Ее ставка - жизнь, ее судьба - игра.

Раньше – всего лишь несколько месяцев назад, хотя теперь казалось, что целую вечность – она думала, что есть вещи, с которыми никто и никогда не заставит ее примириться. Однажды она была готова умереть, чтобы избежать участи наложницы Саске Учиха. В детстве она часто слышала, как матушка говорила: «когда ты рассуждаешь о завтрашнем дне, крысы на чердаке смеются». * Только теперь Сакура смогла постичь смысл ее слов. Она была очень наивной, когда думала, что способна контролировать свою жизнь, способна как-то влиять на происходящее вокруг. И она была глупа, когда обещала себе не мириться с событиями, которые ей были не по сердцу. Она ведь смирилась с тем, что стала отцеубийцей. И с тем, что ее муж стал одноруким. И с тем, что она может больше никогда не увидеть ни его, ни Фугаку-саму, ни многих других. - Госпожа, - Такуми-сан негромко позвал ее, заглянув в рикшу. – Мы на месте. Очнувшись от своих раздумий, Сакура перевела на него вопросительный, растерянный взгляд. Моргнула – и мгновенно сосредоточилась, вспомнив. Она позволила Такуми-сану бережно придержать себя, пока выходила из рикши, и почувствовала его неодобрительный взгляд. Он был против этой поездки настолько, что позволил себе не согласиться с ней и вести некоторое время спор. Такуми-сан, как и каждый в поместье, кто видел ее в тот день, теперь старался оградить ее от волнений и тревог. Будто это было возможно. Северный ветер хлестнул ее по спине, стоило только выйти из рикши, и вытянул несколько прядей из прежде аккуратной прически. Сакура поежилась и поправила накинутый на плечи плащ – осень наступила в этом году резко; пролилась на землю холодными дождями. На небольшом пятаке земли перед минка, что принадлежал старейшине, собрались все жители деревни. Все оставшиеся после ухода мужчин жители – старики, дети да женщины. Они склонились, стоило Сакуре подойти, и она велела им подняться. Но даже тогда не смогла заглянуть каждому в лицо – большинство из них разглядывали землю под своими ногами, а дети прятались от нее в подолах материнских кимоно. Но ей и не нужно было смотреть им в лица, чтобы почувствовать их страх – Сакура прибыла в деревню, чтобы воздать им должное за непослушание. И пусть боги помогут ей, ибо она не намеревалась хоть как-то наказывать измученных неурожаем и войной людей. Пару недель назад служанки передали Сакуре, что в кладовых поместья Учиха не досчитались запасов риса, соевых бобов и сансая. Проверив свои записи и изучив свитки прошлых лет, она поняла, что этой осенью из многих деревень пришли скудные обозы. Некоторые – как та, в которой они находились сейчас, – не прислали ничего. В иные времена наказание за подобное было суровым и незамедлительным – Сакура узнала об этом из прочитанных свитков. Но то были иные времена. - Я хочу говорить со старейшиной, - голос Сакуры почти утонул в порывах северного ветра. Из сбившейся толпы напротив нее вперед ступил вперед высокий, белобородый старик. - Нашего старейшину не так давно убили, госпожа, а нового мы не выбирали. - Назови свое имя. Старик показался ей измученным. Его одежда, как и одежда всех прочих, выглядела изрядно потрепанной и изношенной. У хороших даймё* крестьяне так не выглядят. Сакура подавила вздох. Она должна быть милосердной, но не мягкой. - Тадао, госпожа. Мы могли бы войти в мой дом, госпожа. Она качнула головой. Они не могли задерживаться здесь: сегодня им предстояло посетить еще три деревни. - Твоя деревня ничего не прислала в поместье, Тадао-сан, - Сакура не отводила от старика пристального взгляда. Тот склонил голову. - Нам нечего было прислать, госпожа. Наши посевы уничтожил огонь, а ту часть, что осталась на полях, мы не успели собрать до того, как мужчины ушли на войну. Внешне оставшись невозмутимой, Сакура вздрогнула внутри. Никогда прежде она не видела войны, не сталкивалась с ее последствиями – с деревнями, оставшимися без своих лучших мужчин, с женщинами, взвалившими на себя непосильную ношу мужской работы, с впроголодь питавшимися детьми. Она