неясность.

В баре шумят чужие полупьяные голоса, стаканы кочуют от стойки до столиков. Никто особо не заинтересован в открытом микрофоне. Максим покачивается на носках кед: шутки откровенно не срабатывают. — Жизнь, как зоофильское порно — не для всех, — ленивые смешки проносятся среди разношерстной публики. Фауст закуривает, сыпя пеплом на пол сцены. Ничего не важно, вечер приближается к концу. За кулисами темно, затхлые стены с трещинами не располагают. — Люди не готовы, — слышится обычный медленный говор за спиной, с ленивой протяжностью и придыханием. — Чувак, похуй. Я хочу, чтобы материал работал, но нет, — Максим хочет обпереться о некую опору, хотя бы о блядскую стену с неясными матерными надписями, а напарывается на тёплое тело. Никто не пытается отстраниться, Фауст флегматично продолжает пускать дым, а Да Нил сжимает руки в кольцо вокруг его живота. — Ну и хер с ними, — шелестит на ухо, тесно прислоняется собственным телом к спине Артёмова. Максим откидывает голову назад, замечая косяк, плотно зажатый между губ Даниила. Вечные обдолбыши, всё совершается в угаре: уродская пародия грубой нежности, плавные смазанные движения тел. Точнее, Да Нил в странах порождений лёгких наркотиков, гипнотизирующих речей и джаза. Максим где-то среди материализма пабов и алкоголя, в листах вычеркнутых шуток, учебниках где по полочкам: акт-аут, импровиз. — Каждый раз зря иду в блядовники с программой,— Максим говорит без сожаления, с некой долей безразличия. — Ну всё, хватит, — Даниил бросает фразы раздражённо, а после медленно проводит носом по открытой шее. Он не сожалеет, нет никаких “а после трезвости ума, осознал”, Ермаков сутками на дури, адекватность — исключение из правил. Криповые игры, пугающие рисунки в тесной московской квартире и сумбурные мысли сложно сложить в лаконичные предложения, в этом тонет парень с грустными глазами. Да Нил через, блядь, пробел. — А что без твоей развлекухи? — Фауст смотрит на тлеющий огонь косяка, ответ не важен, никуда трава не исчезнет. Опора уёбищного симбиоза. — Сам знаешь, — Да Нил пускает кольца дыма вверх, смотрит обычным взглядом в ничто. Ярость, куча желчных сообщений и игноривание. Либо Даниил в штыках с рассудительным собой, либо вещества высвобождают истину. — Ты не употребляешь ничего, — насмешливо у изгиба шеи и линии роста волос. Табак, иногда вино и пиво, с переменчивым успехом коньяк, виски. Но это выветривается десятью минутами ходьбы по ночной Москве. — А надо? — Максим распрямляет плечи и руки, доселе сжимавшие живот, исчезают, эфемерные. Обстановка закулисья нагоняет апатию. Приглушенный фанк проигрывает где-то на задворках, будто зов из бочки. — Надо, — Ермаков ухмыляется невменяемой гримасой. Надо. Чтобы всегда была возможность оправдаться перед собой, чтобы знать пути отстуления и отговорки заранее. Чтобы не свести к сложностям. Смотрят друг на друга в потёмках, лишённые слов, но не понимания. Секс каждый раз смазанный, взаимная дрочка и минимум прелюдий. Можно ли вообще считать это актом чего-либо? Общие скетчи, вписки, слова в черепной коробке и восприятие. Слова Да Нила в редких припадках странные, с налётом тщательно скрываемой привязанности и болезненности, а Максим не знает, в чём дело. Он трезв.