Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

С самого детства их учили, что самая большая милость, которая только может быть оказана самураю, — это достойная смерть. Их учили быть бесстрашными и не бояться ни боли, ни ранений, потому что каждый самурай должен быть в любую минуту готов отдать жизнь за своего даймё. Представление о смерти самурая не совпадали ни с представлениями крестьянина, ни торговца, ни кого бы то ни было. Достойная смерть не являлась для самурая горем. Напрочь, ею можно было искупить все прегрешения земной жизни и смыть с себя великий позор. В связи с этим пониманием и зародился обряд сэппуку — считалось, что самурай, решившийся на подобное, был достоин прощения и забвения всех совершенных им преступлений. Неджи помнил, как его отец, а вслед за ним и дядя, и отцы Наруто и Саске, если случалось гостить в их поместьях, заставляли их, совсем еще мальчишек, бродить ночами по лесу, ходить по местам, что пользовались дурной славой. Их водили на публичные наказания и казни, заставляли выполнять тяжелую, монотонную работу в дни торжеств – для укрепления стойкости и упорства. Но ни бессонные ночи, ни подъемы до восхода солнца, ни голодовка, ни хождение босиком по снегу не помогли Неджи, когда ему объявили о смерти отца. Может быть, он – плохой самурай? Лицемерный самурай. Он в полной мере владел своим лицом, но никогда – душой. Он не показывал своих чувств посторонним, но внутри него они бушевали подобно лесному пожару. А их учили, что должно оставаться спокойным словно гладь воды в безветренный день – не только выражением лица, но и эмоциями, что ты ощущаешь. Но что в действительности казалось Неджи странным, так это контраст между его чувствами сегодня и в день, когда он окончательно укрепился в мысли о проведении обряда сэппуку. Тогда он, словно лучший из лучших самураев, был подобен спокойной глади воды. Ни тень сомнения не омрачила принятое решение. Он не чувствовал жалости или горечи – лишь непоколебимую уверенность в собственной правоте. Сейчас же ему хотелось кричать о несправедливости. Он сдерживался и лишь крепче стискивал зубы. Еще день назад все было по-другому. Он отправился в Энряку-дзи с твердым желанием встретить по дороге отряд Тайра и принять, наконец, смерть. А вернулся – с надеждой, которую никто из них давно не чаял обрести. В монастыре ему дали еще воинов-сохэй*, несмотря на то, что он не просил. То, что Тайра сотворили с Кофуку-дзи, затронуло сердца многих, и потому Неджи вернулся в лагерь в сопровождении отряда из сотни прекрасно обученных монахов-солдат в дополнении к тем трем сотням, что Энряку-дзи уже направлял к ним ранее. Он возвращался с хорошим чувством. Впервые за долгое-долгое время Неджи был доволен. Пока не пересек границу лагеря и не узнал то, что узнал. «Было бы справедливо, если бы на его месте оказался я», - подумал он, вглядываясь в неживое лицо. Стоило прикрыть глаза, и в его голове проносились многочисленные воспоминания — сколько всего связывало его с человеком, что лежал перед ним. Сколько всего связывало, и теперь никогда и ничего не свяжет. «Лучше бы это был я, - подумал Неджи вновь. – У меня есть дочь, род Хьюга не прервется. А он...». Не сразу, но он обратил внимание на поднявшийся вокруг гомон. Лагерь гудел будто пчелиный рой, и Неджи не мог понять, с чем связано это внезапное волнение. Он нашел Наруто – тот напряженно вглядывался куда-то ему за спину. Неджи обернулся, следуя за взглядом Узумаки, и увидел, как солдаты – их храбрые, бесстрашие солдаты – рассыпаются от чего-то прочь. Отшатываются в сторону, а после смыкают тесные ряды и следуют вперед. Хьюга сглотнул и понял, что задерживал дыхание последнюю минуту. В горле было сухо, словно последний глоток воды он сделал неделю назад. Наруто шагнул к нему, и когда толпа расступилась в очередной раз, к ним вышел Саске Учиха. А его мертвый отец лежал у их ног. Взгляд Саске заметался от друзей к отцу. Они не успели ничего