После и вместо

— Огненная Китнисс? Та самая? Надо же, я польщен. Он смотрит насмешливо, с вызовом, а у нее руки чешутся от желания стереть надменную ухмылку с этого идеально-сладкого лица. Такого приторного, что пересыхает во рту и дико хочется пить, как... как на Арене в тех ее снах. — Финник Одэйр? Сердцеед и любимец всех старых кошелок Капитолия? Из чьей пропахшей нафталином койки вылез на рассвете, сладенький? Он не вздрагивает, нет, слишком хорошая выдержка и годы тренировок, но лицо застывает резиновой маской и чуть бледнеет золотистая кожа. Надо же, Китнисс Эвердин, твоя стрела попала в цель. — Язычок острый, наверное, в дедушку? Должно быть, Сноу очень гордится тобой, возлагает надежды. Не удивлюсь, если именно ты станешь преемником. Новым Президентом. "Новым тираном Панема", - не говорит он, но ясно слышит она в своей голове. И картинки сменяются перед глазами, как будто кто-то поставил на ускоренное воспроизведение кадры старой хроники. Бомбы, падающие на цветущие города, горящие заживо люди, обугленные тела женщин, детей, стариков... Наверное, не удается уследить за мимикой, потому что Финник подмигивает ей радостно и уходит, прищелкнув языком, опалив напоследок горячим дыханием и шепотом, что разливается ядом внутри: "Счастливо, будущая госпожа президент. И помните, я всегда к вашим услугам, у вас есть много разных, самых грязных тайн..." Финник уходит, а она продолжает неспешную прогулку по саду. соблюсти ритуал, не думать про хама, выскочку-рыбака из четвертого дистрикта. Того, кто победил на Арене всего пару лет назад, но моментально очаровал всех женщин столицы - от младенцев до глубоких старух. — Что он умеет такого? Что они находят в нем кроме смазливой рожицы? - спрашивала она у лучшей подруги, а Джоанна лишь мечтательно закатывала глаза, облизывая накрашенные ярко-красным губки. — Это же Финник Одэйр, милая. Он почти как Аполлон. Говорят, в постели он искуснее бога любви... Не думать. * * * — Я крикну охрану, если не уйдешь. Кажется, ты ошибся калиткой, трибут, выход в северной части сада. Другой день — не вечер, а жаркий полдень, но он вновь стоит перед ней и сияет на солнце как отлитая из бронзы статуя. Совершенное творение, вероятно, лучшего мастера Панема. — Я думаю, ошибся в тебе, Китнисс Эвердин. Я назвал не то прозвище. Ты знаешь, что восстание скоро захватит весь Панем? Знаешь, не так ли? Ни намека на насмешку в голубых, как воды залива, глазах. И, кажется, впервые за долгие месяцы подготовки липкий страх проникает в вены, замедляет кровь, сдавливает колючим шнуром горло, мешая дышать. — Я не лезу в политику, трибут. Еще не мое время, пока нет, дедушка... — Дедушка не знает о тебе, так ведь, Сойка-Пересмешница? Символ восстания и главный информатор подполья... Дыши, дыши, просто дыши. У него не может быть ничего, кроме домыслов, сплетен, догадок... — Я не обязана слушать твой бред. Охрана... — Охрана отправит меня прямиком к Сноу. Как думаешь, что он скажет, узнав про шифрованный канал связи из дворца? Когда следующий сеанс? Ах, да, через час после полного обхода территории... Молчишь? Это не страх и не паника. Какое-то опустошение, быть может? Ей хочется смеяться, просто хохотать, откинув голову. Или вцепиться ногтями в его лицо и рвать на части, пластать на кровавые ленты. Чтобы так просто? Какой-то альфонс разрушил все, к чему готовились долгие годы... — Не вздумай кричать. Или выкинуть что-то, если не хочешь, чтобы ваши планы были раскрыты, - Одэйр наклоняется, предупреждающе касаясь пальцем мягких губ, и она чувствует вкус сахара и запах ванили. Как если бы он совсем недавно кормил лошадей кубиками сахара, который они так любят. Что за глупости лезут в голову? — Ты никогда не