О любви настоящей и нет.

Мы попали в сей мир, как в силок воробей. Мы полны беспокойства, надежд и скорбей. В эту круглую клетку, где нету дверей, Мы попали с тобой не по воле своей. Омар Хайям

Пернелла. Пернелла работала в саду. Она разрыхляла землю специальной лопаточкой, выдергивала сорняки, захватывая пальцами стебель у самого основания, вытягивала осторожно, чтобы не оборвать корень. Потом присыпала особым составом, который Николя изобрел в часы досуга, разравнивала землю миниатюрными граблями. Она подвязывала отягощенные бутонами стебли к деревянным колышкам, следя, чтобы шелковая лента поддерживала, но не перетягивала их. Затем аккуратно расправляла листья и равномерно распределяла бутоны. Только после этого наступал черед магии — взмах палочкой, и ни один вредитель не сядет на ее цветы. Пернелла отступила полюбоваться на дело своих рук. Ее розы были великолепны! Сочно-зеленые листья, тоненькие иглы шипов, тугие бутоны, обещавшие вскоре распуститься пышными цветами. Таких роз не было ни у кого! Разве что, Кендра Дамблдор могла бы со временем добиться похожего результата. Но, после случившегося в ее семье несчастья, она не могла уделять розовому саду достаточно времени, и он захирел. Розовые кусты буйно разрослись, словно заросли дикого шиповника, цвета измельчали... А после смерти Кендры сад пришел в запустение. Пернелла вздохнула. Мало кто понимает, что садоводство — это искусство, заниматься им нужно с душой, с полной самоотдачей, а не просто махать волшебной палочкой. Раз — и сорняков нет! Два — удобрения в земле! Три — кусты политы водой! Цветы не терпят такого небрежения, им нужны человеческие руки, нужна забота и ласка, тогда они вырастают сильными и здоровыми, обильно и долго цветут, наполняя воздух благоуханием. Пернелла покачала головой. Она еще помнила те времена, когда все самолично ухаживали за цветами, не подпуская к ним ни домовых эльфов, ни помощников. Теперь не то, все спешат, спешат... Скажите, зачем разбивать сад, если работа с землей не в радость? Да и разве только с цветами так? Небрежность и расхлябанность проявляются во всем. Уже не увидишь на кухонных полках начищенной до блеска медной утвари, а на обеденном столе белоснежной накрахмаленной скатерти, на окнах вышитых занавесок. Белье не обшивают ручным кружевом, не крахмалят воротничков и манжет, наверное, потому и чепцы перестали носить — какой же чепец без накрахмаленных кружев! И косы! Страшно подумать: ведьмы разучились заплетать косы, укладывать их вокруг головы, закалывая заговоренными шпильками! А как же тогда с колдовскими песнями расплетать волосы и расчесывать их волшебным гребнем? Все теперь делается впопыхах, кое-как. И ладно бы магглорожденные ставили свою жестяную посуду на скользкую пеструю клеенку. У магглов каждые десять лет какое-то новшество: то газ, то электричество, то новые материалы, то диковинные приборы для стирки и уборки. Но волшебники? Волшебники, чем пользовались сотни лет, тем и продолжают пользоваться, но работают без души, да еще жалуются постоянно, что ничего не успевают. Все можно успеть, если стараться! Если работать аккуратно и вдумчиво, не переделывать сделанное наспех, не кидаться от одного незаконченного дела к другому! Не отвлекаться и не витать в облаках! Пернелла поджала губы недовольно. Вот, полюбуйтесь, чудушко! Замерла, как истукан, глаза пустые. Взрослая девица! Пернелла в ее возрасте замужем была, со всем хозяйством сама управлялась. А за этой ходить нужно, все поправлять. Впрочем, справедливости ради, здесь современные нравы не виноваты. Пернелла не удивилась бы, ешь она прямо из котелка руками. Это же Принц! Собственно, к чему-то подобному Пернелла и приготовилась, когда старенький, легкий, как