сказать, когда Учиха опустился прямо на землю на колени перед Фугаку-самой и кончиками пальцев коснулся его холодного лица. - Саске, - Наруто бухнулся следом и крепко обнял друга, не заботясь о наблюдавших за ними десятках солдат. Он с удивлением почувствовал, как вздрогнул под его руками Учиха, напрягся на считанные секунды, а после, совладав с собой, заставил тело расслабиться. - Когда умер отец? – спросил Саске, освобождаясь из его объятий и поднимаясь на ноги. Неджи, повинуясь порыву, крепко стиснул его плечи и также почувствовал его дрожь. - Вчера, - Наруто хмуро посмотрел на него. – Его ранили неделю назад, и Фугаку-сама так и не смог... так и не смог оправиться. Позади них среди солдат все нарастал и нарастал гул. Скоро, очень скоро новость о том, что Саске Учиха жив, обойдет весь лагерь, и об этом узнает каждый. А после она просочится наружу, во все уголки страны, во все деревни и кланы, и не останется человека, который не слышал бы об этом. «Я все-таки опоздал, - здоровой рукой он откинул со лба волосы и заскользил взглядом по окружавшим их воинам. – Не успел к отцу». Что сказал бы отец? Саске привык каждое значимое решение мерить этим вопросом. Он никогда не спрашивал разрешения — давно прошел тот возраст, когда Фугаку действительно что-либо ему запрещал — но всякий раз думал, как бы поступил на его месте отец. Отец. Они не виделись долгих восемь месяцев, и уже больше никогда не увидятся. Он больше никогда не услышит голос отца – он и без того начал его забывать. Саске снял короткую куртку, что дал ему Мусасибо-сама, и укрыл ею отца. На Фугаку-саму и без того был наброшен плащ, но он должен был сделать это. Должен был сделать хоть что-нибудь для отца после смерти — сущая мелочь по сравнению с тем, что он не успел сделать при его жизни. - Отнесите отца в палатку, - приказал он, ни на кого не глядя, и тотчас сразу несколько воинов выступили вперед. Они подняли носилки с Фугаку-самой с такой бережностью, будто держали стекло, и очень медленно понесли их прочь. Саске стиснул зубы и отвел взгляд от отца. Он поправил у горла кимоно, что мешало дышать, и посмотрел на Неджи и Наруто. Как и всегда, они поняли друг друга без лишних слов – одновременно повернулись и зашагали к разбитым на другом конце лагеря палаткам. Учиха шел последним и с трудом заставлял себя не оборачиваться. Уже было поздно смотреть. Он закрыл и потер глаза, надавив пальцами на веки. Неожиданно навалилась сильнейшая усталость, будто минувшие сутки он провел в сражении. Нахмурившись, он осмотрелся: вокруг клокотала привычная лагерная жизнь. Возводились навесы на случай ночного дождя, менялись дозорные на своих постах, над костром в котелках шипела вода – приближалось время ужина. Эта жизнь, она шла всегда, невзирая на число умерших в сражениях солдат, невзирая на число раненых. Воины готовили пищу, ставили палатки, чтобы защитить себя от стихии, ныряли в ледяной ручей, заботились о лошадях. В походах жизнь удивительным образом тесно соседствовала со смертью. - Как давно мы стоим здесь? – спросил Саске у спин шагавших впереди Неджи и Наруто. - Неделю, - отозвался Узумаки, придерживая край навеса и пропуская под него друзей. Его взгляд помимо воли зацепился за пустой, связанный у края рукав кимоно Учиха. Наруто не стал задергивать полог, и дневной свет позволил им внимательно рассмотреть творившийся внутри палатки беспорядок. Саске хмыкнул. Наруто определенно привел их в свою палатку – больше ни у кого и никогда Учиха не наблюдал подобной несобранности. Узумаки засуетился, принялся в спешке собирать разложенный футон, поднимать разбросанные свитки. Не выдержав, Неджи первым фыркнул вслух и посмотрел на Саске, который сжал губы, чтобы сдержать усмешку. Он скользнул взглядом по распущенным волосам Неджи. Теперь и его друг не смел носить традиционную самурайскую прическу. Учиха подавил в себе вопрос, что вот-вот был готов задать. Отчего Хьюга не собирал больше волосы в