Сквозь сон

      День за днем минуло семь лет. На ежегодной ярмарке в Мичел Делвинге Сэма выдвигали в мэры. Рано утром он поцеловал сонную жену, оделся по-походному, тихо, чтобы не разбудить детей, прикрыл дверь и отправился в сторону тракта.       Рози не любила эти его поездки, ненавидела буквально, хотя почему — толком объяснить не могла. Она знала своего мужа как облупленного — какой он в радости, какой в печали, какой — когда злится или болеет, какой — когда заходит солнце и небо затягивают тучи. И все-таки… Иногда Рози думала, что полностью ее Сэм не будет никогда. Властью и полномочиями помощника мэра тот особо не дорожил, девицы, что порой пытались повлиять на его решения своей красотой, находили отпор в виде крепкого семейного очага и четырех малышей. К тому же, Сэм любил ее — это Рози знала точно. Знала не только заглядывая ему в глаза, не только по словам любви, сказанным впопыхах или в тех случаях, когда так должно — знала из рассказов самого Сэма о том, о чем он больше ни с кем не говорил. Рози ревновала мужа к трем вещам — и против двух из них у нее было оружие. Против девиц и власти — семья и дети, против Фродо — о да, против него ей тоже потребовалось оружие, посильнее, чем могло бы показаться на первый взгляд — время. Но третьей вещью была дорога, и ей Рози, верной жене почти уже мэра, красавице, матери — против нее ей нечего было поставить. Дорога будто бы насмехалась над Рози, снясь ей, шепча ей шелестом подков по булыжной мостовой — он уйдет, я его заберу, потому что все, кто ступали в мои владения, однажды вернутся в мое лоно. Рози знала, что Сэм всегда возвращался, знала — что каждый его путь — ненадолго, что он будет торопиться домой, к ней и детям, знала — и все равно, каждый раз, когда муж надевал свой старый плащ и выводил пони, сердце ее начинало стучать быстрее.       Рози помнила его первое возвращение в одиночестве. Он был хмур и будто бы немного зол на самого себя, почти не разговаривал — собственно, это его: «Ну, вот я и вернулся», — стало единственными словами Сэма за вечер. Ночью они лежали рядом, и он обнял ее и целовал ее губы, и она видела, что глаза его блестят в лунном свете, как бывает, когда плачешь, а слезы отказываются течь. На следующее утро Сэм ушел в кабинет Фродо и просидел там до обеда, что-то читая, о чем-то вспоминая. Потом вышел, неся с собой тяжелую темно-алую книгу, положил ее на каминную полку, запер комнату и отправился в ближайший трактир. Рози ждала его весь вечер, но вернулся он лишь под утро, пьяный и грустный. На следующий день, однако, Сэм взял себя в руки, снова стал улыбаться и шутить, и все пошло по-прежнему — если что-то его и тяготило, то где-то глубоко внутри, куда даже Рози не всегда рисковала соваться. В кабинет они не заходили еще очень долго. Сэм рассказал жене о своем путешествии — целиком, не скрывая и не стесняясь подробностей — всего один раз, спустя несколько месяцев после ухода Фродо. Она не перебивала, мужу надо было выговориться, раз и навсегда — чтобы стать нормальным, приличным хоббитом, таким, которому чужды все эти разговоры о высоком и страшном. Он рассказывал от первого лица, только о том, что видел и пережил сам, чему был свидетелем; и Рози как наяву видела далекие горы и дикие пустоши, слышала топот сотен ног по дорогам Горгорота, рокот Ородруина, шелест крыльев чаек над морем. Закончив, Сэм долго смотрел в горящий камин и держал руку жены в своей — он выглядел так, будто долго-долго нес тяжелую ношу, а теперь наконец-то смог с ней расстаться. — Вот такая вот вышла история, длинная, что уж тут поделаешь, да и не самая интересная, но какая есть, другой у меня не осталось. Рози обняла его.  — Если хочешь… Если ты хочешь, мы сделаем ее легендой, семейной историей, и наши дети будут знать ее, и внуки, и правнуки, — шептала она ему, целуя дорогое лицо. — Нет, — Сэм отстранил жену, — не надо этого знать детям. Довольно того, что они прочтут в книгах, или что им расскажут родители. Это только мое. Теперь — только мое, и прости меня за то, что напугал тебя россказнями старого Сэма, — рассмеялся он и обнял ее в ответ.       