одуванчик, поверенный, прочел ей завещание. Принцы вымерли, все, кроме семилетней девочки, и родни у них не осталось. Кто-то дотошный поднял древние записи и отыскал-таки старинное, давно забытое родство с ней, с Пернеллой. Вот и назвали ее опекуном и душеприказчиком в завещании. Наследства было — кот наплакал: дом, мебель — все ушло на оплату долгов, а семейные реликвии, библиотека и то, что имело хоть какую-то ценность, давно было продано или разворовано. Пернелла слушала юридические формулировки и думала, думала... Отказаться от девочки она не могла: хорошо понимала, что ребенок, воспитанный Принцами до семи лет, среди магглов не выживет. Говорят, сейчас психбольницы совсем не такие, как прежде: на цепь в них уже не сажают и за деньги пациентов не показывают. Однако сами препараты, предназначенные для лечения, превращают человека в овощ, а есть еще лоботомия и экспериментальные методы. Долг Пернеллы — предоставить девочке кров и пищу до одиннадцати лет, ну и на летние месяцы — до семнадцати. Вопрос в том, как это сделать с наименьшими потерями? Чтобы не пострадал Николя, его работа, его досуг? Помощницей она, конечно, не станет, но ее нужно сразу приучить к порядку, внушить уважение к дому, где она будет жить. Как ни странно, это удалось сделать довольно легко. Эйлин внимательно слушала все, что ей говорила Пернелла, и, наклонив голову, шептала: «Да, мадам!» (Пернелла не собиралась играть в дочки-матери, и сразу объяснила девочке, как ее следует называть.) Эйлин, даже отмытая и переодетая, производила впечатление замарашки, наверное, из-за черных волос, выбивающихся из косы, черных глаз и ресниц, славно намазанных ваксой, из-за сероватой бледности, потрескавшихся губ, цыпок на руках. Она не задавала вопросов, послушно отправилась в свою комнату, легла в кровать. Так же послушно поднялась, когда Пернелла разбудила ее в пять утра, выслушала наставление, что с завтрашнего дня она должна в это время вставать сама, и ответила: «Да, мадам». Книксен Эйлин делать не умела, а Пернелла догадывалась, что сейчас такому не учат. Ела она аккуратно, хотя из столовых приборов знала только миску и ложку, не привередничала. А вот со стола убирала безобразно и пол мыть не умела. В течение месяца Пернелла убедилась, что Эйлин выполняет все ее распоряжения, но если ей не дать указаний, замирает на месте, глядя перед собой невидящими глазами, и даже не пытается чем-то себя занять. Эта инертность ей не нравилась, но все могло быть гораздо хуже. Свое детство Пернелла помнила смутно, последние две сотни лет они с Николя жили замкнуто, с семейными парами не общались, но, изредка выбираясь в город, она видела ребятишек, шумных, подвижных, своевольных, и мысль, что кто-то, подобный, будет носиться по ее дому и саду, приводила ее в ужас. Эйлин была, видимо, меньшим из возможных зол. К своим розам Пернелла ее, разумеется, не подпускала, но девочке хватало работы в огороде и по дому. К сожалению, сделать из Эйлин хорошую хозяйку оказалось задачей непосильной. За что Принцев можно было от чистого сердца поблагодарить, так это за то, что Эйлин в семь лет говорила на латыни и знала греческий, хотя бы на уровне названий и терминов. То есть, она понимала, что написано на табличках в саду и огороде, на этикетках колб и ящичков. Ей можно было поручить навести порядок в библиотеке, расставить по порядку карточки, заполнить каталог, такие задания она выполняла тщательно и аккуратно. А вот по дому она работала, спустя рукава, после нее оставались недочищенные котлы, разводы мыльной воды на полу, очистки, нитки. Что, особенно, раздражало Пернеллу, так это — огрызки: когда Эйлин осознала, что может есть все, что растет в саду, она постоянно ходила с каким-нибудь