докажешь... — Ты хочешь доводить до этого, Китнисс? У меня есть твой секрет. Секрет - это плата. Сегодня вечером, девочка. И Финник уходит, мимоходом тронув ее холодные губы губами. Уходит, а у нее в голове звенят натянутые до предела стальные канаты. Тросы, что лопаются один за другим от напряжения, взрывая сознание. * * * Его руки сильные и умелые, его кожа пахнет свежей травой, а дыхание - липовым медом и мятой. Она закрывает глаза, когда он отстраняется, чтобы стянуть свою майку. Оголяет тело, прикоснуться к которому мечтают, за право этого проклинают, продают, предают. В комнате темно и лишь его яркая улыбка рассеивает мрак. И ямочки, что появляются на щеках так неожиданно и... мило? — Не бойся, - хриплый шепот царапает кожу, и волоски поднимаются на руках. Китнисс откидывается на подушку, опуская ресницы, пока мягкие губы ласкают ее шею, спускаясь к плечам, а руки стаскивают ночную рубашку. — Такая скромная, - что-то странно напоминающее восхищение (или нежность?) проскальзывает в голосе, и она даже прекращает жмуриться, смотрит во все глаза, а потом вдруг обнимает за плечи и вовлекает в такой глубокий поцелуй, что Финник охает от неожиданности и моментально оказывается снизу, прижатый ее бедрами к упругому матрасу. — Я не могу позволить себе быть скромной, мистер Одэйр. И не могу позволить, чтобы ты ушел со всей той информацией, которую ты знаешь. Одно движение, и вот уже тонкие пальчики выхватывают из-под подушки острый кинжал, прижимают к шее. Финник замирает, потому что острое лезвие взрезает золотистую кожу, и пунцовые капельки крови рассыпанным бисером уже усеивают белоснежные шелковые простыни. — Ты можешь перерезать мне горло, и никогда не узнаешь, кто сдал тебя, Сойка. Не будешь знать, кто следующий может раскрыть твои планы дедушке Сноу. Давление лезвия на шею слабеет, и Финник тянет довольную улыбку, а потом чуть двигает вверх бедрами, которые она оседлала, и Китнисс краснеет, как школьница (боже, да просто, как Примроуз), когда чувствует... чувствует... боже. — Ты скажешь имя, и я не убью тебя. — Так сделай это, Огненная Китнисс, давай. Бей. И вскидывается, подставляя горло под нож, она отшатывается в последнюю секунду, отшвыривая лезвие, как ядовитую змею. — Рехнулся? — Ты не убийца, Китнисс. Только не ты, - голос обволакивает, как прохлада в жаркий летний зной. И ее тонкий пальчик словно бы сам собой скользит вдоль скулы, обводит линию чувственных губ. Губ, что целовали сотни, тысячи женщин и мужчин. — Чего ты хочешь? — Тебя, Китнисс Эвердин. Все, чего я хочу - это ты. * * * Утром спутанные волосы разметались по подушке, исцелованные губы горят, а грудь, шея, бедра - каждое местечко, которого касались губы Финника Одэйра, словно пылает. Огненная Китнисс почти сгорает в огне. Она шевельнется, пытаясь сбросить с себя обвивающие смуглые руки, но он лишь улыбнется - растрепанный, сонный, красивый... Боги, красивый, как божество из старинных легенд. — Далеко собралась, солнышко? — Ты получил, что хотел. Теперь уходи. — Знаешь, я не заметил, что ночью ты была слишком уж против. Скорее наоборот. Трижды. ... Хэй, малыш, мы не договаривались, что ты будешь кусаться. Китнис... Китнис, т-с-с-с-с-с. Всегда помни, кто твой настоящий враг, Китнисс Эвердин. — Что? - замирает резко, как автомат, в котором вдруг в самый разгар боя кончились патроны. - Что ты сказал? Его улыбка похожа на счастье. Он вытягивается в ее постели - ленивый, разомлевший на солнце дикий кот. Грациозный, опасный. — Ты все это время?... Ты! Ты, как змея! Ты запугал меня, ты воспользовался... принудил... ты... ты... — Я никому тебя не отдам. Побьешь меня потом, ладно? Когда победим. И притягивает к себе, утыкаясь носом куда-то в изгиб ее шеи.