пучок на затылке? Каким поступком навлек на себя позор? Кто его наказал — глава клана или он сам? Из них троих один лишь Наруто не запятнал своей чести. «Этого ли ты от меня ждал, отец?» Левой рукой он потянулся к затылку и почти почувствовал волосы, пропущенные меж пальцев, когда вспомнил, что левой руки у него давно уже нет. И Неджи, и Наруто тщательно старались не смотреть в его сторону, и Саске понял, что оба видели его поднятую и поспешно одернутую прочь руку. Он скривился. За время, проведенное в плену, его волосы отросли ниже лопаток, и первым, что сделал Саске, оказавшись у Мусасибо-самы, — срезал их почти под корень. Он вздрогнул – вновь! – когда Наруто протянул ему чашечку саке. Они молча сделали по маленькому глотку, а оставшееся саке выплеснули на землю за пологом. «Пусть ничто тебя больше не тревожит, отец». Наруто и Неджи смотрели на Саске и не узнавали. Они помнили его совсем другим. - Мы не надеялись увидеть тебя вновь, - выпалил Узумаки, чей голос всегда бежал впереди мысли. Судя по сухой ухмылке Саске, он оценил это высказывание по достоинству. - Как ты сбежал? – он порывисто сжал плечо Учиха, опустившись на футон подле него. В палатку сквозь распахнутый полог проникал осенний ветер. Холод стелился по земле, и при каждом слове изо рта вырывалось облачко пара. Саске мимолетно опустил взгляд на сложенные на коленях руки. Руку. Сколько вопросов повисло между ними. Сколько ответов на них требуется дать!.. Как рассказать о месяцах, что были прожиты порознь? Мысли путались, хаотично перескакивали с одного на другое. Почему убит отец? Сколько солдат у них есть? Что известно о Сакуре? Как... как его ребенок? Где сосредоточены основные силы Тайра? Сколько запасов у них есть в преддверии грядущей зимы? Когда Неджи лишился права носить традиционную для самураев прическу? Он понял, что молчит слишком долго, когда почувствовал на себе пристальные взгляды друзей. - Там была девочка. Ее звали Хоши. Она помогла мне... в какой-то мере, - он не ожидал, что улыбнется. Не ожидал, что воспоминания о несуразной девчонке окажутся такими теплыми... - Хоши? – переспросил Неджи, не пытаясь скрыть растерянности. Он свел на переносице брови, вспоминая. – Внучка Нобу Тайра?.. - Да, - Саске ограничился коротким кивком, несмотря на то, что незаданный вопрос Хьюга повис в воздухе. – Потом. Об этом — потом, - он надеялся, что у них еще будет время, чтобы поговорить. Действительно поговорить. Он надеялся, что к тому дню будет готов дать друзьям те ответы, которых они от него ждут. Не выбрав из роящегося множества мыслей одну, Учиха решил, что вообще не хочет ничего обсуждать. Ему бы сказали о самом плохом, о непоправимом — случись такое с Сакурой, или с ребенком, или... Или с отцом, хотел добавить он. Он еще не привык думать об отце как о мертвом. Ему бы сказали. А раз не говорят — значит, не знают. Значит, нечего и обсуждать. - Что случилось с тобой? – смотря Неджи в глаза, Саске задал единственный вопрос, который не мог не задать. И потому, как Хьюга на краткий миг отвел в сторону взгляд, Учиха понял, что был не единственным из них, кто не хотел — не мог — стройно рассказывать о минувших месяцах. - Я вступился за Тен-Тен. «Там была девочка», - подумал Саске и хмыкнул. Ответ Неджи, произнесенный иными словами, по сути был его ответом. Уклончивым и малоинформативным. Ни один вопрос про его отрубленную руку, которую он все еще чувствовал, так и не прозвучал. Наруто раскатал поверх футона карту, на которой они отмечали передвижения всех вовлеченных в войну армий, и принялся рассказывать Саске и Неджи, который лишь утром вернулся из Кофуку-дзи, о недавних изменениях в расположении войск. - Мы немного проредили их тыл, когда напали с перевала, - Наруто усмехнулся почти смущенно и запустил ладонь в светлые волосы на затылке, растрепав строгий пучок. – Они стояли, вытянувшись вдоль всей возвышенности, но сейчас начали рассредоточиваться. Об этом говорят наши