В относительном мире и спокойствии прошло несколько лет. Шир восстанавливался – там, где было, что восстанавливать, или строился заново – там, где владычество Сарумана, пусть и кратковременное, успело уничтожить все под корень. То тут, то здесь рылись норы, возводились каркасы домов, зеленели сады, плодоносили, как никогда раньше, яблони, вовремя шли дожди, и хлеб входил в колос точно к сроку. Неподалеку от Бэг-Энда, стремглав, будто боясь не успеть, тянулся к небу единственный к востоку от моря саженец меллорна. Работы у Сэма было хоть отбавляй. Ему часто приходилось отправляться в разные части страны, его ждали как главного садовника и помощника мэра, коим его на радостях назначил вернувшийся к власти Уилл Большелап. С Сэмом советовались, ему доверяли и у него спрашивали — и если поначалу только касаемо садоводства, то вскоре и о том, где строить новый дом, расширять нору, кому выдавать замуж дочь. С непривычки было тяжеловато, но Сэм справлялся, радушно улыбаясь каждому, и с приятной усталостью от выполненного долга ежевечерне возвращался домой к Рози. В норе его ждал натопленный камин, горячий ужин и дети, которым все больше хотелось внимания отца. Сорванцы росли не по дням, а по часам, и если младшая дочка пока едва ползала, то Фродо уже активно бродяжничал по всей норе. Старшую же, Эланор, между играми и заботой о малышах, иногда можно стало застать за попытками разобрать буквы. Сэм, видя это, вздыхал, пожимал плечами на гневный взгляд жены — мол, зачем ей эта грамота?! — а потом садился рядом с дочерью и медленно, по слогам, вместе с ней читал любые попавшиеся под руку тексты. С Эланор было трудно, она отличалась от остальных детей — родившейся на излете эпохи, чуть ли не по-эльфийски красивой девочке достался еще и острый ум. «В кого только,» — думал, бывало, Сэм, когда та преспокойно разбирала предложения из книг, в которых путался временами ее отец. Хотя, разумеется, было в кого, и все чаще Эланор просила Сэма открыть кабинет — поначалу из детского любопытства, а затем и из простого упрямства. Сэм в ответ на это почти всегда отговаривался и мгновенно находил какие-то неотложные дела, коими немедленно следовало заняться. В таких случаях Эланор смотрела на него исподлобья, но все-таки прислушивалась к отцовским наставлениям и шла помогать матери или играть с младшими. Сэм же глубоко вздыхал, тряс головой и гнал, гнал, гнал прочь от себя назойливые, требовательные, оглушающие воспоминания, в объятья которых он попадал, едва отпирая старую комнату Фродо.       Но если реальность еще можно было контролировать, хотя бы заваливая себя работой так, что ни на что другое времени уже не оставалось, то со снами дело обстояло много хуже. Одно хорошо — Сэму почти никогда не снился Мордор. Напрямую, по крайней мере, с выжженными пустошами и неотступной жаждой, с бесконечными пыльными котлованами и придавленным, вымученным страхом перед будущим. Мордор иногда мог всплыть, всколыхнуться в облачных образах, когда Сэм вечером позволял себе полюбоваться закатом. Мог шероховатой дланью пройтись по позвоночнику, когда третий месяц не было дождя, и Шир жил предчувствием голодной зимы, но не более. Иногда снились Серые Гавани, и вот от них-то хотелось бежать что было сил — если земли Саурона только пугали и наводили тягостные раздумья, то видения вызолоченных теплым осенним солнцем камней и рыхлой прибрежной пены вгоняли в такую печаль, что хотелось немедля мчаться в ближайший трактир и заказывать там самое крепкое пиво, какое только найдется. Еще пару раз снилось совсем уж несусветное, от чего Сэм просыпался с тяжелой головой и брел на кухню, полить на потные ладони и лицо ледяной воды, посмотреть на темные окна, вздохнуть с тоской брошенного пса и вернуться в теплую постель, под бок спящей Рози. Снилось, что рядом внезапно оказывалась совершенно не она, а кто-то другой, дико, невероятно важный, прижимался к нему чуть прохладной кожей, обнимал, проводил сухими, будто щелочью стертыми губами по щекам, шее, ключицам, сцеловывал невыплаканные слезы с зажмуренных глаз. Сэм даже во сне боялся посмотреть на гостя своей постели, боялся развеять хрупкую иллюзию присутствия, боялся — даже сквозь сон тоскуя — боялся, что видение исчезнет, а то и вовсе окажется совсем не тем, кого так отчаянно хотелось увидеть вновь. Он как будто заново засыпал во сне, не отвечая на ласки, едва улыбаясь, ничего не говоря, мертвой хваткой вцепившись в самые дорогие пальцы на свете. Впрочем, ему и не надо было ничего спрашивать или даже смотреть, он и так знал — на руке ночного гостя не хватало указательного. Просыпаясь, Сэм в ужасе думал, как странно, как пошло, как просто переиначивает сновидение загнанную в угол тоску. В жизни он не желал ни о чем подобном с Фродо, да и не смог бы — в голову просто не приходило, как такое возможно — в одной постели, с хозяином… Сэма передергивало. От ледяной воды ломило ладони.