заняться ей было нечем, она считала секунды), когда они ехали по широкой лесной тропинке, боковое зрение Мэй сообщило ей одну очень неприятную подробность ландшафта. К экипажу приближались разбойники. — Мама... — едва различимо прошептала Мэй, почти физически ощущая, как с её щёк сходит и без того скудная краска. Несмотря на то, что мышцы её лица остались неподвижны, в расширившихся глазах отразился испуг. — Там... За окном слышались звуки схватки, звон металла, виднелись вспышки пламени: стража отражала нападение разбойников. Кучера убили, прежде чем он успел хлестнуть страусовых лошадей, следом за ним убили и самих животных... Мэй вздрогнула, заслышав предсмертный хрип. Слышалась мужская брань, в окне мелькнуло искажённое похабной гримасой лицо с блестящими глазами-маслинами — и пропало: разбойник с ножом наголо устремился на следующего стражника... отец сидел бледный и недвижный, сжимая в пальцах короткий меч. Мэй неплохо разбиралась в оружии: читала тайком книги о нём и знала, что меч отца, скорее, декоративный и едва ли поможет против разбойников. Отец слишком понадеялся на свою стражу — и вот... — Господа! — с паскудной ухмылкой провозгласил один из нападающих, широко распахнув дверцу экипажа. — Соизвольте выйти и поделиться с нами своим добришком! По желвакам на скулах отца Мэй видела, что он едва сдерживается, чтобы не начать гневную тираду или не попробовать защититься, но так же Мэй знала, что он не будет этого делать. Его задача сейчас — сделать так, чтобы их не убили. Не так страшно разграбление экипажа, деньги он восстановит и потратит на взятку, чтобы этих людей утопили в бочке морской воды. Главное — не пострадать самому. А для этого нужно слушаться. Мама испуганно вскрикнула, когда он грубо схватил ожерелье у неё на шее. Драгоценные кораллы рассыпались по траве, но часть осталась в пальцах разбойника. Рассмотрев их на просвет, разбойник небрежно бросил в сторону Мэй, пнув её сапогом под колено: — Эй, девчонка! Собери для доброго дяди Уно все остальные. Мэй не рисковала поднимать на него глаза, зная, что они будут полны гнева, и страха, вызова и негодования. Молча и тихо, как мышка, она осторожно опустилась на колени и принялась шарить руками в густой траве. Крупные кораллы так и норовили выскользнуть из нервно подрагивающих пальцев, плечи Мэй под плотной накидкой сотрясала крупная дрожь. Один из алых камней, словно живой, выпрыгнул из её руки, когда Мэй отчётливо услышала приближающиеся шаги, неторопливые и равномерные. Шёл человек без доспехов. «Наверное, какой-нибудь несчастный путник, — сердце у девочки заныло болью и жалостью, — его могут убить...» Повернув голову, она увидела дорогие сапоги из тёмной, хорошей кожи. «И ограбить». — Что здесь происходит? — прозвучал удивительно спокойный, ровный мужской голос. — А ты не видишь? — хохотнул разбойник и, играясь, прижал кончик кинжала к горлу матери Мэй. Девочка судорожно сглотнула и стиснула руки так, что кораллы впились ей в ладони, и на них застыли капельки крови, такие же красные, как сами камни. — Театральное представление. Шёл бы ты, куда шёл, — голос разбойника звучал дружелюбно: его, очевидно, порадовали такие покладистые богатеи, как семья Мэй, — пока и тебя актёром не сделали. — Почему бы и нет? — хоть Мэй, стоящая на четвереньках, и видела только ноги путника, колени да конец меча в тёмных ножнах, она кожей почувствовала его улыбку. — Мне нравятся театральные представления. Быстрота движения, последовавшего за этими словами, заставила Мэй испуганно вскрикнуть и отшатнуться в сторону. Сверкнул меч, лихо свистнули в воздухе полы дорогого одеяния, взмыли в воздух ножны от меча, вскрикнули от испуга её родители... с губ Мэй больше не сорвалось ни звука. Она замерла, восторженно глядя на мечника каким-то жадным, голодным взглядом. Как быстро он двигался, как отточенно! Неужели человек и правда может быть таким совершенным?.. Почти таким же совершенным, как его меч, завораживающий Мэй блеском своего лезвия. «Я узнаю его движения! — подумала она с восторгом. — Я не зря читала эти книжки, я узнаю! Атакующая мокроголовка! Шаг кролика! Поворот лисицы! А это? — девочка жадно подалась вперёд. — Это... ивовая ветвь, касающаяся воды, или круги в ночном озере? Различие очень маленькое, а он двигается так быстро...» Последний из нападающей шайки распластался на траве, окровавленный и обездвиженный, но, как и все его товарищи, живой — а мечник грациозно повернулся, ловя клинком упавшие точно на своё законное место ножны. Мэй едва могла перевести дыхание