последние донесения. - Нам тоже стоит. Пока они не пришли в наш тыл – все через тот же перевал Курикара, - Саске указал на несколько точек на карте. – Вот здесь, здесь и здесь необходимо усиление. Тайра вскоре узнают и про отца, и про меня. Они взбешены и захотят напасть. - Разумно, - Наруто кивнул. – В последней стычке Асигака отступил от Удзи и увел людей вниз по течению. По короткому взгляду, брошенному Наруто на Саске, тот понял, что отец получил свое ранение именно в этой стычке. Учиха внимательно всматривался в карту. Через изломанные линии и стрелки он видел, как постепенно, буквально тё за тё* их объединенное войско двигалось вперед. Чтобы составить впечатление о сражениях, произошедших в месяцы его отсутствия, Саске не нужно было задавать вопросы. Он видел все по карте. Видел, как под острым углом резко разошлись две линии, и часть солдат была возвращена назад, в земли клана Хьюга, в которые вторглись соседствовавшие с ними вассалы Тайра – клан Ода. Видел, как к широкой стрелке, обозначавшей их основные силы, примыкали гораздо более тонкие, начерченные почти без нажима – отправленные монастырями воины присоединились к ним. Видел, как десятки линий расходились и переплетались меж собой – небольшие отряды самураев перебрасывались от одной деревни к другой, с места на место, чтобы создать у крестьян видимость защищенности. Карта о многом могла рассказать, если уметь ее читать. И Саске умел. «Всему, что я умею, меня научил ты, отец». Он почувствовал в руках зуд – даже в той, которой уже не было. Пальцы невидимой руки схватили воздух, а настоящей – сжались в кулак. Он многое отдал бы за возможность догнать отступившего Асигаку. Догнать и отомстить за отца. Саске помнил этого молодого самурая по предыдущим сражениями с Тайра – тот был умен и достаточно изворотлив, чтобы выйти живым даже из сражения, в котором он был обречен. Было бы мальчишеством броситься сейчас в погоню. Мальчишеством и величайшей глупостью, и Саске не мог их себе позволить. Больше нет. «Любой сын мальчишка в глазах отца, даже если у него самого уже есть дети». Он был мальчишкой, пока был жив отец. Теперь — нет. - Зима – плохое время для ведения войны, - Саске сделал над собой усилие, чтобы отвлечься от лишних мыслей. – Скоро выпадет снег. - Мы увязнем надолго, - Неджи хмыкнул: он говорил не только про войско, что неминуемо застрянет в снегах. Он говорил про их кампанию. Мимо их палатки в тот день проходило много больше солдат, чем в любой другой. Новость и о том, что Саске Учиха жив, разлетелась по лагерю тотчас. Это казалось абсурдным и неправдоподобным – провести восемь месяцев в плену у Тайра и вырваться от них живым? Пересечь одну восьмую страны в одиночку глубокой осенью? Было трудно поверить в такое, лишь только услышав. Воинам хотелось увидеть. Саске знал, что должен переговорить с ними – не с каждым, но со своим ближайшим окружением, с теми, с кем он привык ходить в военные походы. - Где Яшамару и Такуми? – он оторвался от карты и взглянул на сидящих напротив друзей. - Яшамару в патруле, а Такуми в вашем поместье. Фугаку-сама приказал ему быть возле Сакуры-сан. Сакура. Саске не забывал ни на секунду. Но по-прежнему не хотел о ней говорить. - Ты знаешь о том, что Сакура-сан носит дитя? – скороговоркой произнес Наруто, слегка подавшись вперед. - Да, - односложно отозвался Учиха. Его дальнейшее молчание говорило громче многих слов. - Фугаку-сама написал ей сразу после сражения с Асигакой. Никак не обмолвился о своем ранении, - Наруто собирался добавить что-то еще, уже набрал воздуха в легкие, но резко передумал и оборвал зародившийся порыв. Сидевший рядом Неджи на секунду прикрыл глаза. Хорошо, что Узумаки сумел вовремя остановиться и не стал рассказывать о том, что случилось с Сакурой, когда она увидела отрубленную кисть мужа. Они проговорили до того момента, как не спряталось за горизонт солнце, и не закончился зимний короткий световой день. Когда в лагере ярче