закусила изнутри щеки, когда старик опустился перед ней на колени в грязную землю и, согнувшись, коснулся ее раскрытыми ладонями. Она не может оставить их проступок без наказания, как бы ей этого не хотелось. Каким же домашним растением она является на самом деле. Сакура думала, что знает что-то о жизни – после «науки» ее отца, после брака с Саске и после всего, что легло ей на плечи в последнее время. Но она ошиблась. Она ничего не знает о жизни, частью которой стала в день, когда Саске привез ее в поместье Учиха. - Ты направишь в поместье пять незамужних девушек, Тадао-сан. Мне не хватает там служанок. И следующим летом пришлешь в половину больше припасов, чем должен был прислать в этот раз. Иного наказания у меня для тебя нет, - Сакура постояла какое-то время над склонившимся стариком, словно убеждалась, что ее слова достигли каждого из всех. А после повернулась и медленно пошла прочь, сопровождаемая Такуми-саном. Пусть боги помогут ей, если однажды Фугаку-сама или... или Саске призовут ее к ответу за проявленную мягкость. Ребенок внутри нее толкнулся, словно уловил ее мысли об отце. Сакура накрыла ладонью тяжелый, высокий живот и поежилась, когда очередной порыв промозглого ветра пробрался под кимоно и плащ. - Тише, тише, - едва слышно шепнула она. – Тише, малыш. Она не могла дать сыну имя без Саске – точно также, как и в клане Хьюга не могли наречь дочь Неджи-сана и Тен-Тен. Но про себя Сакура звала малыша Таро*. И надеялась, что однажды Саске проведет церемонию наречения имени для их старшего сына. Такуми-сан помог ей подняться в рикшу, и Сакура, наконец, смогла перевести дух. Напряженная скованность покинула ее лицо, и разгладились морщины на высоком лбу. Как же тягостные обязанности главы клана противоречили ее натуре! В поместье отца она привыкла к любви слуг, к тому, что почти все они участливы к ней и добры. Привыкла противопоставлять себя отцу и думать, что вот она – хорошая! Легко быть хорошей, когда ничем не занимаешься и ни за что не несешь ответственности. Легко... «И от Фугаку-самы давно не было вестей», - нахмурившись, заключила Сакура. Последнее письмо – несколько коротких столбцов на клочке бумаги – она получила три, нет, даже четыре недели назад. «Ждем возвращения Неджи из Энряку-дзи, а Наруто – от перевала Курикара. Береги себя», - писал Фугаку-сама. Послание, больше напоминавшее сухой отчет, что шлет один самурай другому. Но Сакура была рада и ему. Кроме Фугаку-самы она ни от кого не получала писем. Ее ребенок вновь принялся толкаться, и она поморщилась. Он родится уже совсем скоро – с каждым днем ему становилось все теснее и теснее внутри нее. Сакура боялась даже думать об этом – рядом с ней не будет ни одной опытной женщины, чтобы поддержать словом и делом. В библиотеке Учиха она прочитала уже все, что хоть как-то относилось к разрешению от бремени – лишь два небольших свитка. Она скучала по матери каждый прожитый день, но впервые столь остро захотела, чтобы та была сейчас рядом. Чтобы был кто-то – кроме воинов и слуг. «Может быть, в следующей деревне мне попросить направить в поместье не только молоденьких девочек? Может быть, найти женщину, которая поможет?..» От резкой остановки рикши Сакура соскользнула с сиденья на пол, ушибив колени. Она вскрикнула, подумав о сыне – только бы не задеть живот! – и с облегчением выдохнула, когда боль пронзила запястья. Позвонки на шее обдало неприятным холодом, и Сакуре стало страшно. «Пусть мы наткнулись на большой камень... или поваленный ствол дерева...», - взмолилась она, поднимаясь с колен и выглядывая из рикши. Недалеко от них, на западе в серое небо поднимался столб темного дыма. На западе – со стороны поместья клана Учиха. Сакура вскинула к лицу руки и спрыгнула из рикши на землю, от ужаса позабыв на мгновенье даже о сыне. Она увидела, что Такуми-сан уже бежит к ней с вершины холма, с которой уже было можно разглядеть очертания поместья. Только зачем им это?.. Сакура не сомневалась – горит именно оно. - Госпожа! – Такуми-сан встряхнул ее, потому что она, сама