яблоком, грушей или ягодами, и оставляла везде огрызки, вишневые косточки, шелуху от арбузных семечек. Пернелла не представляла, как с этим бороться: бить, лишать еды — негуманно. Она объясняла, что это — свинство, заставляла убирать за собой — Эйлин безропотно выполняла задание, и тут же оставляла новый огрызок. Готовила Эйлин из рук вон плохо, хотя, вроде бы, прилежно слушала указания Пернеллы и старательно им следовала. Убедившись, что толку от девочки в приготовлении пищи нет, Пернелла отстранила ее от этих обязанностей, позволив только выполнять подготовительную работу: вымыть, почистить, порезать, растереть. Шить Эйлин с грехом пополам научилась, но выходило у нее косо, криво, и как-то невпопад: пуговицы не подходили к ткани, карманы оказывались не на месте, а уж аккуратно заштопать, незаметно ушить — она не могла совершенно. Принцы, Принцы! Уже в годы юности Пернеллы они считались не от мира сего. Для девочки, которая семь лет, жила с парализованным магом-легилиментом, слепым сквибом и выжившей из ума старухой — ясновидящей, Эйлин была вполне адекватна. Почтительна, тиха, ненавязчива, иногда Пернелла даже забывала о ее существовании. Самое главное, Эйлин с должным трепетом относилась к Николя, к его работе. Она не пыталась проникнуть в его лабораторию, не шумела, не отвлекала алхимика. Сам Николя не сразу заметил ее появление в доме, но как-то, после удачного опыта, засиделся у камина с бутылочкой вина и попросил принести ему кусок пирога. Эйлин сбегала на кухню, и Николя стал ее расспрашивать, и об этом пироге, и о том, как ей живется. Девочка на все вопросы ухитрялась отвечать односложно: «Да, месье, нет, месье», и Николя, рассмеявшись, сказал: «Зови меня, хотя бы, дядюшкой! Дедушка Ник больно похоже на Санту Клауса, и еще на кой-кого, того, кого к ночи не поминают». Эйлин с тех пор стала называть его «дядюшкой Николя», и Пернелла всерьез обеспокоилась, что и она превратится в «тетушку», но, по счастью, она осталась «мадам». На Николя Эйлин смотрела с благоговением, и ему это нравилось. Он охотно поручал девочке помогать ему с записями, а после допустил ее в лабораторию. Эйлин стала его помощницей, не ученицей — о, нет! Помощницей, секретаршей, молчаливым собеседником. Пернелла с некоторым облегчением оставила попытки разделить с Эйлин обязанности по дому. Кухня, сад, комнаты оставались за ней, а Эйлин помогала Николя. После Хогвартса она вернулась к Фламмелям, такая же тихая, отстраненная, и Пернелла не была против ее присутствия. Когда же это стало опасно? Пернелла не знала, смутные ощущения тревожили ее давно, но были столь неопределенны, почти неосязаемы, что она даже не знала с чем их связать. В какой-то момент она осознала, что Николя смотрит на Эйлин, как на женщину, и поняла — давно так смотрит. Эйлин глядела на него с обожанием, и это Пернелле казалось закономерным, но Николя! В его взгляде было ... томление. Она видела такой взгляд у своего отца, он глядел так на травницу, и мать Пернеллы поджимала губы, ее движения становились нервными, суетливыми. Разумеется, отец никогда ничего себе не позволял, но он буквально раздевал взглядом эту женщину, в сущности, некрасивую. Он ласкал взглядом ее обветренные руки с темной каймой под ногтями, ее босую ногу с загрубевшей, черной от земли подошвой. Анна была магглорожденной ведьмой, магии не училась, Пернелла не уверена, была ли у нее палочка, и на настоящего мага она смотрела с искренним восторгом. Может быть, в этом все дело? Все мужчины падки на восхищение, но ведь Николя — не все! Он величайший! Для создания философского камня мало быть гениальным алхимиком, нужно еще кое-что, то, чего не было у ее отца, то, что он разглядел в своем ученике. Когда Николя краснел