разгорелись костры, и рис громче зашипел в котелках, они вышли из палатки, чтобы разделить трапезу с солдатами – так, как делали всегда, несмотря ни на что. Около костра, за который они сели, хотели бы оказаться многие воины из лагеря, но все пропускали тех, кто носил вышитый герб Учиха на черных куртках из грубой ткани. Они осиротели утром, когда умер Фугаку-сама, а спустя несколько часов вновь обрели того, кто поведет их за собой в сражение. Того, за кого они готовы отдать жизнь. Саске говорил с ними и затылком чувствовал чей-то внимательный взгляд. Единожды обернувшись, он увидел Неджи и хмыкнул. Немудрено. С этой пристальностью Хьюга смотрел на него с того момента, как они шагнули в палатку. Он узнал, что возвращения Яшамару из патруля ждут со дня на день – с десятком самураев неделю назад он отправился к западным границам земель Хьюга: там было неспокойно. Он услышал о понесенных его людьми потерях: о раненых и убитых среди них. С ближайшими советниками отца Саске засиделся до глубокой ночи – к тому моменту подле костров остались лишь дозорные. Он поворошил медленно затухавшие угли и поднялся, глубоко вдохнув ночной воздух. Впервые за весь долгий день Саске позволил себе поежиться. Ему все еще было неуютно на открытом пространстве, а уж в лагере... В ночных сумерках, при тусклом свете факелов он нашел палатку отца и помедлил, прежде чем одернуть полог. Внутри горело несколько лучин и царил образцовый порядок – как и всегда. Фугаку-саму положили на футон в самом центре палатки. Он был по-прежнему укрыт курткой, что утром снял Саске. Остановившись у самого входа, он несколько секунд вглядывался в неподвижное лицо отца. Фугаку-сама постарел за месяцы, что они не виделись – Саске увидел седину в его волосах, которой прежде не было, увидел новые морщины. Но странным образом отец казался моложе – его лицо выглядело спокойным, если не сказать умиротворенным. Фугаку-сама больше не волновался о живых, и груз той ответственности, что он принял очень давно, уже не давил ему на плечи. - Здравствуй, отец. Голос подвел его, и Саске поспешно откашлялся. Он опустился на футон по правую руку от отца, скрестив ноги, и неосознанным жестом поправил некрасиво подогнувшийся воротник куртки на отце. Будто теперь это имело хоть какое-то значение. - Прости, что не успел. Где-то внутри горла родился спазм, из-за которого каждое слово ему приходилось выталкивать силой. - Но я все же вернулся, отец. Я знаю, ты ждал, но едва ли верил. Саске прикрыл глаза, и живой отец встал перед ним. Отец, который дал ему в руку катану, едва он начал ходить. Отец, который находил время, чтобы позаниматься с ним, несмотря на обязанности главы клана, бесчисленные поездки в столицу к Императору и несмотря на то, что он был всего лишь вторым сыном. Не наследником. Отца, который стискивал его до синяков, когда он метался, рвался прочь, будто обезумевший, в день похорон матери и клана Учиха. Отца, чей один только взгляд отрезвлял его лучше любых слов или вылитой на голову холодной воды. А теперь отца больше не было. Саске тяжело сглотнул и вскинул голову. Ему не у кого спросить теперь совета. Нет теперь человека, кто осмелится его отчитать, кто покажет свое недовольство его действиями. С кем теперь пить чай долгими вечерами в поместье? В краткие дни затишья, когда никому из них не требовалось бывать у Императора, встречаться с союзниками, наводить порядок в вассальных кланах или собственных деревнях. С кем? Отец рассказал бы ему то, о чем Саске не станет спрашивать ни у кого больше. Он рассказал бы о Сакуре и о ребенке. Учиха знал, что не задаст о них ни одного вопроса даже Неджи и Наруто – людям, которых он знал с детства, с которыми не раз проливал кровь. Он, не задумываясь, доверял им свою жизнь, но все разговоры о Сакуре и ребенке были настолько личными, настолько задевающими его внутри, что Саске не собирался о них упоминать. Весной он отдал за отца жизнь, и теперь тот мертв, а