После и вместо

Никак не получалось забыть ее яркие платья и кричащие парики кислотных оттенков, покрытые жидким золотом ресницы с маленькими лазурными бабочками в цвет глаз, а еще губки бантиком, что капризно распахивались каждый раз, когда он тянул руку к бутылке со скотчем. - Хеймитч Эбернети! Как можно, еще и полудня нет! Голос тонкий, впивающийся ультразвуком в мозг, высверливающий в нем огромные дыры. Он привык морщиться в ответ на ее замечания и хмыкать, демонстративно закатывая глаза. А потом все равно сделать по-своему под раздраженное бормотание. - Это красное дерево, Хеймитч! Хеймитч, не смей! Сколько ж в тебя войдет, ты как бездонная бочка! Опять, опять и опять, как назойливое жужжание комара на заднем дворе. А еще так забавно было гадать – какого цвета парик и платье выберет изнеженная бабочка сегодня – лаванда, незабудки, коралл, бледно-желтый, как нарциссы из Дистрикта-11, которые он дарил ей перед приемом Сноу… Или, может быть, изумрудный? Или насыщенно-синий, как васильки на лугу сразу за забором Дистрикта-12? Угадать, впрочем, не удалось ни разу. Хеймитчу нравилось пытаться. А потом, когда небо горело, и камни закипали, как вода на плите, когда планелеты сравнивали с землей Дистрикт-12, он держал ее за руку там, стоя в глубине леса рядом с горсткой уцелевших. Она не плакала тогда о туфлях, париках и Капитолии, который не увидит уже никогда. Она была сильной женщиной, Эффи Бряк, несмотря на всю свою неприспособленность к этому миру. - Спасибо, что спас меня, Хеймитч… И три теплые слезинки упали на его холодные руки. Три теплые слезинки, и огненный смерч, бушующий у их ног * * * С неба падали маленькие пушистые снежинки. Они закручивались спиралями и будто водили хороводы, словно крошечные феи в лучших бальных нарядах. Эффи бы понравилось, думал Хеймитч, ловя ладонью белые звездочки, что тут же таяли от тепла его кожи. Дверь, замаскированная в камнях, распахнута, и теплый воздух снизу, из глубин Дистрикта-13, схлестываясь с холодными потоками, превращался в пар, в клубящийся туман, утекающий прочь, к морю, в леса… - Хеймитч, пора. – Крессида просто касается ладонью предплечья, а он вздрагивает, как от удара. Несколько секунд всматривается в глаза, где отражается низкое плачущее небо. Виноградные лозы, вытатуированные на ее голове и шее, кажется, прячутся в черный комбинезон, застегнутый под самым горлом. Эффи ненавидела эти комбинезоны. Как и те хламиды, которые приходилось носить в бункере Дистрикта-13. - Никаких красок, Хеймитч. Совсем никаких. Только эта блёклая, выцветшая ткань, такая грубая, что натирает кожу. Где шелк, атлас, кашемир? Я не могу так жить, Хеймитч. И ни одного парика, представь себе, даже самого простенького. А косметика? На кого я похожа в этой робе с половой тряпкой на голове вместо прически? И ресницы такие крошечные, глаза невыразительные… Он слушал ее часами, пряча улыбку. Он думал, что она стала красивее, чем когда-либо прежде, а отсутствие тонн макияжа делали лицо таким свежим, таким беззащитным… Он отдал бы все, что угодно, лишь бы вновь услышать ее жалобы, упреки. Почувствовать, как слабые кулачки колотят по его широкой груди. - Тут даже вина нет, Хеймитч. Какая-то сивуха, которую они называют водкой. Как же тут жить? А он так и не успел. И никогда уже не почувствует вкус ее губ, не скользнет ладонями по узким, покатым плечам… - Хеймитч, пора… - Да иду я, иду. Еще только один взгляд в небо, будто закованное в свинцовый панцирь. Небо, что плачет цинком и золой… И снова назад – в постылые катакомбы, провонявшие порохом и обеззараживающим средством. - Они тут не пользуются духами, ты представляешь, и так воняют… Отбой по расписанию и подъем по сигналу тревоги. Это война, все так. И он никогда больше не услышит журчащий смех самой красивой женщины, что была в его жизни. Она не умерла, нет. Просто раз не явилась на завтрак. - Что это за липкая слизь, они называют это едой? … Не пришла на завтрак, а комната оказалась пустой. Вещи аккуратно разложены по полочкам, и даже темно-серые туфли без каблуков на своих местах. Камеры наблюдения не показали ничего, ни малейшего намека на то, куда могла деться Эффи Бряк. Но он… он все еще надеялся, что однажды вновь увидит поджатые губы и услышит этот голос: «Хеймитч Эбернети… никуда не годится!».