Семь дней с Мэй

Мэй внимательно наблюдает. Она привыкла к этому. Тихонько сидеть в уголке, уткнувшись в книгу или играя с ножами и сюрикенами, казаться отрешённой и скучающей, и — наблюдать. Безмолвно и непрерывно. Тай Ли ни на миг не перестаёт двигаться. Болтает стройной ножкой, положенной на ручку кресла или на другую ногу, покачивает изящной, узкой ступнёй, потягивается, встаёт на мостик из любого положения, смотрит вокруг любопытными глазами оживлённой пташки и часто-часто чему-то смеётся. Ходит по комнате, кружится вокруг своей оси, теребит косу, то расплетая, то сплетая её обратно, и пальцы у неё чуть уловимо подрагивают. Иногда Тай Ли подходит к окну и опирается обеими руками на широкий подоконник. Мэй чуть-чуть наклоняет голову — так, чтобы видеть её лицо. Блестящая каштановая прядь скрывает его часть, но легко заметить, что уголки вишнёво-румяных губ опущены, а на красивых глазах печальная поволока. Тай Ли скучно. Мэй чувствует это, и ей делается невыносимо жалко эту бойкую пташку с ярким розовым оперением. Что она забыла в компании вечно серьёзной Мэй, которая — и девушка это прекрасно знает — просто не умеет веселиться так, как нравится Тай Ли и Азуле, чьи мысли заняты совершенно иными вещами?.. Мэй с тихой печалью опускает голову ниже, прекрасно зная ответ на свой вопрос. Родители. Родители, которым выгодно, чтобы их дочь общалась с самой принцессой огня, и какая разница, что Тай Ли, возможно, хочется другого?.. Например, цирка... Мэй помнит, как Тай Ли, захлёбываясь слезами и портя её любимую багряную накидку, рассказывала, как Азула подожгла под ней страховочную сеть — и вздрагивает от невольных липких мурашек, бегущих по бледной коже. Как же ей, должно быть, страшно, этой девочке. Хоть они и были ровесницами, Мэй порой ощущала себя, как минимум, на пять лет старше Тай Ли. Может, поэтому ей хочется хоть как-нибудь облегчить её участь?.. Мэй тихонько встаёт со своего места. Ткань многослойной одежды тихо шуршит, когда она подходит ближе к Тай Ли и мягко кладёт руку на её запястье. Тай Ли выглядит маленькой и хрупкой, но стоит до неё дотронуться — как почувствуешь канаты мышц, перевившие тонкие косточки. Девушка вскидывает на неё глаза, и они блестят искусственным, ярким блеском. — Тай Ли, покажи мне тот пируэт... — Мэй царапнула воздух ногтями: как же он называется?.. Впрочем, Тай Ли и не нужно, чтобы она договаривала: свет в её глазах делается настоящим, и она радостно хлопает в ладошки: — Пируэт огненной лилии? — улыбается так широко и радостно, как Мэй бы никогда не смогла и, не дожидаясь ответа, кидается ей на шею: — Я знала, что тебе понравится! Тай Ли двигается легко и уверенно, изгибая спину и руки под самыми немыслимыми углами, и Мэй наблюдает за ней, изображая сдержанное внимание. На самом деле, она видела этот пируэт много раз: это любимое движение Тай Ли, но, если, думая, что радует её, Тай Ли радуется сама — почему бы не притвориться? На губах Мэй играет мягкая полуулыбка. Хоть её подруга и бывает несколько... поверхностной и наивной (хотя она и отнюдь не глупа: глупую девушку Азула просто не стала бы держать рядом с собой), Мэй искренне и нежно любила её. А Азулу... За ней Мэй тоже любила исподтишка наблюдать, и, если Азула и замечала это, то никак не подавала виду. Азула всегда выглядит спокойной и уверенной в собственных действиях. Горделиво приподнятый подбородок, спокойный и чуть насмешливый взгляд прищуренных янтарных глаз, ехидная улыбка, кривящая яркие алые губы. Истинная принцесса своего народа, властная, умная и всегда продумывающая свои действия наперёд. А ведь когда-то она дурачилась и смеялась вместе с Тай Ли... правда дурачилась — придумывая новые издевательства для тихой и