он по-прежнему жив. Изувечен – но жив. Боги, в которых Саске не верил, кажется, в очередной раз посмеялись над ним. - Я почти забыл твой голос, отец. Он заскрежетал зубами – боль от невозможности заговорить с отцом, услышать его совет была почти ощутимой. Саске хотелось и выть, и разгромить эту палатку вместе с идеально уложенными вещами, и что-нибудь сломать. Он ведь давно не дитя, его воспитывали строго и сурово, и очень рано он узнал, что справедливости нет. Но тогда почему слово «несправедливо» было единственным, что приходило в голову? Когда смерть вообще была справедливой? Саске вымученно хмыкнул. Он совсем потерял себя за время плена, раз вспомнил о справедливости. Он в последний раз поправил куртку на отце и встал. Утром он проведет церемонию, сложит и зажжет для отца погребальный костер, и окажет ему последнюю почесть. Саске с преувеличенной бережностью задернул полог и зашагал к своей палатке. Дозорные у костров провожали его долгими взглядами, пока он пересекал лагерь. Саске запрокинул голову, вглядываясь в безоблачное, звездное небо. В плену он тосковал по свежему воздуху и простору, но больше всего – по бесконечному ночному небу и яркой луне. Внутри палатки, что поставили для него солдаты, он нашел тушь для каллиграфии и пустые свитки. Провозившись с одной рукой, Саске все же развернул на твердом футоне свиток, обмакнул в тушь кисть и вывел: «Здравствуй, Сакура.» - Госпожа, как же у вас холодно! Сакура отвернулась от окна, распахнутые ставни которого пропускали в спальню холодный зимний ветер, и посмотрела на вошедшую Мисаки. Дрожа, девочка быстро подошла к ней и закрыла ставни, стараясь не смотреть укоризненно на госпожу. - Вы можете застудиться, а вам нельзя! – но она не удержалась от легкого упрека в голосе. - Я задумалась, - примирительно отозвалась Сакура, не желая спорить. Она послушно отошла от окна и надела поверх хададзюбана поданный Мисаки халат. Ее ребенок – ее дочь – сопела в низкой люльке, изредка причмокивая. Как видно, холод был ей ни по чем. Мисаки заворковала над малышкой, и Сакура отвернулась. Она никогда, никогда не сможет забыть все то, что сопутствовало появлению ее дочери на свет. Ни боль от ее рождения, ни свой страх и ужас из-за горящего поместья, ни свое разочарование, когда Такуми-сан сказал, что это девочка. Очнувшись, она узнала, что горело не поместье. И спустя время затянулись раны, что нанесла ей дочь, появившись на свет. Но разочарование никуда не ушло. Она ждала сына, она хотела сына – наследника для клана. Она знала, что мальчишки ценятся отцами куда сильнее дочерей. Она даже придумала ему имя!.. Сакура судорожно втянула носом воздух. Как же она ругала себя – и за рождение дочери, и за разочарование от этого! Она ведь на себе испытала родительское пренебрежение лишь только за то, что была девочкой. Знала, что такое, когда тебя осуждают за то, что ты не в силах изменить. За то, в чем ты никак не была виновата. Иногда, глядя на дочь, Сакура плакала. Ей было стыдно за такие мысли. Она становилась похожей на отца – человека, родством с которым она не гордилась. С которым были связаны все горестные воспоминания ее детства. «Я должна была родить сына. Мой ребенок был последней надеждой на продолжение клана Учиха, а я всех подвела. И Фугаку-саму, и Саске... что Фугаку-сама скажет мне, когда узнает?..» - думала Сакура, когда ночью укачивала дочь, когда кормила ее грудью, когда меняла ей пеленки. А малышка будто бы ничего не чувствовала: следила за матерью зелеными глазенками, забавно кряхтела, завидев ее, сосала грудь и безмятежно, спокойно спала. В такие моменты Сакура чувствовала себя еще более виноватой и вновь заливалась слезами. Порой она могла бесконечно долго наблюдать за спящей дочерью, пытаясь разобраться в хаосе собственных мыслей. Она представляла, как расскажет однажды малышке все те бесчисленные истории, что знала и слышала сама. Как будет держать ее за руку, когда она впервые шагнет. Как