***
Берт аккуратно зашивает порванную майку, его руки чуть трясутся (последствия аварии), а мысли путаются (последствия жизни). Он быстро моргает, чувствуя, как на ресницах снова появились слезы. И его это нисколько не волнует. Он размеренно дышит, старательно проводит иголкой по ткани, а после убирает все инструменты в сторону и натягивает одежду на себя, вставая. Врач, сидящий рядом, одобрительно улыбается, кивая головой и что-то тихо говоря. Только вот Берт не слушает. Две недели назад ему начали снится странные сны. Странные сны с прекрасными малиновыми глазами. А сегодня в этих глазах появились слезы. И Берту действительно страшно.***
Саон дважды почти попадает под машину, трижды ссорится с прохожими (выслушивает, какой он идиот) и четыре раза гладит мимо проходящих кошек (легче не становится). Он садится на лавочку возле окружной больницы, прячется в тень дерева и ждет. Все внутри болезненно сжимается, и Саон достает сигарету, тут же прикуривая. Вдох. И голова начинает кружится. Выдох. И в груди неприятно покалывает. Саон сидит на лавочке и понимает, что он ненавидит: 1. Врачей; 2. Сигареты; 3. Синиц, - (одна такая птица бегает вокруг него и что-то громко кричит) Саон вспоминает объявления, прокручивая в голове адреса, номера, описания. Не в тех районах. Не там. Все они слишком далеко от... от Берта. Как бы странно не было это признавать.***
Глаза слепит слишком яркое солнце, и Берт просит разрешения пересесть, а после оказывается в тени, спокойно складывая руки на коленках. Только вот тремор никуда не делся, и мужчина чувствует себя очень неуютно под пристальным взглядом психиатра. Он все еще не понимает, кто оплачивает этого врача. Этого ужасно пытливого и надоедливого врача. - Ваши сны... И Берт вздрагивает, дергаясь и впиваясь взглядом в чужие глаза. Откуда он знает? Как он понял? Что происходит? Твою же мать. -... вам же что-то да снится, верно? Берт успокаивается, понимая, что Стив (а этого психиатра, этого надоедливого психиатра, зовут именно так, Стив - Мать его - Джонсон) не в курсе. - Нет. И Берт не то чтобы лжет, просто недоговаривает.***
После третей сигареты подряд (и десяти дома) во рту неприятно горчит, и Саон не замечает, как до крови раскусывает свою губу. Горечь разбавляется чем-то приятно соленым, и он закрывает глаза, вздыхая. Счастья внутри примерно столько же, сколько всего божественного в этом мире. То есть ровно ноль. - Молодой человек, у вас не найдется прикурить? Саон вздрагивает, вскидывая голову. Перед ним какой-то медбрат, и его лицо кажется знакомым... в день аварии он привез Берта сюда. - Точно. - Что, простите? Нет-нет, ничего, вот, возьмите, я вам даже улыбнусь. Внутри неприятно горчит. Саон щелкает пальцем по зажигалке, смотрит на чужие губы, которые растягиваются в улыбке, и рефлекторно улыбается в ответ. Рефлекторно делает это два следующих дня подряд. Рефлекторно целует, когда чувствует чужие губы на своих. Рефлекторно соглашается на что-то там. Сплошные рефлексы - никакой жизни.***
Держишь ли ты обещания, Берт? Улыбка въедается в губы, и это совсем не смущает, как ни странно. В мысли впивается чужой голос, который разрывает изнутри. Голос человека, которого он так любит. Или любил? Слишком сложный вопрос. - Ты тут вообще? - Да, да, да, - тысячи раз да. - Да, мне снятся сны. Тысячи... - Очень яркие. ...разных... - И больные. ...снов. Психиатр тяжело дышит, протирает очки, кладет руку на колено Берта, и он бы рад улыбнуться, вздохнуть, дернуться, встать или убежать. Только не может. Ничего не может. Даже почувствовать одно легкое прикосновение не может. У него снова отказали ноги, и внутри ничего не осталось. Ни-че-го. - Все будет в порядке, Берт (нет).***
Саона бьет мелкая дрожь, дождь усиливается, и сигарета стремительно тухнет, впитывая в себя грязные капли. Перед лавочкой стоит Твен, тяжело дышит, крепко сжимает свой черный, крайне грязный зонт, и желание ударить его куда-то в область солнечного сплетения усиливается с каждой секундой. Саон сдерживается. Он же выше этого. Выше этой жизни. Выше человеческих переживаний. (да в пизду все это) - Не заболею, милый, - нарочито-слащаво произносит он, затягиваясь в последний раз. У Твена стучат зубы, белый халат все быстрее и быстрее впитывает в себя грязь, и он на глазах становится все более некрасивым. Не халат. Человек. Как и все люди вокруг. Каждый чертов день. - Нам стоит зайти внутрь. Саон не хочет. Не хочет заходить, сталкиваться с Бертом, говорить с ним, видеть его, дышать с ним одним воздухом. Это слишком. - Так почему ты сюда приходишь, я не понимаю? (потому что человек, которого я люблю, не может вспомнить свою любовь) - Почему ты все время здесь в одно и то же время? (он сказал мне, сказал мне те слова, и на часах было четыре вечера) - Что тебя держит? (боюсь, что ничего) Сигарета медленно тлеет.***