и мялся, признаваясь ей в любви, Пернелла сама, сама, взяла его за руки и озвучила то самое условие, и поклялась ему в любви и верности. Казалось бы, что может быть обыденней, чем брак дочери алхимика и его ученика? Только Николя и Пернелла знают какая нежная и преданная любовь в его основе. О, их любовь не цвела пышным, подзаборным бурьяном, она возделывалась, как розовый сад, терпеливо, старательно. И Николя никогда, ни на кого не смотрел так! Пернелла могла бы понять будь Эйлин, хотя бы хорошенькой или веселой добродушной резвушкой. Но она некрасива, угрюма, с черным недобрым взглядом, как колдунья из маггловской книжки. Анна была такая же, ее сторонились, шептали вслед: «ведьма!», а вот мать Пернеллы — потомственную волшебницу никогда в ведовстве не подозревали. Чем же они привораживают, эти дурнушки, чем? Неужели, мужчинами движет извечное желание решить трудную задачу, стать тем единственным, для кого загорится холодный взор, разрумянятся бледные щеки, приоткроются губы в истоме? Пернелла устало вздохнула, она не знала, что предпринять, и упустила момент: Николя стал беспокойным, суетливым. Он пригласил к ним в гости Альбуса, явно, чтобы посоветоваться, значит, дело зашло далеко. Ей, во что бы то ни стало, нужно было слышать их разговор. Альбус. Альбус никогда не видел своего друга и наставника таким. Николя Фламмель был воплощением спокойствия, он к самому ответственному эксперименту подходил с улыбкой, не унывал при неудачах, находил слова ободрения и строил дальнейшие планы. Сейчас он был в смятении, да что там, в настоящей панике. Альбус встревожился не на шутку и поспешил заверить Николя в своей готовности помочь. К его удивлению беспокоился великий алхимик из-за Эйлин. Странно, Альбус не думал, что его друг так привязался к девушке. Конечно, беременность вне брака, это не слишком хорошо, но Николя волновался больше, чем родной отец. Альбус постарался его успокоить, но он мрачнел, бледнел и, закрыв руками лицо, простонал: «Это — мой ребенок! Я, я не знаю, как это случилось! Веришь мне, Альбус, не знаю! Как если бы распил вечером с приятелем бутылочку вина, а проснулся в беседке с головной болью и пустой бутылкой из-под коньяка столетней выдержки. Кто предложил выпить еще по чуть-чуть? Почему, именно, этот коньяк? Зачем вышли из дома, куда шли? Ничего не понятно!» Альбус кивал потрясенный. Николя и Пернелла Фламмель были для него символом счастливого супружества, идеальная магическая семья, высоко-духовные люди, соединенные узами истинной любви. «А Пернелла знает?» — спросил он. Николя вздрогнул и смертельно побледнел: «Пернелла! Если она узнает, это убьет ее! Моя голубка, верная, преданная, она всегда была моей опорой, моим счастьем! Я не могу без нее, Альбус, без ее любви! Она не заслужила такого удара!» Альбус был согласен с ним. Нет, нельзя допустить, чтобы сотни лет чистой и преданной любви, были разрушены мимолетной страстью, наваждением. Пернелла не должна ничего заподозрить, значит, Эйлин необходимо выдать замуж. Найти для нее мужа не просто: Эйлин должна покинуть магический мир, брак должен быть крепким, муж не должен ни о чем догадываться, значит нужно искать среди магглов. Чтобы так основательно изменить сознание и привязать его к жене на долгий срок, он должен обладать хорошей внушаемостью. Изменения в психике не позволят ему заниматься интеллектуальной и творческой деятельностью, значит искать нужно среди работяг. Родственники, друзья, коллеги могут заметит странности в поведении, значит, ему следует быть одиноким, желательно нелюдимым человеком. Наконец, у него не должно быть ярко выраженных интересов, пристрастий, ничего, что могло бы отвлечь от задачи быть мужем Эйлин. Последняя из Принцев будет