подарит первое взрослое кимоно. А после – вспоминала, как сильно всех подвела, и отворачивалась от ребенка, чтобы не смотреть лишний раз. О, как бы она хотела быть обычной матерью своему дитя. И ни о чем не думать, и ничего не знать. Безусловно и безгранично любить его, дышать и не мочь надышаться, смотреть и не мочь насмотреться!.. Но – не могла. Она совсем запуталась в себе. Сакуре казалось, что она – глупая рыбешка, что попалась рыбаку. Она бьется, бьется в сетях, но это ни к чему не приводит. Она не может освободиться и знает, что обречена, но не оставляет своих тщетных, смешных попыток. Чувство вины давило на нее сильнее, чем когда-либо. Оно мешало ей дышать, оно мешало ей наслаждаться материнством – тем чудом, которого она ждала долгие месяцы. Иногда она злилась на ни в чем неповинного ребенка и ненавидела себя за это! Иногда целовала ее ручки – и тоже ненавидела! Надев с помощью Мисаки кимоно и поправив волосы в пучке, Сакура вышла из спальни, не оглянувшись на дочь. За накрытым для завтрака столом ее уже ожидала Хината-сан. Сакура нервно улыбнулась ей и опустилась на татами напротив. Они обменялись приветствиями и в молчании взяли палочки, приступив к трапезе. Сакура ела, не чувствуя вкуса, глубоко погрузившись в безрадостные мысли, пока случайно не взглянула на Хинату-сан и не заметила на ее щеках мокрые полосы. - Хината? Что-то случилось? – она опустила палочки и с тревогой присмотрелась к Хьюга. Они ждали дурных новостей каждый день. - Утром получила письмо от Тен-Тен-сан, - Хината быстро смахнула с лица слезы и одарила Сакуру виноватым взглядом. – Ей очень тяжело приходится дома. Хьюга сказала ровно столько, сколько смела сказать. Она слишком уважала своего отца, чтобы даже словом осудить его или то, как он руководил кланом. Но даже Сакура знала, что Хьюга не были дружной семьей. Жесткое разделение на старшую и младшую ветвь дало дурные плоды. Представители клана питали друг к другу мало любви и зачастую были не прочь позлорадствовать над неудачами других. Были не прочь осудить и уколоть. Сакура поежилась, вдруг почувствовав себя до крайности неуютно. Она могла представить, что приходилось выслушивать Тен-Тен-сан, какие шепотки доносились ей вслед. А Хината представляла все это во стократ острее, ведь сама не раз сталкивалась с подобным. - Тен-Тен-сан удивительная девушка, - мягко произнесла Сакура. – Она справится. - Да-да, конечно, - Хината закивала. – Она даже не жаловалась, вовсе нет! Это я, глупая, придумала себе гораздо больше, чем она в действительности написала. «Не глупая, - могла бы сказать Сакура. – Просто ты знаешь, что на самом деле кроется за ее словами». Но она промолчала, потому что не была вправе вмешиваться и разрушать те видимые приличия, за которыми столь отчаянно хотела укрыться Хината. Завтрак они закончили в молчании. Хьюга, извинившись, почти сразу же ушла, и Сакура осталась одна. Лучи холодного солнца скользили по татами, и она засмотрелась на причудливую игру света и тени, пока не услышала в глубине дома плач своего ребенка. Вздрогнув, она неосознанно приложила руку к груди, что тотчас начала наливаться молоком. Сакура, слегка поморщившись, поднялась и поспешила вернуться к дочери. Сейчас она уже могла вставать и садиться с былой легкостью, и ускорять при необходимости шаг, но еще пару недель назад любое движение отдавалось для нее болью. Ее тело было совершенно измучено родами, и первые несколько дней Сакура была настолько ослаблена, что не могла удержать дочь в руках... Не могла и не очень хотела. - Сакура-сан, - вошедший в дом Такуми-сан окликнул ее в коридоре. Она повернулась, поборов секундное смущение. Внутри нее бесконечная благодарность к мужчине за то, что он сделал для нее тогда в лесу, соседствовала с бесконечным смущением из-за того, чему он стал свидетелем. Сакура знала, что обязана ему жизнью – своей и дочери. - Да? – она повернулась к нему, и сердце, как и всякий раз, на секунду перестало