молчаливой Мэй, служившей девочкам козлом отпущения, и смеялась над нею же. Мэй горько усмехается, думая об этом, и саркастично вздыхает: «Ах, детство, золотые годы». Ей нравится улавливать те мгновения, когда Азула не выглядит прекрасной и царственной принцессой или юным генералом. Вот она прибегает к своим подругам, сияя самодовольной и искренне-радостной улыбкой и с гордостью заявляет об очередной похвале своего отца. Каждой из них Азула радуется, точно маленький ребёнок. Вот — сжимает кулаки до впившихся в ладони длинных ногтей на годовщине смерти её дедушки. Лорд Огня Азулон всей душой любил внучку, а она любила его. Мэй помнит тёмные круги и следы слёз на щеках у Азулы, не сходящие целую неделю после его похорон. Для Азулы это непростительно долго. Вот — снова сжимает кулаки и ожесточённо хмурится, закусывая губы почти до крови, которую не видно на фоне алой помады: не получается приём, и она будет отрабатывать его снова и снова, снова и снова, снова и снова, пока не свалится замертво, не в силах больше подняться. Мэй, молча, со смесью восхищения и неодобрения наблюдавшая за ней всё это время, принесёт ей воды с лимоном и прохладную мягкую тряпицу и будет обтирать потный лоб, незаметными мягкими касаниями стирая вслед за испариной и помаду. Губы Азулы без неё делаются тоньше и меньше. Они трогательно-розовые, потрескавшиеся... беззащитные. Иногда она и впрямь выглядит такой. Беззащитной. Болезненной. С заострившимися чертами лица и больным взглядом, и брови изломаны жалобно и отчаянно. В такие мгновения Мэй не рискует подходить к ней, зная, что принцесса не обрадуется, что кто-то видит её слабость. Девушка молчит и держится в стороне, задумчиво дотрагиваясь остриём ножа до губ и изредка слизывая кровь из ранок, появляющихся всегда в одном и том же месте. — Азула? — говорит негромко, когда из груди принцессы вырывается сорванный вздох. — Что тебе нужно? — звучит резко и зло. — Ты... — она заминается, не зная, какое слово подобрать для неё, а когда подбирает — голос звучит неожиданно мягко даже для неё самой. — Ты удивительная. На несколько мгновений Азула замирает. Мэй не видит её лица, но все эмоции девушки читаются в напряженных мышцах, застывших плечах и жилке, пульсирующей на виске. Мэй не может оформить их в мыслях, даже не пытается, но чувствует всем сердцем, закрытым под множеством шёлковых, атласных и хлопковых слоёв. А затем Азула высокомерно приподнимает подбородок и небрежным жестом отбрасывает в сторону прядку чёрных волос. — Зачем ты говоришь мне очевидные вещи, Мэй? Я прекрасно знаю это и без тебя. Мэй слабо улыбается, склоняясь перед ней в лёгком поклоне. — Прошу простить меня, Ваше Высочество. Азула улыбается, различив шутливые оттенки в её внешне безэмоциональном голосе и провожает девушку задумчивым и чуть удивлённым взглядом. Сутулая спина, блестящие чёрные пряди и руки, спрятавшиеся в рукавах одежды. Ничего особенного, в Мэй нет совершенно ничего особенного — но и ей, и Тай Ли делается чуть теплее от её присутствия и редких, но всегда действенных слов. Мэй об этом не знает. Иногда она даже волнуется, понимают ли её подруги (иногда их даже хочется назвать таковыми без кавычек), чувствуют ли то, что она пытается им сказать, не умея выражать свои чувства так, как привыкли делать это другие люди. Но она старается не думать об этом слишком долго: в конце концов, она сделала то, что могла сделать с этими девушками и со своим характером. Молча, с прежним безэмоциональном выражением на неприметном бледном лице, Мэй возвращается на свое место. Она снова играет своим любимым серебрянно-алым сюрикеном и, скучая, то и дело откидывает голову далеко назад, испуская тоскующий вздох. И внимательно наблюдает.