того не заметив, начала захлебываться в истерике. - П-п-поместье?.. Это поместье?! – бессвязно забормотала Сакура и дрожащими руками вцепилась в кимоно мужчины. - Нам нужно уходить, госпожа. Сейчас же, - Такуми-сан все еще держал ее за плечи – непозволительная вольность в любой другой момент, но сейчас Сакура была ему благодарна. Было нужно, чтобы кто-то ее держал. - Это поместье горит?! – овладев голосов вновь, выкрикнула она. – Поместье?! Сакуре казалось, горит она сама. Она отчаянно пыталась сцепить зубы, что громко клацали друг о друга, унять слезы, что вот-вот готовились пролиться. Но истерика накрыла ее подобно волне – безжалостной и высокой, и она захлебнулась. - Нужно идти, госпожа, - Такуми-сан стиснул ее запястье и потащил за собой, и Сакура повиновалась, словно безвольная кукла. Она послушно переставляла ноги, следовала за мужчиной, не разбирая пути, слепо подчиняясь. Спроси ее о том, как они шли – и увидишь лишь пустоту в глазах. Поместье в сознании Сакуры соотносилось не просто с домом. Поместье, даже после похищения, представлялось ей крепостью, и не было в стране места надежнее него. Она спала спокойно, уверенная, что уж в нем-то с ней не приключится беды. Она озиралась все время, пока Такуми-сан уводил ее с холма вглубь рисового поля, и видела, как столб дыма разрастался, и вскоре все небо сделалось темно-серым, и в воздухе запахло гарью. Они бежали сквозь поле к лесу, и ноги Сакуры увязали в болотистой почве, проваливались в вязкую жижу, и как же она жалела сейчас, что предпочла дзори всегда удобным гэта. В самом начале поля они были вынуждены оставить рикшу – ее колеса утопали в земле еще сильнее, чем дзори Сакуры. Сакура не могла идти быстро и понимала, что задерживает всех, но никто из сопровождавших их солдат не обгонял ее и Такуми-сана. Все они держались позади и, подобно Сакуре, оглядывались по сторонам. Только в отличие от нее, они смотрели цепко и не жалели о горящем поместье, а искали противников. В правом боку немилосердно закололо, и Сакура прижала к нему раскрытую ладонь. От быстрой ходьбы и встречного ветра ее аккуратная прическа растрепалась, и сейчас волосы неприятно липли к покрытому испариной лбу. - Такуми-сан, - просипела она на выдохе и настойчиво потянула его за руку, - я не могу так быстро... Мужчина развернулся к ней, и она удивилась, увидев сочувствие на его обычно беспристрастном лице. Он резко остановился и столь же резко поднял ее на руки, хотя при размере ее живота это было непросто. Каждый его шаг чувствительным толчком отдавался в ее теле, и Сакура прикусывала губу всякий раз, как Такуми-сан, забывшись, срывался на бег. Она обхватила ладонями живот, уговаривая и себя, и сына потерпеть. Кромка леса маячила уже совсем близко, не дальше, чем в шести тё*. Еще немного, и они смогут остановиться, чтобы перевести дух. Нужно лишь уйти с открытого пространства, где они проглядывались на многие ри* вокруг, и где любая пущенная стрела будет для них смертельной. Сакура умела терпеть, уж тут она в себе не сомневалась. Сакура умела, а вот ее сын – нет. И когда ее поясницу прострелила судорога, а подол кимоно намок, сделавшись невероятно тяжелым, Сакура поняла, что ее сын собирается увидеть свет. Слишком рано! Слишком!.. По ее подсчетам ей оставалось носить дитя еще около трех-четырех недель. Она встретилась с полным ужаса взглядом Такуми-сана и вскрикнула, принялась извиваться в его руках. Боль была острой и горячей, словно раскаленный меч. Она чувствовала ее в спине, боках, изнутри живота – везде. - Поставь меня на землю, - стиснув зубы, прорычала она, забыв об уважительном обращении. Она бы не обратила внимания, если бы нападение на них произошло в ту минуту. Все, о чем Сакура могла думать, - это ритм ее дыхания. Она пыталась не захлебнуться в собственной боли и в схватках, что скручивали все тело. Она согнулась едва ли не до земли, стиснула подставленную руку Такуми-сана и мучительно застонала. - Мы не должны останавливаться, госпожа. Нужно дойти до деревьев, - умоляюще произнес мужчина. Сакура не