биться. Лишь бы он не принес дурных вестей! Сакура увидела бескровное лицо Такуми-сана и в ужасе отшатнулась. Неужели случилось еще что-то?! - Говорите сразу! – в сердцах выкрикнула она, почти сразу же устыдившись своей горячности. Такуми-сан ни в чем не был виноват. - Там хорошие новости, госпожа, - натянутым голосом произнес мужчина и протянул ей один из свитков. Второй – стиснул в руке и поспешно зашагал прочь. Сакура принялась быстрыми, а оттого неловкими движениями распутывать веревку, которой был перетянут свиток. От спешки она уронила его два раза прежде, чем смогла развязать, а когда раскрыла, то буквально приросла к месту. Она узнала эти иероглифы. Узнала, потому что бессчетное число раз перечитывала его письма друзьям. Потому что читала его записи, сделанные в хрониках клана Учиха. «Здравствуй, Сакура». У нее задрожали колени, и Сакура прислонилась к стене, чтобы не упасть. Она вернулась в комнату, в которой завтракала, почти рухнула на татами и впилась, вцепилась глазами в неровные, танцующие столбцы иероглифов. Краем сознания она удивилась: почерк Саске обычно отличался изяществом. «Здравствуй, Сакура. Это письмо должно дойти до тебя раньше слухов о моем возвращении. Небезопасно отправлять такие послания, когда мы находимся в состоянии войны, но есть вещи, о которых нельзя узнавать от посторонних. Сегодня днем я встретился с Неджи и Наруто в лагере нашего войска. Отца я увидеть не успел. Он умер рано утром в этот же день. Мне не хватило нескольких часов. Отец был ранен в последнем бою неделю назад, и не смог оправиться. Не плачь о нем, Сакура. Слезы мешают мертвым обрести покой. Отец прожил хорошую, долгую жизнь. Он умер, зная о том, что наш род не будет прерван. В плену я встретил девочку – Хоши Тайра, внучку Нобу Тайра. Изредка она пересказывала мне подслушанные разговоры кухарок. Так я узнал, что ты носишь дитя. Я велел Такуми не показывать тебе это письмо, пока ты не разрешишься от бремени. Если ты читаешь его сейчас — значит, я стал отцом. Задолго до рассказа Хоши и задолго до моих собственных подозрений, в самые первые недели в плену я часто бредил. В один из таких моментов мне привиделось, что ты родила мне ребенка. Я до сих пор помню каждую деталь. Я усилю охрану поместья. Я знаю, что ты навещала наши деревни и не давала крестьянам забыть, что в поместье по-прежнему есть Учиха. Но теперь я прошу тебя воздержаться от подобных поездок. Ты должна беречь себя и ребенка. Мы готовимся к наступлению, а Тайра сейчас слишком уязвлены и злы — они нанесут удар по единственному, что может меня затронуть». Свиток выскользнул из рук Сакуры, но она не обратила внимания. Ее лицо было залито слезами, что текли и текли по щекам, стоило ей только моргнуть. Всхлипнув, она прикусила кожу на запястье, чтобы приглушить рвущиеся изнутри стоны. Саске был жив, Боги, был жив!.. А Фугаку-сама — мертв... В голове стояла оглушительная, звенящая пустота. Некоторое время Сакура неподвижно смотрела на стену напротив, не моргая. Если бы она не выучила почерк мужа, то могла бы подумать, что письмо написал не Саске. Так оно было на него не похоже... Сакура еще сильнее впилась зубами в запястье, краем сознания представив, как выглядит со стороны: заплаканная, жалкая, неподобающим образом сидящая на татами, будто служанка!.. Она подавила очередной всхлип. Саске был жив!.. Месяцы прошли с того дня, когда Тайра его забрали. И она ни на минуту не переставала верить. Она не упоминала о нем в прошедшем времени, говорила «когда», а не «если» он вернется. Она не переставала ждать своего мужа, которого успела не слишком хорошо узнать, и вот сейчас она получила от него письмо, и Саске просит – просит ее! – беречь себя и ребенка. Он даже не спрашивает, кто у него родился!.. Он говорит, что видел ее, находясь в бреду... Сакура глухо завыла, прокусив кожу на запястье. Какой же бессовестной, неблагодарной дрянью она была, когда посмела разочароваться в своей дочери.