После и вместо

Это не тот город, где она узнала его, и, кажется, совсем не та жизнь. Она кутается в теплый плащ и натягивает на голову капюшон, почти скрывающий лицо. Сегодня промозгло и зябко, и с Влтавы по мощенным брусчаткой улочкам расползается молочный вязкий туман, что путается в кружевных арках бесчисленных мостиков и мостов, повисает на перилах рваными грязноватыми лоскутами. Прохожие поднимают воротники, пряча зевоту в широких шарфах. Не смотрят друг на друга совсем, будто бестелесные призраки, слоняющиеся по набережной в поисках покоя или прощения. Он часто говорил ей про Прагу. А она слушала, купаясь в блеске его глаз - голубых и чистых, как детские слезы. Путалась пальцами в мягких кудряшках. Теплых и золотистых - того же оттенка, что солнце. Финник. Тот, кто всегда был рядом в те страшные, безумные дни. Тот, кто вытирал с ее лица кровь и слезы. Тот, кто всегда держал ее руку. Тот, благодаря кому она не упала. Финник Одэйр. Последний раз она видела его, когда за спиной ширилось и ревело кровавое пламя, когда огонь пожирал квартал за кварталом. Непокорный город, захваченный тираном и узурпатором, не пожелал сдаться, а потому его поглотило пламя - жаркое и беспощадное, как взгляд Сойки-пересмешницы - символа восстания. "Мы сделали это, Огенная Китнисс", - Финник улыбался, стирая с лица пот и сажу. Он никогда не был красивее и желаннее, а ее прозвище никогда не было более оправданным. И тогда она взглянула на свои руки - грязные обломанные ногти, глубокие царапины, покрытые коркой. Крови не было, но казалось, она чувствует, как пурпурная жидкость струится вниз, обтягивая руки ярко-алыми перчатками. "Я сделала это", - с каким-то ужасом шептала она, пытаясь оттереть руки. Она уходила, ссутулив плечи, чувствуя, как гудят пальцы, будто все еще пытаясь натянуть стальную тетиву, чтобы выпускать смертоносные разрывные стрелы - одну за другой. Он что-то кричал ей в спину, наверное, но уши заложило от грохота взрывов так, что Китнисс почти оглохла. Или просто боялась услышать его. Единственного в этом проклятом мире, за кого она шагнула бы на костер. Поставила бы лоб под пулю, а шею - под нож. Китнисс Эвердин не считала дни. Месяцы утекали, как ледяной поток в горной реке, проносились мимо, оставляя ее на берегу. Она уехала в тот же вечер. И не оглянулась ни разу. "Всегда помни, кто твой настоящий враг", - шептал Финник в ее голове и будто бы касался длинными невидимыми пальцами, поглаживая косу, как когда-то во время кратких привалов между марш-бросками под изнуряющим солнцем или выстегивающим глаза ливнем. Как-то уже после отбоя он откинулся на спину, сцепив пальцы в замок, мечтательно уставился вверх, закусывая губу. У нее сердце пропустило удар, потом другой. Финник нашел в темноте ее руку и прошептал одними губами: "Когда все закончится, мы уедем в Европу, Китнисс. Я покажу тебе самый красивый город, ты никогда не захочешь уехать. Там много замков, в которых когда-то жили короли, и узкие улочки с каменными домами, крыши у которых из красной черепицы". Финник говорил тогда несколько часов без остановки, а она слушала, как зачарованная, и перед глазами то и дело вспыхивали образы уютного, почти средневекового городка. Он говорил, а она уже знала, что они останутся там навсегда. В болезни и здравии. Сейчас, когда часы на башне гулко бьют пять раз, она запахивает плащ поплотнее, а голос Финника в голове делается все громче, отчетливее. Она бежала так долго - все время прочь, прочь, прочь. Бежала, пока ноги (или судьба) не привели в это тихое сонное место. Место из их снов и мечтаний. Может быть, поэтому она остается на день, на неделю, на месяц. Ходит по улицам, пропитываясь запахом терпкого глинтвейна и старинных книг. Касается пальцами старых каменных стен и позволяет случайной мысли пробраться в голову: может быть, он проходил тут совсем недавно (или очень-очень давно), может быть, он видел эту же реку и эти же часы на башне точно также отсчитывали время ворчливо и как-то рассерженно даже. Когда его руки обхватывают ее со спины, Китнисс не вздрагивает - одна из фантазий, что кажется слишком живой, слишком реальной. - Я знал, что ты найдешь меня, Сойка-пересмешница, - шепчет в ухо такой родной (до прокушенной насквозь губы и разъедающих глаза глупых слез) голос, а губы, все те же губы с привкусом яблок и сахарных кубиков (которыми он так любил кормить лошадей) трогают шею за ухом. И это - как взрыв в голове, разрывающий сознание и мысли на мириады осколков, расщепляющий ее на атомы, на частицы. - Финник. Финник. Финник. Прячет мокрое лицо в его воротник, а он гладит по волосам, как и прежде. И прижимает так крепко, почти что до боли. - Я всегда знал, что ты не забудешь. Я ждал тебя, Китнисс Эвердин. Я знал, что ты вернешься, когда придет время. Язык будто отнялся. Или пластинку заело. Или перемкнуло в голове. Потому что говорить не получается, лишь шептать его имя рвано и влажно и плавиться от бирюзы его глаз, от легких прикосновений, успокаивающих сорвавшееся с привязи сердце. - Прости, что так долго. Вместо ответа сожмет ее крепче, прижмется щекой к щеке. Он больше не даст ей уйти.