жить в бедности, среди магглов, но, строго говоря, только доброта Фламмелей избавили ее от нищеты и маггловского приюта. И за годы безбедной жизни она отплатила своим благодетелям черной неблагодарностью. Альбус попросил Эйлин прогуляться с ним по саду. Он шел рядом с девушкой и недоумевал: она осталась такой же невзрачной и угрюмой, как в Хогвартсе. Он и раньше не понимал, как такое асоциальное существо могло стать капитаном команды, пусть даже по игре в плюй-камни? Кто этих слизеринцев поймет? Быть может, потому и стала: группы поддержки у нее не было, но и врагов тоже, для ярких и амбициозных она могла оказаться прекрасным компромиссом. А вот, Николя, его что привлекло в бледной носатой девице? Подозрение обожгло Альбуса: «Чары или зелье!» Могла ли она воспользоваться такими средствами? Могла, конечно, могла! Эйлин не усомнилась, что он сам догадался о ее беременности, отрицать очевидное не стала, но имя отца ребенка отказалась называть наотрез. Альбуса это порадовало: она не собиралась шантажировать Николя! Но его слова о том, что ей нужен муж, а ребенку — отец, Эйлин словно пропустила мимо ушей. Встревожилась она, когда Альбус сказал, что ее беременность навредит репутации Фламмелей — люди скажут, дурно воспитывали сироту, а злые языки, возможно, обвинят Николя в совращении или даже насилии. Эйлин сразу же согласилась, что этого нельзя допустить. Она выйдет замуж, уедет, не будет искать встреч. «А если ребенка не будет, — спросила она, прощаясь, — я смогу вернуться?» Такая оторванность от реальности опечалила Альбуса, он попытался вернуть ее на землю: «Что ты, милая, он уже есть!» Эйлин. Эйлин варила зелье. Снова. То самое зелье. Она варила его уже столько раз! Разные модификации Абортного зелья. Пробовала различные варианты, меняла ингредиенты, усиливала токсичность... Ничего не помогало! Ведьм во все века обвиняли в том, что они вызывают выкидыши, и обвиняли справедливо, однако, если нерожденный ребенок обладает магической силой — все их искусство бесполезно. Магия защищает его. Но Эйлин верила, что ее ребенок — сквиб, он покинет ее тело, и она вернется домой. К Николя! Скрипнула дверь. Эйлин замерла, затаив дыхание. Это ходит человек, с которым ее обвенчали в какой-то убогой маггловской церкви. Когда он ощущает ее присутствие — видит, слышит, чувствует запах — он тянется к ней, ощупывает руками, словно слепой, прижимается носом к ее коже, жадно дышит, торопливо сдергивает одежду. Эйлин закрывает глаза, ей все равно, что он делает с ней. Ей все равно, что происходит с ее телом: растет живот, наливаются груди, муж входит в нее резкими толчками — она вернется домой и забудет все, как дурной сон. Нужно только сварить правильное зелье! Она вернется домой, к Николя! Если бы Эйлин спросили о Пернелле, она бы искренне удивилась. Они прекрасно жили все эти годы, и будут так жить дальше. Она не собиралась занимать чужого места! Пусть Пернелла спокойно спит в своей кровати, возится в саду, готовит, шьет. Эйлин хватит постели Николя и трехногого табурета в его лаборатории. Она вернется домой — все будет по-прежнему. Эйлин совсем упустила из виду сроки беременности, ей оставалось носить ребенка, чуть больше месяца: слишком поздно для аборта, слишком опасно! Зелье подействовало. Она сварила, практически, яд, едва не убивший ее. Плохо Эйлин стало на улице, что ее и спасло: соседи вызвали скорую помощь. Она лежала на больничной кровати, не чувствуя ни боли, ни тревоги. Странная усталость навалилась на нее. И спокойствие. Дышать было легко: живот опал, но ребенка ей не приносили, медсестры даже не упоминали о нем. «Он — мертв, а мне боятся сказать», — поняла Эйлин. Кошмарный сон закончился. Ребенка нет, и она вернется домой. К Николя!