от восторга. «Наверное, он какой-нибудь дух великого воина, который защищает невинно обиженных! Разве настоящие люди умеют так?.. Нет, это невозможно...» Девочка была настолько восхищена, что забыла даже встать с земли: так и стояла на четвереньках, держа в ладони алые камушки. Её родители тоже застыли на несколько мгновений, но затем отец поспешил выступить вперёд с сияющей улыбкой на лице и радостно раскрытыми объятиями. — Спасибо! Спасибо вам, добрый незнакомец! — так громко, словно хотел перекричать свой недавний страх, провозгласил он. — Как я могу отблагодарить вас? — Встань немедленно! — тем временем прошептала матушка, больно дергая её за шкирку. — Ты опозоришь нас перед нашим спасителем. Поднимайся! У Мэй предательски защипало в глазах и носу. Как она так может? То есть... почему? Зачем? Разве это справедливо, разве так должны вести себя матери?.. На них только что совершили нападение разбойники, Мэй униженно ползала перед ними на четвереньках, собирая проклятые кораллы из её ожерелья, а теперь она дёргает её за шкирку, словно котёнка, и шипит свои повседневно-злые, требовательные слова?.. Мэй до боли стиснула кулаки, чувствуя, как кипят на глазах готовые пролиться слёзы. Готовые, но не проливающиеся. Ведь леди не плачут. У Мэй заложило уши от подступающего плача, и она не слышала, о чём говорил незнакомец и её отец, лишь чувствовала сжимающиеся на её плече пальцы матери с длинными, острыми ногтями, очень модными в стране огня. А внутри нарастала злоба. Почему так?! Почему мама настолько злая, почему у неё никогда нет для Мэй ласкового слова, одобрительного взгляда или жеста?! Почему она всегда только «негодница», «позор семьи», «леди не делают так»? Неужели все матери такие? Но ведь она общается с Азулой, её мать очень добрая! Даже когда она наказывает дочь (Азула часто хулиганит и делает то, за что Мэй выпороли бы или оставили на хлебе и воде на неделю), она не называет её такими злыми словами, не говорит, что она позор семьи, только хмурится — это почти мило, она такая красивая, когда хмурится, а когда злится мать Мэй — ей хочется забиться с головой под одеяло и носа оттуда не высовывать. Она постоянно ей всё запрещает! Бегать нельзя, говорить с незнакомцами нельзя, вообще ни с кем нельзя говорить, даже если кто-то обращается к ней, нужно молчать, опускать глаза и быть скромной и нежной леди! Держи спину прямо! Этого не ешь, вот это ешь, общайся с Азулой, плевать, что она пугает тебя временами, и с Тай Ли, плевать, что она очень глупенькая, не играй в пай шо, это мужская игра, и прекрати уже думать о своём оружии и кораблях! Что значит, ты не думаешь? Не смей лгать матери! И так постоянно! Мэй сорванно вздохнула. Злость, нарастающая, зреющая, точно плод, достигла своего апогея, но... что могла сделать восьмилетняя девочка? Прочитать трескучую лекцию и поставить мать на место? Убежать из дома? Мэй было горько от собственной беспомощности — и она решила сделать хоть что-то, хоть как-то — назло. — Простите меня, господин! — решительно воскликнула девочка и шагнула вперёд, к незнакомцу, с блестящими в глазах слезами. Позади слышалось шипение матери: «Что ты делаешь?! Вернись!», она даже попыталась схватить её за плечо, но Мэй упрямо вывернулась и встала перед мечником, тоненькая и прямая, со сжатыми до боли крохотными кулачками. Мужчина смотрел на неё сверху, на его смуглом лице отчётливо было видно лёгкое удивление и странную, незнакомую Мэй теплоту в тёмных глазах. — Простите... — прошептала она, смутившись этого взгляда. — Вы... я могу узнать Ваше имя? — Пиандао, — улыбнулся он — и у Мэй всё оборвалось внутри. Пиандао! Мастер меча Пиандао, наследник великого рода оружейников! Говорят, его дед самолично учил саму Хозяйку Огня Айлу, а то и самого Лорда Азулона! Его отец — обучал принцев Айро и Озая, а сам Пиандао занимался обучением Лу Тена, когда тот был младше — это практически семейная традиция. Его мечи славились по всему огненному архипелагу и далеко за его пределами! А она так нагло сунулась прямо к нему со своими глупыми вопросами! У Мэй язык присох к нёбу, она сомневалась, что сумеет сейчас издать хотя бы один членораздельный звук. «Позорище», — прозвучало в её голове голосом матери, выжгло её взглядом по напряжённой девичьей спине... — Рада с Вами познакомиться, господин Пиандао, — охрипшим из-за пересохшего горла голосом выдохнула Мэй и склонилась перед мечником в почтительном поклоне. — Простите, что я... мешаю вам... — Вы не мешаете, — сказал Пиандао, и что-то внутри у Мэй ёкнуло от