После и вместо

Трава здесь высокая и сочная, как в прериях, она пахнет солнцем и свежестью, самой жизнью. Гейл пропускает сквозь пальцы длинные изумрудные стебли, забрасывает в рот соломинку. Ручей за спиной радостно журчит, маскируя звук осторожных шагов. Она наваливается со спины, обнимая за шею, хохочет радостно, касаясь щекой щеки, а выбившиеся из косы прядки волос щекочут лицо. - Ты пахнешь свежим хлебом, Кис-Кис, - шепчет Гейл, зарываясь носом в ее мягкие волосы. Она привычно сплетает их пальцы, заглядывает в глаза, которые здесь, в этом месте, кажутся отражением бездонного неба – шагни вперед, и утащит высоко-высоко. Туда, где воздух разряжен и свеж, туда, где нет оков и запретов, туда, где не достанет всевидящее око Сноу. Туда, где есть место настоящей свободе. - Я задержалась, прости. Миротворцы как с цепи сорвались. В Крэе и его ребятах было хоть что-то от людей, а эти, как… как переродки… У нее стрелы торчат из-за плеча, а в глазах блестят бусинки слез – за всех, кого они потеряли, за всех, кого потерять им еще придется. - Мы можем уйти в горы, Кис-Кис. Заберем наши семьи. Планолеты никогда не сунутся в Аппалачи, не ради горстки бродяг. Он не знает, что Сноу следит за ней, вспоминает Китнисс и глубоко вдыхает запах леса и трав, полевых цветов и дикого меда… Пит любит добавлять мед в тесто, всплывает вдруг в голове, и она закусывает губу, чтобы не разреветься. - А Хеймитч и Пит, их тоже возьмем? И Прим – в горах? Ты как себе это представляешь? Дело не в Прим, и оба знаю это так же хорошо, как и то, что что-то сломалось между ними после Игр. Что-то хрупкое, трепетное. - Ты любишь его, Кис-Кис? Это удар ниже пояса, но Китнисс не упрекает. Маленькая ладошка, усеянная загрубевшими мозолями от лука и стрел, ложится на гладкую кожу щеки. Это не ласка, а словно прощание. Будто она запоминает вот так – впитывает образ глазами и наощупь. Чтобы не забыть никогда. - Ты ведь моя семья, Гейл… Лучше бы стрелу выпустила в сердце, чем произнесла это. Зачем в голосе так много вины, котенок? Это не ты, это я, только я… - Стоило вызваться тогда добровольцем… - Молчи! Она не жалеет, и не хочет жалеть. Она поменяла бы все, может быть, но никогда уже не откажется от Пита Мелларка, что всегда будет для Китнисс Эвердин больше, чем просто семья. Солнце бросает золотистые лучики на ее лицо, и крупные капельки слез дрожат на ресницах, как бусинки из хрусталя, скрывающие в глубине крошечных огненных птиц. Он отдал бы все, что имеет, жизнью пожертвовал бы, чтобы она не плакала уже никогда, чтобы не просыпалась ночами от ужаса в холодном поту, что не рвала свое сердце на части, чтобы не смотрела так… виновато. Не думая, что делает, тянется пальцами к ее волосам, распускает косу, перебирая густые, тяжелые пряди. Касается кончиком носа щеки, она опускает ресницы, забывая дышать, когда его рот накрывает ее губы. Легонько, будто пробует, будто боится отпора. Скользит языком по сомкнутым губам, они сухие, обветренные. Она пытается отпрянуть, когда Гейл углубляет поцелуй, прижимая к себе так крепко, что больно дышать. - Один только раз, Кис-Кис. Не удержался, - шепчет сбивчиво, коснувшись лбом ее лба, и дыхание сбито, как после забега сквозь лесную чащу, по кочкам и оврагам. А она… она просто молчит и лишь облизывает губы, на которых остался вкус ежевики и соли. Поднимается на ноги, отряхивая коленки от налипших листочков, веточек и комочков земли. Перед глазами плывет, а в затылке пульсирует что-то и стучит, и в горле так горячо, и каждый вдох обжигает, как кислотой. - Я люблю его, Гейл. Прости меня. – И быстро уходит, бежит, скрываясь в сплетенье кустов и деревьев. Если бы слова убивали… Хотя, он знал это и раньше, ведь так. - А я люблю тебя, Кис-Кис, - грустная улыбка в спину и тихий шепот, который она никогда не услышит. Все хорошо, хорошо. Сейчас он поохотится и пойдет домой. У него ведь тоже семья… Сейчас он пойдет. Вот только посидит немного. Небо сегодня синее и высокое… как на картинке.