помнила, как они дошли. Она делала шаг и останавливалась, пережидая очередную схватку. Она падала на колени прямо в грязь, потому что не могла больше стоять, поднималась и шагала вновь. Ее волосы слиплись от пота, а кимоно – промокло почти насквозь. Она плакала и размазывала слезы по лицу, всхлипывала и все крепче сжимала руку Такуми-сана. - Я н-не знаю, что мне делать, - Сакура клацала зубами при каждом слове. - Ее нужно отнести в деревню, - солдаты негромко переговаривались друг с другом за спиной Такуми-сана. Она едва слышала их, сосредоточившись на собственной боли и панике. - Такуми, ты не можешь... не можешь сделать это. Не должно нам видеть госпожу такой. - Это попрание всех наших традиций. Фугаку-сама будет вправе казнить тебя!.. – у кого-то из воинов перехватило дыхание от происходящего. - Пусть, - мужчина огрызнулся, помогая Сакуре устроиться под первым деревом, что встретилось на их пути. – Лучше отыщите ручей и достаньте чистые повязки! Они нам понадобятся... - Где бы нам их взять? – донесся чей-то едкий голос. – Никто ведь не предполагал подобного исхода! - Разрежьте плащи! Да хоть всю одежду разорвите на полоски, - сквозь стиснутые зубы процедил Такуми-сан. Он держал в руках тонкое запястье Сакуры, отсчитывая удары ее сердца. - Госпожа, вы должны успокоиться, - мужчина поймал ее полубезумный взгляд. – Успокоиться и начать дышать. Иначе у нас ничего не получится. «У нас. Он сказал – у нас!» - теперь Сакура была готова расплакаться уже не от ужаса, а от накатившего вдруг облегчения. Она была не одна. Такуми-сан сидел рядом, держал ее за руку и показывал, как дышать. И она вторила ему, смотря прямо в глаза, будто завороженная. - Вот так, госпожа, вот так, - мужчина улыбнулся ей бескровными губами. – Вот так. Сакура смогла подышать почти пять минут, пока очередная схватка не заставила ее выгнуться под нечеловеческим углом. Она застонала, отвернула лицо, уткнувшись в древесную кору. - Расстелите плащи! - Такуми-сан взял ее на руки и бережно перенес на ворох солдатской одежды. - Боги!.. – Сакура прикусила губу и стиснула в ладонях плотную ткань. Она была готова сейчас на что угодно, лишь бы это все прекратилось. Каждый раз она думала, что не сможет больше выдержать, но каждый раз выдерживала и получала короткую передышку, а после все повторялось. Сакура тяжело дышала, будто загнанный охотниками зверь. Такуми-сан разрезал подол ее кимоно и хададзюбана, но она едва обратила на то внимание. - Воду нужно согреть – она будет ледяной. - Отличная мысль! Давай, разведи костер и приведи к нам врагов... - Отойдите все подальше. Пусть подле госпожи останется Такуми. Мы не должны на это смотреть... «Почему их пугает дым от костра? Мои крики разносятся намного дальше...» - подумала Сакура, краем сознания цепляясь за ускользавшую мысль. Внутри – где-то внизу живота – она чувствовала почти ежесекундные сокращения. А еще как никогда остро она чувствовала своего сына. Она потеряла счет времени, на нее напало муторное, спасительное забытье. Ей все еще было больно и холодно, и все внутри сжимала ледяная рука, но Сакура словно смотрела на происходящее с ней сверху. Словно не была его частью. Минута тянулась за минутой – медленно, неторопливо. Она пыталась выполнять все, что говорил Такуми-сан – дышать на его счет, расслабиться, отдыхать, когда выпадала такая возможность – но пыталась почти безуспешно. Сакура так устала, так вымоталась... У нее не хватало сил даже вдохнуть! - Саске... – тихонько застонала она. – Саске... «Боги, пожалуйста, пусть это все закончится. Я больше не могу! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...!» Кажется, Такуми-сан закричал, что видит головку ее сына. К тому моменту Сакура едва его слышала. Он просил ее потерпеть и постараться еще немного, еще чуть-чуть, буквально пару раз. Обессилев, Сакура со стоном впилась ногтями в холодную землю и вытолкнула ребенка в подставленные Такуми-саном руки. Мужчина что-то говорил ей, поспешно кутая ее сына. Сакура приняла отчаянную попытку посмотреть на него, почти смогла повернуть голову, но без сил откинулась на плащ и закрыла глаза. Ей почудилось, как Такуми-сан сказал, что она родила дочь. Конечно же, он ошибся. Она родила мальчика, и она назовет его Таро, если только... если только сможет прежде открыть глаза. Небо медленно розовело перед скорым рассветом. Над землей еще стелились ночной туман, и можно было увидеть луну, но вдоль линии горизонта уже налилась цветом яркая полоса - вот-вот покажется солнце. Он вдохнул полной грудью прохладный воздух и на мгновенье задержал дыхание. - Саске-сан? Он вздрогнул и сцепил покрепче зубы, досадуя на себя. Он никогда уже не будет прежним. Саске повернулся и отошел от деревянных поручней, на которые опирался. - Мусасибо-сама, - ответил он и склонил голову перед невысоким, обритым наголо стариком. Несмотря на холодное утро тот стоял на земле босиком. - Идем. Саске прошел вслед за ним, поправив на плечах короткую темную куртку. Он опустился на колени перед низким столиком и придвинул к себе пиалу риса. Мусасибо-сама напротив него сделал то же самое. Старик окинул его цепким, колючим взглядом и взял в руки палочки. Саске уже давно позабыл, каково это – дожидаться, пока кто-то старший начнет трапезу. Мусасибо-сама был ямабуси. Старик нашел его, когда Учиха уже несколько дней бродил в лесу. Он ослаб, оголодал и замерз, и не смог бы оказать сопротивления, натолкнись на него кто-то из Тайра. Но ему встретился Мусасибо-сама, который искал редкую целительную ягоду. Он жил в крохотном минка на одной из вершин перевала Курикара на земле Тайра, но не подчинялся ни одному клану. Со временем Саске узнал о его учениках – старик не пускал их в свой дом, и те были вынуждены ночевать в наспех сколоченных лачугах и каждый день восходить к старику для занятий. Мусасибо-сама дотащил его до своего минка и выходил. Старик врачевал его тело, но больше – душу. В крохотном и тесном домике, продуваемом ветрами днем и ночью, на старых потрепанных циновках Саске пытался обрести покой. Три дня блужданий по лесу дались ему непросто. Он провел месяцы в плену, но уже к исходу второй ночи на свободе был уверен, что умрет именно там. Не в грязной камере с затхлым воздухом, а окруженный опавшей листвой и опьяняющей лесной свежестью. Каждую минуту ему мерещилась погоня, малейший хруст ветки казался шумом чьих-то шагов, а стволы деревьев в темноте напоминали солдат Тайра. - Один из моих учеников даст тебе на равнине лошадь, - Мусасибо-сама отложил в сторону палочки и пригубил чая. – Он будет ждать тебя после рассвета. Саске взглянул на старика и коротко кивнул. Он вспомнил, как очнулся в этой же комнате. Очнулся и испугался. Оттолкнул от себя старика, сбросил с себя повязки, разбил миску с целебной мазью. Выскочил на улицу и остолбенел, когда увидел перед собой раскинувшийся перевал Курикара с заснеженными вершинами. И солнце ослепительно било ему в глаза, и голова закружилась от свежего воздуха, и руки задрожали от холода. Мусасибо-сама, неслышно подойдя, ударил его по затылку, и в следующий раз Саске пришел в себя уже глубокой ночью. - Разобьешь еще одну миску – я тебя свяжу, - у старика был низкий, хриплый голос. - Где я? – Учиха прищурился, вглядываясь тому в лицо: глубокие морщины на лбу, гладкие, начисто выбритые щеки, серые, холодные глаза. - В моем доме. - Я сбежал от Тайра, - долгую минуту Саске колебался – говорить или нет. Раньше он не раздумывал бы ни секунды – конечно, говорить! Но плен изменил его. - Я знаю, Саске-сан, - старик усмехнулся и развеял оставшиеся сомнения Учиха. – Пей. Ты должен спать, - Мусасибо-сама поднес к нему чашку с настоем, и Саске уловил горький запах сушеных трав. Он также понял, кем являлся старик. Ямабуси. Горные отшельники, мудрецы, скрывающиеся в горах монахи – в Японии у них было множество имен. Лекари, волхвы, монахи-воины. Мужчины, что скрывались в горных убежищах, проводя дни в молитвах и в изучении боевых искусств. Уважение к ним было столь велико, что ямабуси позволяли сохранять нейтралитет в войнах. Их не преследовали за выбор той или иной