Берту снова суют в руки майку - и он не сопротивляется. Пальцы едва слушаются, он натягивает улыбку и просит книгу. Он готов. Готов читать, делать то, что делает обычно, и радоваться жизни. Только заберите эту чертову иголку - желание засадить ее глубоко в вену все сильнее с каждой, блять, секундой. - У тебя хорошо получается, Берт. - Тебе стоит разобраться со своим прошлым, Берт. - Саон хотел, как лучше, Берт. А легче от всего сказанного не становится. Зашить майку не получается (ты не готов даже самостоятельно дышать, Берт, какие книги).***
Саон больше никого не выискивает средь прохожих, не садится за руль и постоянно курит. Сигарета. За. Сигаретой. Окурками выкладывает у себя на подоконнике любимое имя. Четыре буквы. Саон ненавидит так много вещей. Бусы на женских шеях. Едкий запах бензина. Редкие истерики. Теории заговора. Он ненавидит чертовы заговоры. Мир слишком прост, чтобы придумывать теневое управление. И это не лишняя мысль - просто Твен постоянно говорит, что в той аварии он, Саон, не виноват. Это все теневое правительство. И, черт, он слишком серьезен. Настолько, что Саон в первый раз роняет сигарету. На пятый раз ему становится плевать. На десятый он еле сдерживается, чтобы не потушить окурок о руку Твена. Вдох - твои глаза, Саон - выдох - они так напоминают мне рассвет - вдох - я никуда не денусь - выдох - я слишком тебя люблю. А потом он все разрушил. Окурок безбожно выдавливает из Твена ругательства.***
Берт не поднимается с койки, не завтракает и не говорит. Его психиатр наматывает круги по больнице, ищет лекарства и обзванивает родственников, забывая, что они от него отреклись (так кто-нибудь в двадцать первом веке вообще делает?). А потом он видит, что в счетах не имя родственника. Какой-то паренек девятнадцати лет, говорит медсестра. Спроси Твена, говорит она. Он спит с ним, говорит она. Говорит прямо у дверей Берта.***
Саон уже не может курить - он весь пропитан чертовым дымом. Он не может есть, спать и нормально ходить на работу. Из университета звонили. Кажется, нужно забрать документы. Кажется, его отчислили. Кажется, все идет по пизде. - Эй, Саон. В этот момент его голос слишком похож на - Потри мне спину, а? Сигарета тухнет в ванной, и пепел расплывается по поверхности воды, прилипая к коже Твена. Он грязный. Грязный. Достойная партия недостойному человеку, - думает Саон. А потом звонит телефон, и кто-то на другом конце трубке говорит, что Берт неделю не ест, и, кажется, он при смерти. Или, по крайней мере, где-то очень рядом.***
Берт не хочет открывать глаза, двигаться или что-то говорить. Его галлюцинации говорят ему, что перед ним (рядом с ним) сидит Саон и гладит его по руке, плача и что-то говоря. Почему ты такой дурак - такая приятная галлюцинация - ты должен был уже встать на ноги - ему давно не снились такие сны - почему ты такой дурак - главное не открывать глаза. А потом он чувствует горячие губы на своих. Секунда - и все тело словно бьет током. Больно. Больно в кончиках пальцев на ногах, хотя он, как правило, по будням (и выходным тоже) этих самых ног не чувствует. Больно. И он открывает глаза, смахивая слезы. И видит белые ресницы. Идеально белые. Саон резко встает, практически бежит до двери, не может перестать плакать и не знает, не знает, не знает, не знает, не знает как ему теперь быть. А в следующую секунду слышит чужой голос. - Саон... Мир переворачивается, цепляя облаками земную кору. - Куда ты? Мысли путаются, теряются и бегут к чертям с корабля. Он осторожно (слишком осторожно) разворачивается. - Я так долго тебя ждал. У Берта все это время была амнезия - говорит себе Саон. Блядская амнезия. Он помнит все диагнозы, все выписки, все счета. Он знает, что такое амнезия. Он помнит. И Берт, кажется, тоже. Блять. - Не уходи, пожалуйста. Внутренности превращаются в какое-то чертово месиво. Саон почти не дышит, прислоняется головой к двери, распахивая глаза, полные слез. Один взгляд на него - и голова идет кругом. Он целый год терпел, жил (выживал) и потихоньку справлялся со всем дерьмом. А теперь - Не уходи, Саон. И Саон не уходит. Замирает в дверях, роняет пачку сигарет, чувствует, как начинает задыхаться. На губах замирает "ты...", которое так и не переходит в "ты помнишь?", и боль сворачивается неприятным комком внутри, увеличиваясь в размерах с каждой чертовой секундой, потому что Берт смотрит на него. Смотрит и улыбается.