удивительной мягкости его жёсткого голоса. — Я только хотела спросить... — прошептала она, глядя на него глазами, полными слёз и надежды. — То движение, которое вы сделали в конце... боя... — она показала, сгорая от стыда: наверняка всё неправильно! — Это называется «ивовая ветвь, касающаяся воды», или «круги в ночном озере»? Глаза Пиандао чуть расширились от удивления: он явно недоумевал, откуда эта щуплая девчонка, метр с кепкой в прыжке, может знать названия приёмов. Однако больше удивление никак не выразилось — просто не успело, потому что позади послышался властный голос матери: — Мэй, довольно! Как ты разговариваешь с почтенным мечником? — и её стремительные шаги. Вот-вот сожмутся на плече сильные пальцы, сверкнут совсем близко её глаза... Пиандао не повысил голос, но он сделался сильнее, словно волной прокатившись по воздуху. — Она будет говорить со мной так, как посчитает нужным, — жёстко, но вежливо произнёс он. «Ох!.. Надеюсь, и я научусь когда-нибудь говорить так...» — подумала Мэй с невольным восторгом и огромной, просто чудовищной благодарностью. Никто прежде не заступался за неё перед матерью. Никто не смотрел так спокойно — и так ласково... Сдерживать слёзы делалось тяжелее. — Это было движение ивовой ветви, — ответил Пиандао, — но я немного модифицировал его, поэтому ты не узнала. Мэй не знала, почему, но от этой простой и понятной фразы ей отчего-то захотелось поспешно закивать головой с широкой улыбкой от уха до уха и начать благодарить Пиандао, сама не зная, за что, но девочка лишь смотрела на него непривычно расширенными глазами, полными радостной благодарности, и молчала, не зная, что сказать, как выразить эти необъяснимые чувства, разом в ней всколыхнувшиеся. — Спасибо, господин, — только и сумела она выдавить из своего сжатого горла. — Ты обучаешься фехтованию? — с прежней спокойной лаской, которую она видела только в те пару раз, когда на их с Азулой и Тай Ли игры приходили посмотреть принцесса Урса и принц Айро, спросил мечник. — Да... нет! — тут же поправилась девочка, бросив за спину испуганный взгляд. — Нет, господин, я только... интересуюсь этим. Читала много книг, и... В её голове отчётливо прозвучал одновременно испуганный и гневный вскрик матушки — и Мэй испытала неизвестное ей доселе чувство злорадства, придавшее ей смелости. — Простите, господин, — она подалась вперёд, желая схватить его за руку, но это было слишком смело для неё. — Как вы думаете, я могла бы... научиться чему-нибудь? Я хотела бы... мне очень нравятся мечи, господин Пиандао, особенно ваши, — произнеся это, девочка густо покраснела, а Пиандао весело улыбнулся. Хоть Мэй и не видела этого, но она точно могла сказать, что матушка сейчас картинно схватилась за сердце. Пиандао мягким движением опустился на колени. Даже это он делал с грацией истинного воина, меч даже не звякнул, касаясь земли. — Видишь ли, Мэй... тебя ведь зовут Мэй, верно? Девочка поспешно закивала с быстро бьющимся сердцем. — Для того, чтобы добиться серьёзных успехов в фехтовании, нужно посвятить этому всю свою жизнь. Тебе это не разрешат, верно? — Мэй тоскливо вздохнула: верно. — Значит, фехтование нужно тебе для самообороны, но кто позволит тебе носить с собой меч? Лучше... — он понизил голос так, чтобы не слышали родители, и чуть приблизил лицо к её уху. Мэй подалась вперёд, ощущая, как вспыхивает кожа, даже несмотря на то, что её не касалось его дыхание. — Воспользуйся ножами, — небольшой изящный клинок блеснул в его смуглых пальцах, выскользнув из рукава. Мэй невольно залюбовалась им: маленький, аккуратный, тонкий, словно крыло бабочки — и смертоносный. Даже сердце замерло — и больно сжалось, когда нож оказался в её узкой руке. — Их можно носить с собой так, что никто не заметит, и... не стоит недооценивать всё маленькое и хрупкое, — в улыбке Пиандао не было чего-то, похожего на лукавство, но Мэй чувствовала, чуяла: он говорит о ней. — Оно может быть смертоносным. С этими словами мечник по-прежнему грациозно поднялся с колен, учтиво поклонился родителям Мэй и ушёл, не попрощавшись. Рукоять ножа, тёплого от его рук, согревала Мэй вечно зябнущие кончики пальцев. Сейчас, глядя вслед неспешно удаляющемуся прочь Пиандао, она ещё не знала, что ножи станут её любимым оружием. Что она действительно будет невысокой, молчаливой, хрупкой — и смертоносной. Что ножи будут первым, что Мэй удастся отстоять в вечной схватке со своими родителями, и что они в будущем не раз спасут ей жизнь. Сейчас она просто стояла на лесной тропе и смотрела вслед этому человеку.