стороны, их минка не сжигали, их учеников не подвергали гонениям. Ямабуси редко участвовали в битвах даймё, еще реже они становились для кого-то духовными учителями. - Ты изживешь свой страх, - произнес вдруг старик. Его взгляд буквально пригвождал Саске к месту. Пригвождал его – Саске!.. - Если перестанешь от него бежать. Учиха дернул головой. Быть может, Мусасибо-сама был все же слишком стар. И его слова не всегда звучали разумно. Не может же он действительно советовать Саске выставить свои чувства наружу? Показать всем свой страх. - Ты глупый мальчишка, - сухо отметил старик. – Перестать бежать не значит показать. Перестать бежать значит сознаться себе, что ты боишься, Саске-сан. Впервые за долгое время ты боишься. Мужчина прикрыл на секунду глаза. Каждый разговор с проницательным стариком сдирал с него кожу. Страх – это слабость. А он не был слабым. Не был. Саске усмехнулся. Врать самому себе получалось хуже с каждым днем. Если он не слаб, отчего тогда дрожит иногда рука? Отчего он вздрагивает от резких звуков? Такого не случалось с ним ни-ког-да прежде! Отчего не может долго находиться на воздухе и хочет скорее вернуться в дом, оказаться в маленьком и тесном помещении. В таком же маленьком и тесном, как его клетка. - Но ты научишься, Саске-сан. Даже глупые мальчишки рано или поздно учатся, - Мусасибо-сама коротко, почти незаметно улыбнулся. Он поставил чашку и поднялся – легко и плавно, словно юноша. Саске встал из-за стола следом и, скрестив руки на груди, принялся наблюдать за тем, как старик достает из ниши завернутую в плащ катану. - Я не могу принять ее, - сказал Учиха, когда Мусасибо-сама подошел к нему. Он смотрел на старика сверху вниз – был выше на две головы, если не больше – но всякий раз ощущал себя провинившимся ребенком. - Не будь дураком, - посоветовал ему отшельник. – У этого меча есть имя – Кусанаги. Клинок лег ему в руку так, словно Саске владел им всю свою жизнь. Он не смел обнажить его в комнате, дабы не выказать тем самым неуважения к хозяину, но знал, что увидит, если отбросит в сторону ножны. Острейшее лезвие, что перерубит на лету осенний лист. Саске слышал о мече Кусанаги – три сотни лет назад его выковал знаменитый японский мечник и кузнец. По преданию Кусанаги должен наделять воинов спокойствием и мудростью. - Благодарю тебя, - он поклонился старику. Тот дал ему кров, одежду, оружие и коня. Он врачевал его раны. Саске никогда не сможет выплатить ему этот долг. - Я могу вернуться, когда мы окончим войну? Во взгляде Мусасибо-самы ему вновь почудилась ухмылка. - Мои ученики ждут такого права годами. - Я подожду, - сказал Саске, неловким движениям одной руки опоясывая себя. – У меня родится сын. Ты стал бы ему хорошим наставником. - Мальчишка, - старик покачал головой и первым вышел на воздух. За время их завтрака успело взойти солнце. Учиха зажмурился скорее по привычке, чем из необходимости, и прикрыл ладонью глаза. - Мусасибо-сама, - он склонился перед стариком и задержался в поклоне на несколько секунд. Для него не было иного способа выразить свое уважение. И благодарность. Отшельник кивнул ему и еще долго стоял, наблюдая за спуском Саске, пока его фигура не сделалась совсем крошечной и не скрылась за многочисленными изгибами горной тропы. Учиха скакал три дня почти без остановок, гнал лошадь с непривычным для себя ожесточением. Стоило ему покинуть старика, как внутри зародилось очень ясное ощущение, что он может опоздать. У Саске не было рационального объяснения этому чувству. Он знал, что должен спешить – и все. Утром четвертого дня он пересек границу земель Тайра. *Название глава получила в честь 9-го месяца по японскому календарю- месяцу долгих ночей. * японская пословица со значением "Всё равно всё будет не так, как мы планируем" * даймё - крупнейшие военные феодалы средневековой Японии. Если считать, что класс самураев был элитой японского общества X—XIX веков, то даймё — это элита среди самураев (с) Википедия. * Таро - великий сын (это имя дают только первому сыну) * тё - 109 метров * ри - 3,927 км